И как удвоительно пахнет бензином, сын.
«В небе праздничном, безразничном, фольговом…»
В небе праздничном, безразничном, фольговом,
В небе жгучем, незапамятном, фольгучем
Видно лестницу, приставленную к тучам,
Сверху донизу исхоженную словом.
И одное семенит,
А другое голосит,
А мое на перекладине качается-висит,
Еле держится,
Скоро сверзится.
Побегут к нему товарищи с расспросами,
Безъязыкими, равно – разноголосыми,
С клекотом, с кряктом:
Как оно? как там?
А в ответ, как колокол, мычат без языка:
– С пятой перекладины такая ммузыка!
«Поезд едет долгой белой горкой…»
Поезд едет долгой белой горкой,
Вдоль нее березки и парковки,
В более не бывший город Горький
Мимо в землю убежавшей Салтыковки,
Мимо улицы Железно-внедорожной,
На нее вовек уже не выдешь,
Взгляд не кинешь на ее порожний,
В трех прудах колом стоящий Китеж,
Cкорый продолжается с повинной,
Тянется-не-рвется пуповиной.
«Ива нежная, шерстистая…»
Ива нежная, шерстистая,
Нас не меньше шестиста
У фисташкового прудика,
У чугунного моста.
Как дома многоквартирные,
Мы поставлены рядком —
Выстрелы грохочут тирные,
Ходят запахи сортирные,
Гром щекочет языком.
Я хотела бы – пожала бы
Руку парку и воде
И дослушала бы жалобы,
Продолжаемые где?
Где твоя-моя прабабушка
Проявляются в любом,
Как мелькающая бабочка,
Платье белом-голубом.
«Что помяни…»
Что помяни,
Того несть.
Снедь – есть, нефть есть,
Кровельная жесть есть,
Одичалая с подпалинами облачная шерсть.
Мне сосед сказал по пьянке,
Что в Москве видали танки:
Они старые, усталые, таких уже не носят —
То одышка, то испарина, то ржавчина, то проседь,
Ходят скромные —
Время темное.
Под Москвой,
Под землей Москвы,
Тоже домы, водоемы, остановочки и рвы.
Там целуются под елками
Подземельцы с подземёлками,
Львы подземные
Спят стозевные.
Над метро
Есть еще метрей —
Много выше и устроено значительно хитрей —
С поездами многоконными, со стеклянными вагонами.
Там душа играет лещиком
И до раннего утра
По составам крутят Лещенко,
Льва меняя на Петра.
Ветры тихие
Липнут к кофточкам,
Но туда не всех пускают, а по карточкам.
Над Москвой,
По-над крышечкой,
Ездит всадник золотой с медной шишечкой,
Тычет копием вслед холопиям,
Конь пугается, фырчит, отодвигается.
Выше плечика,
Дальше плащика —
Небо русское:
Многим узкое.
«Хру-сталь. Стек-ло. Фар-фор. Фа-янс…»
Хру-сталь. Стек-ло. Фар-фор. Фа-янс.
Не задевать. Не кантовать.
Семейное имение пошло в последний пляс:
Трельяж. Диван. Кровать.
Где было место свято, там стало место лысо.
Извозчики и грузчики прогулки заждалися.
На руках, в черновиках,
По коробкам, в ящиках,
В береженых черепках
И уральских ящерках,
В глаженых, залежанных,
С желтым-кружевом
Наволочках сложенных.
То-то заживем! —
Не мое приданое,
Родовое, давное.
Сковорода, сковорода, за скороваркой самовар
Теряют плоть, теряют жар, переезжают навсегда,
Меняют вес – со мной и без.
Тут был сирень. Тут был мигрень.
Селедчатые тополя
Висели косо, набекрень,
И пухом им была земля,
Шурум-бурум, бала-бала,
Вступай, не-я, где я была.
А я – иди, где буду я,
Как занавеска драная,
Светить сплошными дырами
Между двумя квартирами,
Не ветхим рубищем —
Нарядом будничным:
Между живущим будущим
И прошлым любящим.
Песня
В месте злачне-покойне
На пустой колокольне
Под девятое мая
Хорошо-высоко.
