20 Славу преданий своих не опозоришь ты, Рим!
Мы благочестьем сильны, насколько сильны и железом,
И, побеждая, свой гнев наша смиряет рука.
Ты здесь течешь, Аниен, и Клитумн от Умбрийской дороги,
И нерушимый в веках Марция водопровод.
25 Возле Альбанских озер Неморенские плещутся волны,
Ключ, где Поллукс напоил влагой целебной коня.
Змеи рогатые там не ползут на чешуйчатом брюхе, —
Гладь италийских вод чудищ в себе не таит, —
И из-за матери там не гремят кандалы Андромеды,
30 И от авзонских пиров[547] Феб, трепеща, не бежит.
Здесь никому головы не сжигало далекое пламя
В час, как отважилась мать гибели сына предать.[548]
Здесь за Пенфеем в лесу не гонялись злые вакханки.
И не давала здесь лань воли данайским судам.[549]
35 В гневе Юнона рогов сопернице не прицепляла,
Мордой коровьею ей не заменяла лица.[550]
Синиса[551] нет здесь крестов и грекам враждебных утесов,
Нет и древесных стволов, гнутых ему на беду.
Вот твоя родина, Тулл, вот прекрасная видом обитель;
40 Здесь за свой доблестный род можешь ты чести искать.
Граждан найдешь себе тут для витийства, надежду на внуков
И благодатную страсть будущей нежной жены.
Значит, пропали они, заветные эти таблички?
Сколько прекрасных моих с ними пропало стихов!
Пользуясь ими, давно меж пальцами их истрепал я,
Так что им верила ты и без печати моей.
5 К милости деву склонить они без меня успевали
И без меня разговор красноречивый начать.
Дороги были они совсем не златою оправой:
Грязным был воском покрыт бук их дощечек простой.
Только, какие ни есть, всегда они верно служили
10 И нерушимый успех мне приносили всегда.
Эти таблички несли такое, пожалуй, посланье:
«Я рассердилась, что ты не был, ленивец, вчера.
Или другая тебе показалась красивее? Или
В гневе напрасном меня ты клеветою пятнишь?»
15 Либо писалось: «Приди, и вместе досуг проведем мы:
Нынче приют до утра нам приготовил Амур».
Все, что могла сочинить красавица умная с горя,
Там выводила она в ласковый час болтовни.
О, я несчастный! На них напишет скупец свою смету!
20 Сунет их между своих грубых вседневных счетов!
Тот, кто их мне возвратит, золотую получит награду.
Разве кто, деньги презрев, станет дощечки беречь?
Мальчик, ступай и скорей на любой это выставь колонне;
Твой господин, напиши, на Эсквилине[552] живет.
Милая, на красоту твою напрасна надежда:
Взоры прельстивши мои, стала ты слишком горда.
Кинфия, столько хвалы тебе моя страсть расточала!
Ныче стыжусь, что тебя в песнях я так превознес.
5 Часто твоей красоты воспевал я чудесную живость,
Даже и тем, чего нет, я любовался в тебе,
Сравнивал цвет твоих щек я нередко с румяной Авророй,
Хоть и сияли они блеском фальшивых румян.
То восхвалял, от чего ни друзья меня не отвратили,
10 Ни в многоводных морях ведьма омыть не могла.
Пусть хоть огонь меня жжет, угрожают мечи, пусть я даже
В море Эгейском тону, лгать я не стану тебе,
Пленный, я долго кипел в котле у жестокой Венеры,
Связаны были узлом руки мои за спиной.
15 Но наконец мой причалил корабль, увитый венками,
Сирты уже миновав, якорь я бросил в порту.
Только теперь я вздохнул, усталый от грозного жара,
Тяжкие раны мои зажили снова теперь.
Если ты — божество, в твой храм, Здравый Смысл, прибегаю!
20 Прежде Юпитер мольбам вовсе моим не внимал.
Общий я смех возбуждал за столом многолюдного пира;
Всякий, кто только хотел, мог надо мною трунить.
Сил у меня набралось пять лет прослужить тебе верно:
Ногти кусая, не раз верность помянешь мою.
5 Слезы не тронут меня: изведал я это искусство, —
Ты, замышляя обман, Кинфия, плачешь всегда.
Плачу и я, уходя, но слез сильнее обида.
