Об испанских краях, делах, народах
Твой обычный рассказ; на шее виснуть,
Без конца целовать в глаза и губы!
10 Много ль в мире найдешь людей блаженных,
Кто меня веселей, меня блаженней?
Вар[9] мой с площади раз к своей подружке
Свел меня: посмотреть, — я был свободен.
Мигом я увидал, что потаскушка,
Но собой недурна и не без лоска.
5 Сели, стали болтать. Зашла беседа
Про Вифинию,[10] — как, мол, там живется
И как много нажить сумел я денег.
Отвечал я как есть: что возвратились
Все ни с чем, как один, начальству даже
10 И тому не пришлось принарядиться.
Да и претор — свинья: свои же люди,
А ни на волос к ним вниманья!.. —[11]
«Все же, — отвечают они, — ты, верно, добыл
То, что там, говорят, вошло в обычай:
15 Для носилок людей?»[12] И захотелось
Мне хвастнуть, что, мол, я других счастливей.
«Уж не так, говорю, мне было худо,
Хоть на долю мне край неважный выпал,
Чтоб шести не купить верзил здоровых!»
20 У меня же нигде, ни там, ни в Риме,
Ни единого нет, кто мог бы ножку
Старой койки моей взвалить на плечи…
А распутнице что? Она сейчас же:
«Мой Катулл, говорит, мне их на время
25 Одолжи, дорогой! Добраться надо
Мне к Серапису в храм»[13]. — «Ну что же, можно…
Завтра… только они… я спутал малость…
Так сказать, не мои… их мой товарищ
Цинна Гай…[14] так сказать… себе их добыл…
30 Впрочем, он или я — совсем неважно:
Ими пользуюсь вроде как своими…»
До чего ж груба ты и настырна,
Человеку не дашь чуть-чуть забыться!
Фурий, ты готов и Аврелий тоже
Провожать Катулла, хотя бы к Инду
Я ушел, где море бросает волны
На берег гулкий.
5 Иль в страну гиркан и арабов пышных,
К сакам и парфянам, стрелкам из лука,
Иль туда, где Нил семиустый мутью
Хляби пятнает.
Перейду ли Альп ледяные кручи,
10 Где поставил знак знаменитый Цезарь,
Галльский Рейн увижу иль дальних бриттов
Страшное море —
Все, что рок пошлет, пережить со мною
Вы готовы. Что ж, передайте милой
15 На прощанье слов от меня немного,
Злых и последних.
Со своими пусть кобелями дружит!
По три сотни их обнимает сразу,
Никого душой не любя, но печень
20 Каждому руша.
Только о моей пусть любви забудет!
По ее вине иссушилось сердце,
Как степной цветок, проходящим плугом
Тронутый насмерть.
Марруцинец Асиний![15] Левой лапой
Ты орудуешь худо на попойках,
Ты платки у хозяина таскаешь.
Разве ж это забавно? Грубый дурень!
5 Это — грязная шутка и без вкуса.
Мне не веришь? Поверь хоть Поллиону![16]
Брат твой золотом чистым был бы счастлив
Искупить твои кражи. Он воспитан,
Он изящен и знает толк в игрушках.
10 Жди же ямбов моих три злейших сотни.
Не цена дорога потери малой:
Это память о друге ненаглядном.
Из холстины иберской и сетабской
Мне в подарок прислал ее Вераний
15 И Фабулл. Я люблю платок не меньше,
Чем Верания милого с Фабуллом.[17]
Мой Фабулл! Накормлю тебя отлично
В дни ближайшие, если бог поможет.
Только сам озаботься угощеньем,
И вином, и хорошенькой девчонкой,
5 И весельем, и острыми словами.
Озаботься всем этим, и отлично
Угостишься, дружок! А у Катулла
В кошельке загнездилась паутина.
Но в обмен награжу тебя подарком
10 Превосходным, чудесным несравненно!
Благовоньем — его моей подружке
Подарили Утехи и Венера.
Чуть понюхаешь, взмолишься, чтоб тотчас
В нос всего тебя боги превратили.
Если б глаз моих ты милей мне не был,
Кальв[18] любезнейший, за такой подарок
Я Ватиньевой отплатил бы злобой.[19]
Что я сделал, сказал я что дурного,
5 Чтоб казнить меня стольких виршеплетов
Пачкотней? Пусть погубит бог клиентов,
Наградивших тебя такой заразой!
Впрочем, нет! Если дар изящный этот
Преподнес тебе Сулла, муж ученый,
10 Так нимало не зол я. Нет, я счастлив,
Что труды твои не пропали даром.
Бог великий, чудовищная книга!
