Сворой ли псов ты начнешь, сетью ль дичину ловить».
Ныне же храмы стоят, разрушаясь, в покинутых рощах;
Все, благочестье презрев, только лишь золото чтут.
Золотом изгнана честь, продается за золото право,
50 Золоту служит закон, стыд о законе забыл.
Вспыхнув, порог в старину обличил нечестивого Бренна[514]
В миг, когда он проникал к Фебу в пифийский чертог;
Лавровенчанный Парнас, потрясая своею вершиной,
Галлам засыпал тогда снегом суровым доспех.
55 Золото взяв, фракиец — злодей, Полиместор бесчестный
Сына Приама вскормил в доме коварном своем.
Чтобы ты руки свои, Эрифила, украсила златом,
Некогда Амфиарай вместе с конями исчез.
Я предрекаю, — когда б лжепророком я стал для отчизны! —
60 Будет заносчивый Рим сломлен богатством своим.
Правду твержу, но не верит никто: не верила Троя
Тоже менаде своей,[515] зревшей Пергама беду.
Фригии только она предсказала конец от Париса,
Видела только она гибель в проникшем коне.
65 В пользу пошло бы отцу и отчизне ее исступленье, —
Тщетные речи ее ведали правду богов.
Многим палестры твоей дивимся мы, Спарта, законам,
Пользе же больше всего женских гимнасиев, где
Тело нагое свое игрой укреплять не зазорно
Девушке между мужей в соревнованье борьбы,
5 Если бросает мячи своею рукою проворной,
Иль крючковатым жезлом обруч звенящий крутит.
Вот у последней меты она стала, покрытая пылью,
Вот и в жестокой борьбе терпит удары она;
То для кулачных боев ремнем обовьет себе руки,
10 То запускает легко тяжкий метательный диск;
Гонит по кругу коней, к бедру белоснежному вяжет
Меч и под полую медь прячет девичье чело;
Как амазонки она, что груди свои обнажают
И в Термодонта[516] струях моются смелой толпой.
15 То с волосами в снегу по долгому гребню Тайгета
Быстро несется вослед своре отеческих псов:
Так по Эврота[517] пескам Поллукс носился и Кастор:
Первый — отважный в борьбе, резвый наездник — второй.
И между них, говорят, с обнаженною грудью Елена
20 Тоже оружье брала, братьев-богов не стыдясь.
Также спартанский закон запрещает разлуку влюбленных:
Можно по улице там с милою рядом ходить;
Страха не ведают там, ни надзора докучного девы,
И не боится никто мести ревнивых мужей.
25 Там без подосланных лиц говорить о деле сердечном
Можешь ты сам: не ведет к долгой задержке отказ.
Взоров, уродство прикрыв, не обманут тирские платья,
Нет там тяжелых забот о благовонных кудрях.
Ну, а вот наша идет, окруженная тесной толпою:
30 И в переулке-то к ней не дотянуться рукой.
Здесь для сердечной мольбы ни слов, ни лица выраженья
Не подыскать: как слепой ищет влюбленный пути.
Если бы ты подражал законам и битвам лаконским, —
Этими благами ты стал бы милее мне, Рим.
Нет, не хочу я терпеть никаких любовных волнений
И без тебя проводить в муках бессонную ночь!
В дни, как ребяческих лет я стыдливость робкую бросил
И на любовных путях воля была мне дана,
5 Тотчас Ликинна меня, новичка, посвятила умело
В первые ночи, совсем не на подарки польстясь.
Третий без малого год с той далекой поры протекает,
Мы же и дюжины слов не перемолвили с ней.
Страсть же к тебе поглотила меня: под нежное иго
10 Женщина после тебя шею не гнула мою.
Дирка смотрела в сердцах, грехом раздраженная явным,
Как с Антиопою Лик, с дочкой Никтея, лежал.[518]
Ах, сколько раз ей рвала царица прелестные кудри,
Била жестокой рукой нежные щеки ее!
15 Ах, сколько раз утомляла рабу непосильным уроком,
Да и на голой земле спать заставляла ее!
Часто ее она жить заставляла во тьме, в нечистотах,
Часто лишала ее даже загнившей воды.
Иль никогда не придешь Антиопе на помощь, Юпитер,
20 В стольких страданиях? Цепь руки ей стерла давно!
Если ты бог, то любимой твоей быть рабыней зазорно.
Коль не тебя, то кого ж звать Антиопе в цепях?
Все же, оставшись одна и собрав последние силы,
Плача, она сорвала царских наручников гнет.
25 Робкой стопою затем взбежала на холм Киферона;
Полночь была, и мороз голое ложе сковал.
Часто тревожил ее Асопа[519] текучего ропот:
Чудилось, что за собой слышит хозяйки шаги.
Зет оказался жесток, Амфиона же тронули слезы
30 Матери, все же открыть хлев перед ней он не мог.
