Мария СтепановаЛирика, голос
«Вот она весна, и все шелушится…»
Вот она весна, и все шелушится,
Умывается, умиляется, копошится.
Колоба-коробочки, щеки картошки,
Белень-зелень, мусор и крошки.
Наступает апрель и колется мелкими
Полуголыми стрелками,
Все мелками расчерчено – райда-райда,
Все зеленым наперчено, рада? Рада.
Птички
снесли яички.
Мухи
нагрели брюхи.
Пробегают сутулые молодухи,
крещены и в воде, и в Духе.
Будем яица красить,
полы-углы пидорасить.
Будем, как те полевки —
изюмчатые поклевки, сладчайшие башни пасхи,
булочки, сыр, обновки.
Это все будет у нас перекроено,
вынуто, выделено, устроено.
Там, где надо, утроено, чтобы хор.
Там, где надо, немой и прямой пробор.
Будем жить-поживать, как Маша с медведем.
Здесь поставим кровать.
Никуда не уедем.
Это мне говорила
Маша, егда курила.
А сигарету бросит —
Пойдет и меня не спросит.
«Балкон, какое-то апрель…»
Балкон, какое-то апрель,
Тепло течет, как карамель,
А птичий причт и женский причет
В ушные скважины мурлычет.
То листья брызжут в провода
Фонтанчиками питьевыми.
То люди ходят хоть куда
Обходчиками путевыми.
А я как малая собачка,
Забывши, что жена и мать,
Пытаюсь голосом пролаять,
Пытаюсь ножку поднимать.
а) «Небо вражье, небо дружье…»
Небо вражье, небо дружье,
Твой подол в глубоких ранах
Пахнет до головокружья
Мертвым, мерзлым табаком
И черемухой в нечесаных баранах,
Чисто вылизанных теплым языком.
Через комья выбегает сорное:
Боязливое, нахрапистое, вздорное,
Мутноглазое, нетвердое, голодное.
Солнце светит тайное, холодное —
Вот тебе снова – дцать.
Можешь ходя-бряцать,
Спя-прорицать,
Сок истицать.
На спине, очищенной от тины,
Наросли прозрачные пластины.
б) «Боже, Боже, что нам делать?..»
Боже, Боже, что нам делать?
Нам уже не шесть, а девять,
Жизни жидкое рядно
Прервалось – и видно дно.
Дно донское, день-деньское,
Ключ прохладен, ключ горяч.
Моет ноги городское,
Приседая враскорячь,
По нагретому, по желтому песочку
Ходит-водит новоявленную дочку,
Привстает к ним рыба на хвосте,
Будто серый пламень на кусте.
Дочку кормят грудью,
Говорят ей: Груня!
Груня понимает,
Руки поднимает,
Из-под небного свода воскового
К нам выкатывает царственное слово.
«Сонные здания…»
Сонные зда —
ния.
Перекрикивая поезда,
Мелкая скачет птица,
Наводняется борозда,
Вдоль которой хочу пуститься.
Да, я знаю свой год издания
И видала свои страницы.
Человек, стою как теплица,
Запотели стеклица смотровые,
Растения в ней живые.
Печки, почки, рифмоузлы
В молоке, как в постели —
Еле видимы в теле,
Простотелы и то ли немы,
То ли злы.
А там, где недавно бежало, сегодня лежало
И мокрыми линзами свет, как могло, отражало,
Не спит половик-полосат.
И в люльке младенец носат.
«Было, не осталося ничего подобного…»
Было, не осталося ничего подобного:
Сдобного-сьедобного, скромного-стыдобного.
Чувства раздвигаются, голова поет,
Грязно-белый самолет делает полет.
Ничего под праздники не осталось голого:
Ты держись за поручни, я держусь за голову,
У нее не ладятся дела с воротником,
И мигает левый глаз поворот-ни-ком.
(Горит золотая спица,
В ночи никому не спится.
– ЮКОС,ЮКОС,
Я Джордж Лукас.
Как вам теперь – покойно?
Что ваши жены-детки?
Все ли звездные войны
Видно в вечерней сетке?
Спилберг Стиви,
Что там у нас в активе?
Софья Коппола,
Где панорама купола?
Ларс фон Триер,
Хватит ли сил на триллер?)
