И под тирийской волной пурпурных раковин сок,
Иль эврипильская ткань[594] тебе нравится Косской Минервы,
Иль с Атталийских одров снятый старинный покров, —
25 Всякий товар, что за деньги нам шлют пальмоносные Фивы,
Или из мурры фиал, жженный в парфянской печи, —
Верность отринь, богов прогони, да царствует лживость,
Пусть разорительный стыд прочь отлетит от тебя!
Выгодно выдумать вдруг соперника: пользуйся этим;
30 Если отсрочила ночь, — жарче вернется любовь.
Если ж тебе волоса он растреплет в злобе, — на пользу:
Тут-то его и прижми, пусть он заплатит за мир.
Если им куплен уже восторг продажных объятий,
Ври ему, будто настал праздник Изиды святой.
35 Пусть об апрельских тебе напомнит Иола, о майских
Идах[595] Амикла,[596] твердя «скоро рожденье твое».
Он умоляя стоит: а ты, раскинувшись в кресле,
Все что угодно пиши: коль заподозрит — он твой.
Шею держи в синяках от недавних как будто укусов:
40 Он их сочтет за следы страстной любовной борьбы.
Бегать не вздумай за ним, подобно срамнице Медее
(Знаешь ведь, как презирать стали за это ее),
Алчной Таиде скорей у изящного следуй Менандра:
С Гетой лукавым она ловко на сцене хитрит.
45 Вкусу мужчин потакай: если песню твой милый затянет,
Вторь ему, будто и ты тоже, как он, напилась.
Пусть тороватого ждет привратник; а нищий толкнется, —
Пусть он задвинет засов и непробудно храпит.
Пусть и солдат тебе не претит, для любви не рожденный,
50 Или матрос, у кого деньги в корявой руке,
Или же тот, кто носил дощечку на варварской шее
И намелённой ногой прыгал толпе напоказ.[597]
Надо на деньги глядеть, не на руку, дающую деньги!
Что, кроме слов, получить можно от жалких стихов:
55 «Жизнь моя, что за нужда выступать, разукрасив прическу,
И шаловливо играть складками косских одежд?»
Если кто дарит стихи, не даря тебе косских нарядов,
К лире без денег всегда ты оставайся глухой.
Коль горяча еще кровь и лицо не изрыли морщины,
60 Пользуйся! — завтрашний день щеки засушит твои.
Видела в самом цвету я душистого Пестума розы:
Утренний ветер подул, — сразу увяли они».
Так вот вводила в соблазн подругу мою Акантида,
Ну, а сама-то она кожа да кости была.
65 Но в благодарность тебе, о царица Венера, голубку
Я приношу, и на твой жертву кладу я алтарь:
Видел я, — кашель сводил старушечью шею в морщинах,
Меж дупловатых зубов с кровью сочилась слюна;
Дух испускала она гнилой на отцовской рогоже,
70 Стыла в лачуге глухой перед пустым очагом;
А похоронный убор был шнурок на вылезших космах,
Краденый, с ветхим чепцом заплесневелым в грязи;
Да на беду мне еще тут залаяла чуткая сука
В час, когда, крадучись, я пальцем засов отпирал.
75 Сводне урною будь посудина с горлом отбитым,
Дикая фига пускай сверху придавит ее.
Каждый, кто любит, кидай на могилу ей острые камни
И непременно еще крепко ее изругай!
Жертву приносит певец: да смолкнут уста перед жертвой,
Пусть пред моим алтарем телка падет под ножом;
Римские ныне венки с плющом да поспорят Филета,
И киренейской струей[598] урна да плещет моя.
Коста[599] и ладана мне вручите дары всеблагие,
5 Трижды пусть круг шерстяной днесь опояшет алтарь.
Влагой кропите меня, пусть новый алтарь освящает
Флейты слоновая кость, этот мигдонский сосуд.[600]
Прочь отлети ты, обман, и ветр да развеет опасность:
10 Пусть непорочный лавр путь устилает певцу.
Муза, мы храм воспоем Палатинского днесь Аполлона, —
Вот, Каллиопа, предмет, взоров достойный твоих!
Цезаря песней своей хвалить я буду,[601] а если
Цезаря славят — молю, ты, о Юпитер, внимай!
15 Фебова бухта есть, что врезалась в брег афаманский,[602]
Гул ионийской волны там наполняет залив;
Эта актийская гладь — кораблей твоих памятник, Юлий,[603]
Путь, где внимателен бог к жарким обетам пловца.
Здесь собрались со вселенной войска: сосновые глыбы
20 Встали в морях; прорекли птицы им разный удел.