И ее ты, злодей, прислал Катуллу
Своему, чтоб я помер в одночасье,
15 В Сатурналии,[20] в самый лучший праздник?
Не пройдет тебе, хитрый, даром шутка!
Спозаранку обегаю все лавки,
Книги Цесиев всяких и Аквинов
И Суффена отраву[21] соберу я
20 И тебе отплачу ужасной пыткой.
Вы же прочь убирайтесь поскорее,
Прочь, откуда взялись на зло и скуку,
Язва века, негодные поэты!
Растяну вас и двину, негодяи!
Блудный Фурий и пащенок Аврелий!
По стихам моим, легким и нескромным,
Вы мальчишкой сочли меня бесстыдным.
5 Сердце чистым должно быть у поэта,
Но стихи его могут быть иными.
Даже блеск и соленость придает им
Легкой мысли нескромная усмешка.
Веселит она, нет, не лоботрясов,
10 А мужей бородатых, долгой жизнью
Утомленных и к страсти охладевших.
Вы же, счет потерявши поцелуям,
Не хотите считать меня мужчиной?
Растяну вас и двину, негодяи!
Городок мой! Желаешь ты на мосту веселиться.
В пляс пуститься готовы все. Одного только трусят —
Плох мостишка. Прогнил настил. Сваи стали трухлявы.
Тут держись! Полетишь стремглав! В топкой грязи увязнешь.
5 Пусть же крепкий получишь мост, как в мечтах тебе снится!
Лихо пусть по нему стучат ноги в пляске салийской![22]
А за это позволь и мне всласть потешиться смехом.
Разреши с твоего моста сбросить вниз головою,
Вверх тормашки, как сена куль, землячка дорогого!
10 В лужу пусть кувырком летит, в топь, вонючую жижу,
Где чернейшей трясины гниль, где пучина болота!
Это — страшный дурак! Умом он глупее ребенка
Двух годков, что уснул, отца убаюканный песней.
Этот увалень взял себе чудо-девочку в жены,
15 Нежной козочки прелесть в ней, резвость юности первой.
Баловать бы ее, беречь, гроздь сладчайшую сада.
Дурень женке гулять дает. Сам не двинет и пальцем,
Сам и с места не встанет. Нет! Он улегся колодой,
Что, подрублена топором, хлоп, в канаву упала.
20 Пестрой жизни веселый шум не дойдет до канавы.
Вот таков же и мой дурак! Он не слышит, не видит,
Кто таков, позабыл давно, жив ли, нет ли, не знает.
Вот его с твоего моста сковырнуть мне охота!
Может быть, от сонливых дум он проснется в трясине,
25 В грязной тине оставит нрав свой тупой и холодный.
Так подкову теряет мул в жидкой луже болота.
Мой Вар! Суффена ты наверняка знаешь!
Суффен красив, воспитан, говорить мастер.
Вдобавок к остальному он стихи пишет.
По тысяче, по десять тысяч строк за день
5 Кропает, не как мы на черновых свертках,
На царских хартиях, чтоб переплет новый,
Чтоб скалки новые, чтоб вышито красным,
Свинцом расчерчено, начищено пемзой,
Стихи прочесть попробуй, и Суффен важный
10 Покажется бродягой, пастухом козьим.
Такая перемена! Вот стихов сила!
Никак не верится! Такой хитрец, умник,
Умней всех умников, из хитрецов — хитрый,
Становится последним дураком сразу,
15 Чуть за стихи возьмется. Никогда все же
Так горд он не бывает, до небес счастлив,
Поэзией своей он упоен, право.
Но будем откровенны! Таковы все мы.
Немножко от Суффена ты найдешь в каждом.
20 Смешны мы все, у каждого своя слабость.
Но за своей спиною не видать сумки.[23]
Фурий! Нет у тебя ларя, нет печки,
Ни раба, ни клопа, ни паутины,
Есть отец лишь да мачеха, которым
Камни дай — разжуют и их отлично.
5 Право, счастье тебе с таким папашей
И с супругой железною папаши.
Что ж дивиться? Ведь вы бодры, здоровы,
Переварите все и не боитесь
Ни пожара, ни кражи нечестивой,
10 Ни отравы лихой, ни разоренья, —
Словом, беды любые вам не страшны.
Ваше тело от стужи, и от зноя,
И от голода до того иссохло,
Что давно уже стало тверже рога.
15 Чем же плохо тебе? Чем ты несчастлив?
Нету пота в тебе и нету слизи,
Нет слюны и в носу соплей зловредных, —
Чище чистого ты. Прибавь к тому же,
Что и зад у тебя солонки чище:
20