Летчица? наводчица; начинаю заново,
Забываю отчество, говорю: Чертаново,
Говорит Чертаново, Банный, как прием?
Маша и Степанова говорят: поём.
А я ни та, ни ся, – какие? я сижу в своем уму,
И называть себя Марией горько сердцу моему,
Я покупаю сигареты и сосу из них ментол,
Я себя, как взрывпакеты, на работе прячу в стол,
А как стану раздеваться у Садового кольца —
С нервным тиком, в свете тихом обручального кольца —
Слезы умножаются, тьма стоит промеж,
Мама отражается,
Говорит: поешь.
«И-го-голос пророс…»
И-го-голос пророс
Покатать глагольное.
Меж коммерческих роз —
Вёдро колокольное.
Кончилась засуха,
Наступила Пасха,
Позвонками пробегают
Ласка и опаска.
Мало сна,
Но весна красна,
Что ни зуб у черемухи – белый клык,
И открыты воздушные ложесна,
Мутно-нежные, как балык.
В тридцать лет
Мало мне было лет.
В тридцать три
Было дите внутри.
В тридцать пять
Время пошло опять.
В тридцать шесть
Время себя доесть,
Вычерпать свою голову
Ложкой столовска олова,
Чтобы в нее налили нового пива
И доливали снова после отстоя,
Чтобы она, словно та олива,
Не зимовала сизою и пустою,
Чтобы в зрачке, как солнечный свет в ботинке,
Самостояли хоть софринские картинки,
Много-цветные,
Не то, что иные.
«Банный день стеклу и шинам…»
Банный день стеклу и шинам.
Юбки флагами с балконов.
Летний воздух с тихим шипом
Выпускают из баллонов,
Он линяет, все меняет,
Он проемы заполняет,
Человекоочертанья в нем, как шарики, висят —
Зоны мертвого живого
Года с семьдесят второго,
Года с пятьдесят восьмого
Ни фига не отражают, а висят-не-голосят
Наподобие холодных магазинных поросят.
Эфтим супом я, бывало,
Наедалась до отвала,
В нем и плавала, и плакала-солила, и спала.
Плошка – новою была.
А когда в такой пробел заедешь локтем,
Попритронется к тебе прохладным когтем
Эта общая священная могила,
Лета всехнего бесхозное ложе,
Вороватая поддатая малина,
Социальная бесплатная одежа.
Топлая младость,
Пузырями радость,
С прадедами-дедами равная скамья —
Лета, любовь моя.
«Голова – ноги – голова – руки – голова…»
Голова – ноги – голова – руки – голова
Что-то, кувыркаясь, выгова,
Требует старинные права,
Они – многи.
– Как слечу, птицей полечу
Над просторами, свиставшими в груди,
Покупать в любом ларьке по калачу,
Только, тело, ты ладони отведи.
Соскочу, волей покачу,
Косогорами оттаптывая бок,
Огненной пустыни по плечу,
Ледяной долины на лобок.
Я ли, скажи, не колобок?
Бог по сусекам заметал,
Ставил дойти на холодок,
Клал отогреться на металл.
Я – от прабабушки исшел,
Я – от прадедушки исшел,
Я из родительского теста
Взял, что годится, и пошел.
Все расточил,
Лег-опочил,
А просыпаюсь —
Весь осыпаюсь.
Мне пора, я домой
Со страны далече,
Если, тело, ты слегка поослабишь плечи.
Тело же в ответ: милый сын,
Как тогда, всегда: ай лав ю.
Вот тебе нетленной красы
Перстень дедовский —
На руку мою.
«Каждая тварь в нашей округе…»
Каждая тварь в нашей округе
– Цветочна, древесна, кустова —
Стоит на ноге, в ледяной подпруге,
И выхода ждет простова.
Сирень набирается пороху
И крупного синего праха,
И низко проносится – пó руку —
Дыхание смертного страха.
Ива стоит растопыра,
Разбитая, как корыто:
Раззява и простодыра,
Но крестиками покрыта.
Вся дворовáя ботаника
Числится переселенцем,
Просит нелишнего пряника,
Спит под одним полотенцем.
Воздуха мало-мало,
Синь горяча, как сыпь.
…И как упоительно пахнет бензином, мама!