Видно дачные сотки,
Сталинские высотки,
Видно всякие виды,
А себя не видать.
Скажет баба солдату:
Кем мы были когда-то,
Под девятое мая
Я сама не пойму.
Дырки, словно на терке,
На твоей гимнастерке,
У моей телогрейки
Руки обожжены.
Как летят самолеты,
Как идут пароходы,
Мы встречаем у трапа
Каждый новый этап,
И у каждого трапа
Нас встречает Утрата
И утроба Утраты —
Как родительский шкап.
…Он ей не отвечает,
Он в ответ промолчает,
Рукавами качает
Он, ключами звеня,
И ложится без боли
На убитое поле
Тень победы, отставшей
От Георгия дня.
«Вот в тетради, лета ради…»
Вот в тетради, лета ради,
Словно в зоопарке,
Все пингвины, тигры и медведи
В праздничной запарке.
Пересчитываются,
Перечитываются,
Рыкают да ищутся в собственной шерсти,
Ищут себе равного время провести,
Время верное, очень длинное,
Лебединое, журавлиное —
Много дольше напечатанной книжицы,
Где они стоят, а оно движется.
Они в ряд стоят, как бы кубики.
А кругом такой внеуют,
Словно мы в полутемном клубике,
Где читают и есть подают.
«Женское. Бабское…»
Женское.
Бабское.
Из-под-сарафанное.
Рабское. Баское. Деревянное.
Ситчик-голубчик, розовый рубчик,
Дурной – да родной, как зубная паста.
Довольно одной.
Баста.
Я общим бессознательным прикроюсь, как сознательным,
Я общим одеялом укроюсь, как своим,
Укроюсь, как своим —
И буду ма-лы-им?
И малыим, и белыим, и страшным, и дебелыим,
Малявинскою бабой с чугунною губой,
Золовкою коварной, цистерною товарной,
Заслуженной коровой, ведомой на убой.
И каждой,
И любой.
Мой компас земной,
Упорное «больно»:
Довольно одной.
Вольно.
«Я салюта не видела…»
Я салюта не видела.
Я салюта не видела!
Я салата не резала
И балкона не вымела;
Слыша громы недальные
Как бы официальные —
Те, что ходят не шпалами,
А колонными залами,
Не вставала из кресла я,
И увидела полыми
Эти стены воскреслые
В сине-розовом полыме,
И ура многодонные
Тщетно шли Воробьевыми,
И черты наладонные
Мне казались паевыми.
Жизнь в рту была паклею,
Сном, куском с недовескою,
Той уменьшенной пайкою
Иждивенскою-детскою,
Раз досюда не дожили
Те, что все-таки дожили
И узнали, что выжили
Все – и те, что не выжили.
Раз не знаю я, сдюжу ли,
И не знаю, увижу ли.
«– Ходили за линию, взяли языка…»
– Ходили за линию, взяли языка,
А он уже без языка.
Все, что он может издать, язык,
Крик бараний да зверский зык,
Птичье кря да русское бля.
И ни до-ре-ми, ни ля.
Никаких последних вестей,
Ни очертаний чужих частей,
Ни секретных кодов,
Ни потайных ходов.
Отпусти его, что ли,
Пусть побежит на воле.
«Ночь обливная…»
Ночь обливная —
Свежая отбивная,
Перевернешь – и зашипит ужом.
Жизнь, какую не знаю,
За каждым запертым гаражом.
Холодно, да и ладно,
Давай считаться: первый-второй —
Я не буду железной дорогой,
Ты виноградником и горой.
Виноградники обмелели,
Палки в небо торчат.
Те леса, что не околели,
Скрывают своих волчат.
Я хотела бы, как хотела:
Раз и два на твоем веку
Применить свое человекотело
К южнонемецкому городку,
Который сверх-человечен —
Гора голова, и река рука,
И так тобою засвечен,
Что хватит на все века.
«Кому дачу дали…»
Кому дачу дали,
А кому медали,
А мои кому-то дачу продали – и дале.
С молотка пошла моя обломовка,
В пять окон дощатая дешевка,
Где и яблоня была антоновка,
И другая яблоня грушевка.
Юности в невинной и косматой
Я гуляла здешнею царицей —