Нет, не желаешь ты в лад нашу упряжку влачить!
Что же, прощайте, порог, орошенный слезами молений,
10 Гневной рукою моей все ж не разбитая дверь.
Но да придавит тебя незаметными годами старость,
И на твою красоту мрачно морщины падут!
С корнем тогда вырывать ты волосы станешь седые —
Но о морщинах тебе зеркало будет кричать!
15 Будешь отверженной ты такое же видеть презренье
И о поступках былых, злая старуха, жалеть.
Эта страница тебе возвестила беду роковую:
Так научись трепетать перед концом красоты.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Странник, смотри: этот Рим, что раскинулся здесь перед нами,
Был до Энея холмом, густо поросшим травой.
На Палатине, где храм возвышается Феба Морского,[553]
Прежде изгнанник Эвандр пас лишь коров да быков.
5 Не воздвигались тогда, как теперь, золоченые храмы:
Было не стыдно богам глиняным в хижинах жить.
С голых утесов скалы гремел Тарпейский Юпитер,
И водопоем скоту Тибр-чужестранец служил.
Где на подъеме горы стоит дом Рема, когда-то
10 Общий для братьев очаг был и державою их.
Где заседает сенат в окаймленных пурпуром тогах,
Там собирался старшин попросту, в шкурах, совет.
Сельский рожок созывал на сходку древних квиритов,
Сотня их всех на лугу и составляла сенат.
15 Не волновались еще над изгибом театра завесы,
Не орошал в старину сцену душистый шафран.[554]
Не было нужды искать никому богов иноземных,
Раз трепетала толпа перед святыней отцов,
Иль ежегодно справлять Палилии, сено сжигая,
20 Вместо чего в наши дни куцего режут коня.
Скромная Веста была венчанному ослику рада,[555]
Скудные жертвы везли, тощих впрягая коров,
Кровью жирной свиньи перекрестки тропинок святили,
Печень овцы под свирель в жертву пастух приносил.
25 В шкуре козлиной хлестал всех плетью ременною пахарь:
Священнодействует так Фабий Луперк и теперь.[556]
Грубый боец не блистал, врагов устрашая, доспехом:
Все обожженным дубьем попросту бились тогда.
В шапке волчьей Лукмон[557] впервые лагерь устроил,
30 Татию[558] больше хлопот было тогда средь овец.
Титии следом пошли, Солонийские Луцеры, Рамны,[559]
Белых коней четверню Ромул отсюда погнал.[560]
Город был мал и вдали подгородные были Бовиллы,[561]
В Габиях,[562] жалких теперь, густо толпился народ,
35 Имя по белой свинье получившая, высилась Альба,[563]
Даже и путь до Фиден[564] долгим казался тогда.
Римляне имя свое получили от города Рима,
Но не стыдятся они крови волчицы своей.[565]
Счастье, что ты привела сюда своих, Троя, Пенатов:
40 Видно, дарданский корабль вещая птица вела!
Было приметой благой уже то, что его не разрушил
Конь из еловых досок, чрево раскрывший свое
В час, как на шее повис у сына дрожащий родитель
И остерегся огонь плечи сыновние жечь.[566]
45 Деция дух возник, вознеслись и Брута секиры,[567]
Меч Венера сама Цезарю здесь подала,
В гордой победе неся воскресающей Трои доспехи:
Древле богов твоих, Юл,[568] к счастью земля приняла,
Если треножник вещал смятенной авернской сивиллы,
50 Что авентинский Рем жертвой искупит поля,
Если гласили слова пергамской пророчицы[569] внятно,
Позднюю правду неся древней Приама главе:
«Бросьте, данайцы, коня! Не к добру вам победа: Юпитер
Вновь Илион воскресит, пеплу оружие даст».
55 Марса волчица, о ты, кормилица лучшая Рима,
Дивные стены взросли от твоего молока![570]
Стены я эти воспеть пытаюсь стихом благочестным:
Горе мне, жалок в устах звук славословий моих!
Но, как ничтожен ни будь из груди текущий источник,
60 Всем, чем я только могу, родине рад он служить.
Энний колючим венком пускай свою речь украшает:
Вакх, на меня простирай листья плюща твоего,[571]
Чтобы творенья мои возвеличили Умбрию[572]