НАЧАЛО
Девчонки зло и деловито,
Чуть раскачав, одним броском
Коню швыряли под копыта
Мешки, набитые песком.
Одна была в команде старшей
И взгромоздилась на гранит.
А город плыл на крыльях маршей,
Прохладным сумраком покрыт.
Уже дойдя коню по брюхо
И возвышаясь, как гора,
Мешки с песком шуршали глухо
Почти у самых ног Петра…
Сегодня ротный в час побудки,
Хоть я о том и не радел,
Мне увольнение на сутки
Дал для устройства личных дел…
Кругом скользили пешеходы.
Нева сверкала, как металл.
Такой неслыханной свободы
Я с детских лет не обретал!
Как будто все, чем жил доселе,
Чему и был и не был рад,
Я, удостоенный шинели,
Сдал, с пиджаком своим, на склад.
Я знал, что боя отголосок —
Не медь, гремящая с утра,
А штабеля смолистых досок,
Мешки с песком у ног Петра.
А над Невою, вырастая
На небе цвета янтаря,
Пылала грубая, густая,
Кроваво-красная заря.
Она вполнеба разгоралась
Огнем громадного костра.
Ее бестрепетно касалась
Десница грозного Петра.
1941
МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОЙНУ
Памяти Алексея Лебедева
Черное небо в багровом огне.
Пот на глаза накатил пелену.
Что я могу рассказать о войне
Мальчикам, думающим про войну?
Мальчикам, думающим, что война —
Это знамен полыхающий шелк,
Мальчикам, думающим, что она —
Это горнист, подымающий полк,
Я говорю, что война — это путь,
Путь без привала и ночью и днем,
Я говорю, что война — это грудь,
Сжатая жестким ружейным ремнем,
Я говорю им о том, что война —
Это шинели расплавленный жгут,
Я говорю им о том, что она —
Это лучи, что безжалостно жгут,
Это мосты у бойцов на плечах,
Это завалы из каменных груд,
Это дозоры в бессонных ночах,
Это лопаты, грызущие грунт,
Это глаза воспаливший песок,
Черствой буханки последний кусок,
Тинистый пруд, из которого пьют,
Я говорю, что война — это труд!
Если ж претензии будут ко мне,
Цель я преследую только одну:
Надо внушить уваженье к войне
Мальчикам, думающим про войну.
1941
СТОЛБЫ
В погоне за славой,
За счастьем в погоне
Я мчался когда-то
В бессонном вагоне
Сквозь вечер весенний —
Совсем как в романе —
На твердом пружинном
Прохладном диване.
По мнению теток —
Единственный в мире,
Я рукопись вез
В Ленинград из Сибири.
В ней были стихи —
Золотые надежды,
Уверенность юности,
Гордость невежды.
И вот — сочинитель
Расхваленных книжек —
Я вижу, что просто
Чирикал, как чижик.
Нас нянчила
Щедрая наша эпоха
И скидку давала
На все, что неплохо…
А нынче,
С винтовкой шагая по глыбам,
По шпалам,
Где рельсы поставлены дыбом,
Где ночью бесшумно
Подходят к платформам
Вагоны,
Откуда несет йодоформом,—
Я снова гляжу
На столбы верстовые.
Я вижу их снова
И вижу впервые.
И только сегодня,
Быть может, я вправе
Сказать, что ведут они
К счастью и славе.
1942
ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ
Во рву, где закончена стычка,
Где ходят по мертвым телам,
Из трупов стоит перемычка
И делит тот ров пополам.
И пули на воздухе резком,
Как пчелы, звеня без числа,
С глухим ударяются треском
В промерзшие за ночь тела…
Не встав при ночной перекличке,
Врагам после смерти грозя,
Лежат в ледяной перемычке
Мои боевые друзья.
В обнимку лежат они. Вместе.
Стучит по телам пулемет…
Я тоже прошу этой чести,
Когда подойдет мой черед.
Чтоб, ночью по рву пробираясь,
Ты мог изготовиться в бой.