Как в ту минуту, когда затихает волнение моря,
С Нотом противным в борьбу Эвр не желает вступать
И на немом берегу все тише песка шелестенье, —
Так, на колени склонясь, на землю пала жена.
35 Позднее чувство пришло: сыновья заблужденье признали.
Старец, достойный пестун Зевсовых малых детей,
Мать ты вернул сыновьям; сыновья же затем привязали
Дирку под морду быка, чтобы размыкать в пыли.
Мощь Громовержца познай, Антиопа: тебе в прославленье
40 Дирку влекут, чтоб она в тысяче мест умерла.
Пастбище Зета — в крови, и сам Амфион-победитель
Громко пеаны воспел на Аракинтской скале.[520]
Ты же терзать перестань неповинную эту Ликинну:
Право, не может никак остановиться ваш гнев!
45 Да не встревожат твой слух обо мне никакие рассказы:
Даже на смертном одре буду любить лишь тебя.
Полночь — и вот получил от моей госпожи я посланье:
Мне повелела она тотчас же в Тибур прибыть,
Где воздымают свои белоснежные главы две башни
И Аниена струя льется в большой водоем.
5 Как же тут быть? Довериться ль мне непроглядным потемкам
И за себя трепетать перед злодейской рукой?
Если ж не выполню я из страха ее повеленье,
Будут мне слезы ее злее ночного врага.
Я согрешил только раз — и на год изгнанью подвержен:
10 Были руки ее немилосердны ко мне.
Но не посмеет никто посягнуть на святость влюбленных:
Мимо Скирона[521] — и то могут открыто идти.
Каждый любовник гулять да дерзнет и по скифским пределам.
Варвар не будет так дик, чтобы его погубить.
15 Путь озаряет луна, под звездами видны ухабы,
Сам же Амур впереди факел горящий несет.
Рассвирепевшие псы остаются с разинутой пастью,
Племени любящих путь вечно повсюду открыт.
Кто, нечестивый, себя запятнает любовника кровью
20 Скудной? Отвергнутый друг тоже Венерой храним.
Если б решенье мое привело меня даже к кончине,
Вознагражденье вполне мне окупило бы смерть.
Мазей любимая мне принесет, венками украсит
Холм и сядет сама хладный мой пепел стеречь.
25 Боги да сделают так, чтобы кости мои не лежали
Там, где вечной ходьбой чернь пролагает стезю.
Чернь оскверняет, увы, после смерти могилы влюбленных:
Пусть меня в роще глухой скроют деревья листвой.
Или засыплют мой прах пески безвестных прибрежий.
30 Радости нет — начертать имя на торной тропе.
Ныне покорно, о Вакх, к твоим алтарям припадаю:
Сердце смирив мне, пошли ветер попутный, отец!
Можешь всегда укротить ты гордыню безумной Венеры,
И от печалей дано нам исцеленье в вине.
5 Ты сочетаешь сердца и ты разлучаешь влюбленных:
Смой же злосчастный недуг, Вакх, с этой скорбной души!
Что многоопытен ты, про то говорит Ариадна
Звездами, в горнюю высь въехав на рысях твоих.
Жар, что в костях у меня огнем стародавним пылает,
10 Сила вина твоего или же смерть исцелит.
Трезвая полночь всегда томит одиноких влюбленных:
Или надежда иль страх душу им кружит впотьмах.
Если твоими, о Вакх, дарами рожденная дрема,
Разгорячив мне чело, кости пронижет мои, —
15 Лозы я сам посажу и холмы обсажу по порядку,
Буду кусты охранять, чтоб не обгрызло зверье.
Только бы кадки мои багряным пенились суслом,
Сок бы все новых кистей тек с отжимающих ног, —
Сколько б ни жил я еще, тобой и мощью твоею
20 Жил бы я, Вакх, лишь твоих доблестей славный певец.
Вспомню, как был порожден ты матерью в молниях Этны
И как индийцев прогнал Нисы твоей хоровод.
Я бы Ликургово пел против новой лозы беснованье,
Гибель Пенфея, что трех вызвала толп торжество:
25 Пел бы тирренских гребцов, как они, превратившись в дельфинов,
В море попрыгали вдруг с лодки, обвитой лозой,
И благовоние струй, текущих по Наксоса землям,
Где из потока вино толпы наксосские пьют.
Буду я петь, как плющ вкруг выи висит белоснежной,
30 Митру лидийскую петь на бассарейских кудрях,[522]
Спину, что блещет, струя аромат благовонного масла,
Ткани текущих одежд на обнаженных ногах.
Мягко в тимпаны свои забьют диркейские Фивы,[523]
И козлоногие вкруг паны в тростник загудят;
35 Рядом великая мать Кибела с главой башненосной,[524]
В хоре идейском несясь, в хриплый ударит кимвал.