Вот я дева, был мужчиной, был подростком, юношей был.
Был палестры лучшим цветом, первым был на поле борьбы.
65 От гостей гудели двери, от шагов был теплым порог.
Благовонными венками был украшен милый мой дом.
От постели, вечно весел, подымался я поутру.
И теперь мне стать служанкой, стать Кивевы верной рабой!
Стать менадой, стать калекой, стать бесплодным, бедным скопцом!
70 Стать бродягой в дебрях Иды на хребтах, закованных в лед.
По лесным влачиться щелям, во фригийских страшных горах!
Здесь козел живет скакучий, здесь клыкастый бродит кабан.
Ой-ой-ой! Себя сгубил я! Ой-ой-ой! Что сделать я мог!»
Чуть сорвался вопль плачевный с утомленных розовых губ,
75 Чуть до слуха гор богини долетел раскаянья стон,
Тотчас львов своих[77] Кивева отпрягает, снявши ярмо.
Бычьих стад грозу и гибель, подстрекает левого так:
«Поспеши, мой друг свирепый, в богохульца ужас всели!
Пусть, охвачен темным страхом, возвратится в дебри лесов
80 Тот безумец, тот несчастный, кто бежал от власти моей.
Выгибай округло спину, ударяй ужасным хвостом.
Дебри гор наполни ревом, пусть рычанью вторит земля!
Потрясай жестокой гривой, пусть дыбится рыжая шерсть!»
Так велит Кивева зверю и снимает с шеи ярмо.
85 Стервенеет лев. Как пламя, входит в сердце яростный гнев.
Он идет, рычит, ломает под когтем кустарник сухой.
На гремучий вышел берег, убеленный пеной морской.
Видит Аттиса: у моря, у надбрежных мраморных скал.
Прыгнул лев, и мчится Аттис, оробев, в дремучую дебрь.
90 Там служанкой прожил Аттис до конца безрадостных дней.
О богиня! О Кивева, диндименских гор госпожа!
Пусть пребуду в отдаленье от твоих чудовищных тайн!
Пусть других пьянит твой ужас! Твой соблазн безумит других!
Некогда челн из сосны, на хребте Пелиона[78] рожденной,
Плыл, как преданье гласит, по водам спокойным Нептуна,
В край, где Фасис[79] течет, к пределам владыки Эста,
В год, когда юношей цвет, аргосской краса молодежи,
5 Страстно похитить стремясь Золотое руно из Колхиды,
Быстрой решились кормой взбороздить соленые воды,
Весел еловых концом голубую взрывая поверхность.
Им богиня сама,[80] что твердыни блюдет на высотах
Градов, корабль создала, дуновению ветра покорный,
10 Сосны своею рукой скрепляя для гнутого днища.
Килем впервые тогда прикоснулся корабль к Амфитрите.
Только лишь, режа волну, в открытое вышел он море,
И, под веслом закрутясь, побелели, запенились воды,
Из поседевших пучин показались над волнами лица:
15 Нимфы подводные, всплыв, нежданному чуду дивились.
И увидали тогда впервые смертные очи
В ясном свете дневном тела Нереид обнаженных,
Вплоть до упругих сосцов выступавших из пены кипящей.
Тут и к Фетиде Пелей устремился, любовью зажженный,
20 Тут и Фетида сама не презрела брака со смертным,
Тут и отец[81] всемогущий вручил Фетиду Пелею.
Вам, о рожденные встарь, в блаженное время былое,
Вам, герои, привет, матерей золотое потомство!
23а Племя богов! Вам дважды привет! Благосклонными будьте!
Часто я в песне своей призывать вас буду, герои!
25 Первым тебя призову, возвеличенный факелом брачным,
Мощный Фессалии столп, Пелей, кому и Юпитер,
Сам родитель богов, уступил любимую деву.[82]
Ты ль не возлюбленный муж прекраснейшей дщери Нерея?
Ты ли не тот, кому уступила внучку Тефия
30 И Океан, что весь круг земной морями объемлет?
Время пришло, и когда желанные дни наступили,
В гости Фессалия вся сошлась к палатам Пелея.
Вот уже царский дворец веселой полон толпою;
Гости подарки несут, сияют радостью лица;
35 Весь опустел Киерон, Темпейские брошены долы,
Пусты Краннома дома, обезлюдели стены Лариссы, —
Все в Фарсалы сошлись, посетили фарсальские сени.[83]
Поле не пашет никто, у быков размягчаются выи,
Не прочищают лозы виноградной кривою мотыгой,
41 Не убавляет и нож садовника тени древесной;
40 Вол перестал сошником наклонным отваливать глыбы;
Дома покинутый плуг без дела печально ржавеет.
Ряд покоев дворца, на всем протяженье, роскошно
Светлым блестит серебром и золотом ярко горящим.