Был и другой здесь флот,[604] осужденный Тевкром Квирином,
Римские копья — позор! — взятые женской рукой;[605]
Августа были суда, ведомы Юпитера знаком, —
Их значки уж не раз родине славу несли.
25 Выгнул Иерей наконец ряды двойною дугою,
И отраженных мечей блеск засиял на волнах.
Феб же, Делос забыв, его повеленьем недвижный
(Ветрами гневными был по морю встарь он гоним),[606]
Вдруг над кормою возник у Августа; новое пламя
30 Вспыхнуло, трижды сверкнув факела яркой дугой.
Он не принес сюда ни кудрей, текущих на плечи,
Ни черепашьей своей лиры, ни песен любви, —
Ликом таким он грозил Агамемнону, внуку Пелопа,
Мертвых из стана дорян к жадным кострам выводил,
35 С ликом таким он рассек Пифона ползучие кольца, —
Змея (смолкали тогда звуки незлобивых лир).
Ныне он рек: «О ты, блюститель вселенной из Альбы,
Август, ты славой затмил предков троянских своих!
Волны смири: земля уж твоя. Мой лук тебе служит
40 И помогает доспех, плечи гнетущий мои.
Родины страх разгони, которая ныне, о мститель,
За корабли, за тебя к небу возносит мольбы.
Если защиты не дашь, то Ромул, воздвигнувший стены,
Встарь увидал не к добру птиц палатинских полет.
45 Дерзостны весла врагов. Латинскому морю зазорно
Парус царицы терпеть там, где начальствуешь ты.
Да не страшит тебя флот, окрыленный сотнями весел
Вражьих: он морем скользит против желания волн.
Хоть на носу кораблей — кентавры, грозящие камнем,
50 Бревен раскрашенных вид не напугает тебя.
В воине силу крушат иль множат — его побужденья,
В деле неправом из рук вышибет совесть копье.
Срок твой настал; высылай корабли: я, время назначив,
Сам лавроносной рукой Юлия флот поведу».
55 Молвил — и луком своим истощает запасы колчана,
Следом за луком его Цезаря копья блестят.
Рим победил, как Феб обещал; а женщине — гибель:
Сломанный скипетр ее мчит ионийская зыбь.
А с идалийской звезды[607] восхищается Цезарь-родитель:
60 «Бог я! Я вижу, моя кровь в твоих жилах течет!»
Следом Тритон вострубил, и дружно морские богини
Все рукоплещут вокруг наших свободных знамен.
К Нилу стремится она, злополучная, в лодке поспешной, —
Лишь бы к ней смерть не пришла в день, предрешенный врагом.
65 Боги судили не так! Жене пройти ли триумфом
Путь, где некогда шел пленный Югурта в цепях?
Феб Актийский воздвиг себе памятник здесь, поразивши
Ныне одною стрелой десять ее кораблей…
Пел я довольно войну: Аполлон победитель кифару
70 Требует, снявши доспех для сладкозвучных стихов.
Светлые ныне пиры да начнутся в приветливой чаще,
Нежные розы теперь с шеи да вьются моей,
Пусть заструится вино, что выжато прессом Фалерна,
Пусть киликийский шафран трижды власы окропит.
75 Пусть у поэтов хмельных вдохновение Муза разбудит:
Вакх, под покровом твоим Феб плодоносен всегда.
Пусть вспоминает один покоренье болотных сигамбров.[608]
Славит Мерою[609] другой — край твой, о смуглый Кефей.
Третий споет, как позже на мир согласился парфянин:
80 «Рема значки да вернет; скоро отдаст и свои.
Только затем и щадит еще Август колчаны Востока,
Чтобы своим сыновьям эти трофеи отдать.
Радуйся, Красс, если ты под темным песком еще мыслишь:
Можем к холму твоему мчаться мы через Евфрат».
85 Так проведу я всю ночь за чашей, за песней, доколе
День не зажжет над вином яркие стрелы лучей.
Маны не выдумка: смерть не все за собою уносит;
Над похоронным костром бледная тень восстает.
Мне у постели моей явился Кинфии призрак,
Похороненной в конце шумной дороги на днях.
5 Тяжек был сон у меня; о любви погребенной я грезил,
Холод постели моей царственный я проклинал.
Волосы те же у ней, с какими ее выносили,
Те же были глаза; край у одежды сожжен,
Пламенем был опален на пальце берилл неизменный,
10 И омертвила уста влага летейской струи.
Словно живая дыша, как живая она говорила,
Но на бессильных руках пальцы хрустели слегка.
«О вероломный, никто из женщин тебе не поверит,
Спишь ты! Неужто же сон может тобою владеть?
15 Ты неужели забыл проделки бессонной Субуры?[610]