Не видит скалы пред собою —
Он смотрит туда, в вышину.
Я знаю, река, свирепея,
Навеки сомкнется над ним,
И это все Лорелея
Сделала пеньем своим.
Печаль, печаль в моем сердце,
А май расцветает кругом!
Стою под липой зеленой,
На старом валу крепостном.
Внизу канал обводный
На солнце ярко блестит.
Мальчишка едет в лодке,
Закинул лесу — и свистит.
На том берегу пестреют,
Как разноцветный узор,
Дома, сады и люди,
Луга, и коровы, и бор.
Служанки белье полощут,
Звенят их голоса.
Бормочет мельница глухо,
Алмазы летят с колеса.
А там — караульная будка
Под башней стоит у ворот,
И парень в красном мундире
Шагает взад и вперед.
Своим ружьем он играет,
Горит на солнце ружье.
Вот вскинул, вот взял на мушку, —
Стреляй же в сердце мое!
Когда мне семью моей милой
Случилось в пути повстречать,
Все были так искренно рады, —
Отец, и сестренка, и мать.
Спросили, как мне живется
И как родные живут.
Сказали, что я все такой же
И только бледен и худ.
И я расспросил — о кузинах,
О тетках, о скучной родне,
О песике, лаявшим звонко,
Который так нравился мне.
И после о ней, о замужней
Спросил невзначай: где она?
И дружески мне сообщили:
Родить через месяц должна.
И дружески я поздравлял их,
И я передал ей привет,
И я пожелал ей здоровья
И счастья на много лет.
«А песик, — вскричала сестренка, —
Большим и злющим стал,
Его утопили в Рейне,
А то бы он всех искусал».
В малютке с возлюбленной сходство,
Я тот же смех узнаю
И те же глаза голубые,
Что жизнь загубили мою.
Красавица рыбачка,
Причаливай сюда!
Сядь возле меня, поболтаем,
Ну что ты робеешь всегда?
Не бойся, дай мне руку,
Склонись на сердце ко мне.
Ты в море привыкла вверяться
Изменчивой бурной волне.
А в сердце моем, как в море,
И ветер поет и волна,
И много прекрасных жемчужин
Таит его глубина.
Мы возле рыбацкой лачуги
Сидели вечерней порой.
Уже темнело море,
Вставал туман сырой.
Вот огонек блестящий
На маяке зажгли,
И снова белый парус
Приметили мы вдали.
Мы толковали о бурях,
О том, как мореход
Меж радостью и страхом,
Меж небом и морем живет, —
О юге, о севере снежном,
О зное дальних степей,
О странных, чуждых нравах
Чужих, далеких людей.
Над Гангом звон и щебет,
Гигантский лес цветет,
Пред лотосом клонит колени
Прекрасный, кроткий народ.
В Лапландии грязный народец —
Нос плоский, рост мал, жабий рот, —
Сидит у огня, варит рыбу,
И квакает, и орет.
Задумавшись, девушки смолкли.
И мы замолчали давно…
А парус пропал во мраке,
Стало совсем темно.
В серый плащ укрылись боги,
Спят, ленивцы, непробудно,
И храпят, и дела нет им,
Что швыряет буря судно.
А ведь правда, будет буря,—
Вот скорлупке нашей горе!
Не взнуздаешь этот ветер,
Не удержишь это море!
Ну и пусть рычит и воет,
Пусть ревет хоть всю дорогу.
Завернусь я в плащ мой верный
И усну подобно богу.
Сердитый ветер надел штаны.
Свои штаны водяные,
Он волны хлещет, а волны черны. —
Бегут и ревут, как шальные.
Потопом обрушился весь небосвод,
Гуляет шторм на просторе.
Вот-вот старуха-ночь зальет,
Затопит старое море!
О снасти чайка бьется крылом,
Дрожит и спрятаться хочет,
И хрипло кричит, — колдовским языком
Несчастье нам пророчит.
Играет шторм плясовую,
Гудит и свистит, и поет.
Эй, как танцует кораблик!
Веселье всю ночь напролет.
А море — точно взбесилось,
Волну громоздит за волной,
Здесь черной разверзнется бездной,
Там вздыбится белой стеной.
В каютах блюют и бранятся,
И молятся, — ну и содом!
Мечтаю, держась за мачту:
Попасть бы скорее в свой дом!
На пасмурном горизонте,
Как призрак из глуби вод,
Ощеренный башнями город
Во мгле вечерней встает.
Под резким ветром барашки
Бегут по свинцовой реке.
Печально веслами плещет
Гребец в моем челноке
Прощаясь, вспыхнуло солнце,
И хмурый луч осветил
То место, где все потерял я,
О чем мечтал и грустил.
Когда твоим переулком
Пройти случается мне,
Я радуюсь, дорогая,
Тебя увидев в окне.
За мной ты большими глазами
С немым удивленьем следишь:
«Скажи, незнакомец, кто ты?
О чем ты всегда грустишь?»
Дитя, я поэт немецкий,
Известный в немецкой стране.
Кто знает великих поэтов,
Тот знает и обо мне.
И многие вместе со мною
Грустят в немецкой стране.
Кто знает великое горе,
Тот знает, как горько мне.
Беззвездно черное небо,
А ветер так и ревет.
В лесу, средь шумящих деревьев,
Брожу я взад и вперед.
Вон старый охотничий домик.
В окошке еще светло,
Но нынче туда не пойду я, —
Там все вверх дном пошло.
Слепая бабушка в кресле
Молча сидит у окна.
Сидит точно каменный идол,
Недвижна и страшна.
А сын лесничего рыжий,
Ругаясь, шагает кругом,
Зубами скрежещет и злобно
Грозит кому-то ружьем.
Красавица-дочка за прялкой
Не видит пряжи от слез.
К ногам ее с тихим визгом
Жмется отцовский пес.
Рождается жизнь, умирает,
Приходят, уходят года,
И только одна в моем сердце
Любовь не умрет никогда.
Хоть раз бы тебя увидеть
И пасть к твоим ногам,
И тихо шепнуть, умирая:
«Я вас люблю, Madame!»
Приснилось мне, что я сам бог,
Держащий свод широкий,
И славят ангелы мои
Рифмованные строки.
И объедаюсь я, как бог,
Небесными сластями,
Ликеры редкостные пью,
Покончивши с долгами.
Но мне тоскливо без земли,
Как будто я за бортом,
Не будь я милосердный бог,
Я сделался бы чортом.
Архангел крылья развернул,
Полет к земле направил,
Схвативши друга моего,
Ко мне его доставил.
«Ну, что ты скажешь про меня,
Что сделался я богом?
Недаром в юности моей
Я так мечтал о многом.
Я чудеса творю, что день,
В капризе прихотливом.
Сегодня, например, Берлин
Я сделаю счастливым.
Раскрою камни мостовой
Рукою чудотворной,
И в каждом камне пусть лежит
По устрице отборной.
С небес польет лимонный сок,
Как будто над бассейном,
Упиться сможете вы все
Из сточных ям рейнвейном.
Берлинцы — мастера пожрать,
И в счастии непрочном
Бегут судейские чины
К канавам водосточным.
Поэты все благодарят
За пищу даровую,
А лейтенанты-молодцы,
Знай, лижут мостовую.
Да, лейтенанты — молодцы,
И даже юнкер знает,
Что каждый день таких чудес
На свете не бывает.
Когда лежу я в постели,
Под кровом тьмы ночной,
Твой нежный кроткий образ
Сияет предо мной.