45 Тронов белеется кость, на столах драгоценные чаши
Блещут, — ликует дворец в сиянии царских сокровищ.
По середине дворца — богини брачное ложе,
Все из индийских клыков, пеленою покрыто пурпурной, —
Тканью, ракушек морских пунцовым пропитанной соком.
50 Вытканы были на ней деяния древних героев,
Славные подвиги их она с дивным искусством являла.
Вот Ариадна, одна, с пенношумного берега Дии,[84]
Неукротимый пожар не в силах сдерживать в сердце,
Смотрит, как в море Тезей с кораблями поспешно уходит;
55 Видит — не может сама тому, что видит, поверить:
Что, от обманчивых снов едва пробудясь, на пустынном
Бреге песчаном себя, несчастная, брошенной видит.
Он же, про деву забыв, ударяет веслами волны,
Бурному ветру свои обещанья вручая пустые!
60 С трав, нанесенных волной, в печали глядит Миноида,[85]
Как изваянье, увы, как вакханка из мрамора. Смотрит,
Смотрит вдаль и плывет по волнам великих сомнений.
Тонкий восточный убор упал с головы золотистой,
Полупрозрачная ткань не скрывает шею нагую,
65 И уж не вяжет тесьма грудей пленительных девы.
Что упадало с нее, с ее прекрасного тела,
Все омывали у ног морские соленые волны.
Но не смотрела она на убор, на влажные платья, —
Дева, надеясь еще, к тебе лишь, Тезей, устремлялась
70 Сердцем и всею душой и всею — безумная — мыслью.
Ах, несчастливица! Как омрачала ей дух Эрицина[86]
Плачем, не знавшим конца, тревог в ней тернии сея,
С дня того, как Тезей, на мощь свою гордо надеясь,
Отчий покинув предел, излучистый берег Пирея,
75 К злобному прибыл царю и увидел гортинские кровли.[87]
Город Кекропа пред тем, подавлен чумой жесточайшей,
Дал, по преданью, обет искупить Андрогея убийство
И посылать Минотавру, как дань, насущную пищу:
Юношей избранных цвет и лучших из дев незамужних.
80 Но, как от бедствий таких необширный измучился город,
Сам свое тело Тезей за свои дорогие Афины
В жертву отдать предпочел, чтобы впредь уже не было нужды,
Не хороня, хоронить на Крит увозимые жертвы.
Так на блестящем своем корабле, при ветре попутном,
85 Он к горделивым дворцам, к Миносу великому прибыл.
Тотчас на гостя глядит желанья исполненным взором
Царская дочь, что жила в объятиях матери нежных,
Средь благовонных пелен своей непорочной постели, —
Миртам подобна она, над струями Эврота[88] возросшим,
90 Или же ярким цветам, под дыханьем весны запестревшим.
Девушка пламенный взор оторвать не успела от гостя,
Как уже чувствует: зной разливается жгучий по телу,
Вглубь, до мозга костей проникает пылающий пламень.
Ты, о безжалостный бог, поражающий сердце безумьем,
95 Мальчик святой, к печалям людским примешавший блаженство!
Ты, о богиня, кому Идалийские рощи подвластны!
О, по каким вы бросали волнам запылавшую деву,
Как заставляли ее о русом вздыхать чужеземце!
Как страшилась она, как сердце ее замирало,
100 Как от пыланья любви она золота стала бледнее
В час, как Тезей, устремясь с чудовищем буйным сразиться,
Шел, чтобы встретить конец или славу добыть как награду!
Хоть и напрасно, богам обещая угодные жертвы,
Не позволяла слетать молениям с уст молчаливых.
105 Как необузданный вихрь, что валит дыханием мощным
Дуб, чьи на Тавре крутом под ветром качаются ветви,
Или же ломит сосну шишконосную с потной корою,
И упадают они, накренясь, исторгнуты с корнем,
Все, что вокруг, широко своим сокрушая паденьем, —
110 Так и Тезей распластал свирепого, наземь повергнув:
Тщетно воздух пустой полубык бодает рогами!
Тут со славой Тезей обратно идет невредимый,
Свой неуверенный шаг направляет он ниткою тонкой,
Чтобы, когда Лабиринтом пойдет, по коварным изгибам,
115 Не заблудиться ему в недоступных для взора покоях.[89]
Но для чего, отступив далеко от замысла песни,
Стану еще вспоминать, как, родителя дома покинув,
Бросив объятья сестры, объятья матери бедной,
Плакавшей горько о том, что дочь дорогая исчезла,
120 Дева всему предпочла любовные ласки Тезея?
Иль как корабль уносил ее к пенному берегу Дии?
Или о том, как супруг с забывчивым сердцем покинул
Вскоре ее, когда еще сон ей сковывал вежды?
Долго она, говорят, кипела душой исступленной
125 И глубоко из груди исторгала звенящие клики;