Яркий, вечный свет, не меркший,
Вопреки Корану, муфти[45]
В храме огненного духа,
В сердце пламенном поэта.
Завершив свое творенье,
Переслал поэт владыке
Манускрипт великой песни —
Двести тысяч строк стихов.
Это было в банях Гасны, —
В старых банях знойной Гасны
Шаха черные посланцы
Разыскали Фирдуси.
Каждый нес мешок с деньгами
И слагал к ногам поэта,
На колени став, высокий,
Щедрый дар за долгий труд.
И поэт нетерпеливо
Вскрыл мешки, чтоб насладиться
Видом золота желанным —
И отпрянул, потрясенный:
Перед ним бесцветной грудой
Серебро в мешках лежало —
Двести тысяч, — и поэт
Засмеялся горьким смехом.
С горьким смехом разделил он
Деньги на три равных части.
Две из них посланцам черным
Он в награду за усердье
Роздал, поровну обоим.
Третью банщику он бросил
За его услуги в бане,
Всех по-царски одарил.
Взял он страннический посох
И, столичный град покинув,
За воротами с презреньем
Отряхнул с сандалий прах.
2
«Если б только лгал он мне,
Обещав — нарушил слово,—
Что же, людям лгать не ново,
Я простить бы мог вполне.
Но ведь он играл со мной,
Обнадежил обещаньем,
Ложь усугубил молчаньем,
Он свершил обман двойной.
Был он статен и высок,
Горд и благороден ликом.
Не в пример другим владыкам —
Царь от головы до ног.
Он, великий муж Ирана,
Солнцем глядя мне в глаза,
Светоч правды, лжи гроза,
Пал до низкого обмана!»
3
Шах Магомет окончил пир.
В его душе любовь и мир.
В саду у фонтана, под сенью маслин,
На красных подушках сидит властелин.
В толпе прислужников смиренной —
Анзари[46], любимец его неизменный.
В мраморных вазах, струя аромат,
Буйно цветущие розы горят.
Пальмы, подобны гуриям рая,
Стоят, опахала свои колыхая.
Спят кипарисы полуденным сном,
Грезя о небе, забыв о земном.
И вдруг, таинственной вторя струне,
Волшебная песнь полилась в тишине.
И шах ей внемлет с огнем в очах.
«Чья это песня?» — молвит шах.
Анзари в ответ: «О владыка вселенной!
Той песни творец — Фирдуси несравненный».
«Как, Фирдуси? — изумился шах. —
Но где ж он, великий, в каких он краях?»
И молвил Анзари: «Уж много лет
Безмерно бедствует поэт.
Он в Тус воротился, к могилам родным,
И кормится маленьким садом своим».
Шах Магомет помолчал в размышленьи
И молвил: «Анзари, тебе повеленье.
Ступай-ка на скотный мой двор с людьми,
Сто мулов, полсотни верблюдов возьми.
На них нагрузи драгоценностей гору,
Усладу сердцу, отраду — взору:
Заморских диковин, лазурь, изумруды,
Резные эбеновые сосуды,
Фаянс, оправленный кругом
Тяжелым золотом и серебром,
Слоновую кость, кувшины и кубки,
Тигровы шкуры, трости, трубки,
Ковры и шали, парчевые ткани,
Изготовляемые в Иране.
Не позабудь вложить в тюки
Оружье, брони и чепраки,
Да самой лучшей снеди в избытке,
Всех видов яства и напитки,
Конфеты, миндальные торты, варенья,
Разные пироги, соленья.
Прибавь двенадцать арабских коней,
Что стрел оперенных и ветра быстрей,
Двенадцать невольников чернотелых,
Крепких, как бронза, в работе умелых.
Анзари, сей драгоценный груз
Тобой доставлен будет в Тус
И весь, включая мой поклон,
Великому Фирдуси вручен».
Анзари исполнил повеленья,
Навьючил верблюдов без промедленья, —
Была несметных подарков цена
Доходу с провинции крупной равна.
И вот Анзари, в назначенный срок,
Собственноручно поднял флажок,
И знойною степью в глубь Ирана
Двинулся во главе каравана.
Шли восемь дней и с девятой зарей
Тус увидали вдали под горой.
Шумно и весело, под барабан,
С запада в город вошел караван.
Грянули враз: «Ля-иль-ля иль Алла![47]».
Это ль не песня триумфа была!
Трубы ревели, рога завывали,
Верблюды, погонщики, все ликовали.
А в тот же час из восточных ворот
Шел с погребальным плачем народ.
К тихим могилам, белевшим вдали,
Прах Фирдуси по дороге несли.
ДИСПУТ
Во дворце толедском трубы
Зазывают всех у входа,
Собираются на диспут
Толпы пестрые народа.
То не рыцарская схватка,
Где блестит оружье часто,
Здесь копьем послужит слово
Заостренное схоласта.
Капюшоны и ермолки
Лихо носят забияки,
Вместо рыцарской одежды —
Власяницы, лапсердаки.
Бог ли это настоящий?
Бог единый, грозный, старый,
Чей на диспуте защитник
Реб Иуда из Наварры?
Или бог другой, трехликий,
Милосердный, христианский
Чей защитник брат Иосиф,
Настоятель францисканский?
Мощной цепью доказательств,
Силой многих аргументов,
И цитатами — конечно,
Из бесспорных документов —
Хочет каждый из героев
Всех врагов обезоружить,
Доведеньем до абсурда
Сущность бога обнаружить.
Решено, что тот, который
Будет в споре побежденным,
Тот религию другую
Должен счесть своим законом.
Иль крещение приемлют
Иудеи в назиданье,
Иль, напротив, францисканцев
Ожидает обрезанье.
Каждый вождь пришел со свитой!
С ним одиннадцать, — готовых
Разделить судьбу в победе
Иль в лишениях суровых.
Убежденные в успехе
И в своем священном деле,
Францисканцы для евреев
Приготовили купели,
Держат дымные кадила
И в воде кропила мочат…
Их враги ножи готовят,
О точильный камень точат.
Обе партии на месте;
Переполненная зала
Оживленно суетится
В ожидании сигнала.
Под навесом золоченым
Короля сверкает ложа.
Там король и королева,
Что на девочку похожа.
Носик вздернут по-французски,
Все движения невинны,
И лукавы, и смеются
Уст волшебные рубины.
Будь же ты хранима богом,
О, цветок благословенный…
Пересажена, бедняжка,
С берегов веселой Сены
Ты сюда на эту землю,
Где ты сделалась испанкой.
Бланш Бурбон[49] звалась ты дома,
Здесь зовешься донной Бланкой.
Он любезен и приятен
В эти редкие моменты,
Даже маврам и евреям
Рассыпает комплименты.
Господам без крайней плоти
Он доверился всецело:
И войска им предоставил,
И финансовое дело.
Вот во-всю гремят литавры,
Трубы громко возвещают,
Что духовный поединок
Два атлета начинают.
Францисканец гнев священный
Здесь обрушивает первый, —
То звучит трубою голос,
То елеем мажет нервы.
И во имя трех единых:
Духа, и отца, и сына
Заклинает францисканец
«Семя Якова» — раввина.
Ибо часто так бывает,
Что, немало бед содеяв,
Черти прячутся охотно
В теле хитрых иудеев.
Чтоб изгнать такого чорта,
Поступает он сурово:
Применяет заклинанья
И науку богослова.
Про единого в трех ликах
Он рассказывает много, —