Чтоб ты уцелел, укрываясь
За мертвой моею спиной.
1942
«Мне снилась дальняя сторонушка…»
Ирине
Мне снилась дальняя сторонушка,
И рокот быстрого ручья,
И босоногая Аленушка,
По разным признакам — ничья.
А сам я был прозрачным призраком,
Я изучал ее черты,
И вдруг, по тем же самым признакам,
Установил, что это ты.
Сон шел навстречу этой прихоти,
Шептал: «Спеши, проходит срок!»
Но, как актер на первом выходе,
Я с места сдвинуться не мог.
Я понимал, что делать нечего,
Я знал, что на исходе дня
Ты безрассудно и доверчиво
Другого примешь за меня.
Я бога звал, и звал я дьявола,
И пробудился весь в поту,
А надо мной ракета плавала
И рассыпалась на лету.
1942
БАЛЛАДА О СТАРОМ СЛЕСАРЕ
Когда, роняя инструмент,
Он тихо на пол опустился,
Все обернулись на момент,
И ни один не удивился.
Изголодавшихся людей
Смерть удивить могла едва ли.
Здесь так безмолвно умирали,
Что все давно привыкли к ней.
И вот он умер — старичок,
И молча врач над ним нагнулся.
— Не реагирует зрачок,—
Сказал он вслух, — и нету пульса.
Сухое тельце отнесли
Друзья в холодную конторку,
Где окна снегом заросли
И смотрят на реку Ижорку.
Когда же, грянув, как гроза,
Снаряд сугробы к небу вскинул,
Старик сперва открыл глаза,
Потом ногой тихонько двинул.
Потом, вздыхая и бранясь,
Привстал на острые коленки,
Поднялся, охнул и, держась
То за перила, то за стенки,
Под своды цеха своего
Вошел — и над станком склонился.
И все взглянули на него,
И ни один не удивился.
1942
БАЛЛАДА О ЧЕРСТВОМ КУСКЕ
По безлюдным проспектам оглушительно звонко
Громыхала — на дьявольской смеси —
трехтонка.
Леденистый брезент прикрывал ее кузов —
Драгоценные тонны замечательных грузов.
Молчаливый водитель, примерзший к баранке,
Вез на фронт концентраты, хлеба вез он
буханки,
Вез он сало и масло, вез консервы и водку,
И махорку он вез, проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу.
Был он худ. Был похож на голодную птицу.
И казалось ему, что водителя нету,
Что забрел грузовик на другую планету.
Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным
фарам —
Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром.
А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито.
Снег летел, как мука — плавно, медленно, сыто…
— Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите,
водитель.
Я, — сказал лейтенант, — здешний все-таки
житель.—
И шофер осадил перед домом машину,
И пронзительный ветер ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант по знакомым ступеням.
И вошел. И сынишка прижался к коленям.
Воробьиные ребрышки… Бледные губки…
Старичок семилетний в потрепанной шубке…
— Как живешь, мальчуган? Отвечай
без обмана!..—
И достал лейтенант свой паек из кармана.
Хлеба черствый кусок дал он сыну: —
Пожуй-ка,—
И шагнул он туда, где дымила буржуйка.
Там, поверх одеяла, распухшие руки.
Там жену он увидел после долгой разлуки.
Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи
И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи.
Но не знал лейтенант семилетнего сына.
Был мальчишка в отца — настоящий мужчина!
И, когда замигал догоревший огарок,
Маме в руку вложил он отцовский подарок.
А когда лейтенант вновь садился в трехтонку:
— Приезжай! — закричал ему мальчик
вдогонку.
И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито.
Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто…
Грузовик отмахал уже многие версты.
Освещали ракеты неба черного купол.
Тот же самый кусок — ненадкушенный,
черствый —
Лейтенант в том же самом кармане нащупал.
Потому что жена не могла быть иною
И кусок этот снова ему подложила.
Потому что была настоящей женою.
Потому что ждала. Потому что любила.
Грузовик по мостам проносился горбатым,
И внимал лейтенант орудийным раскатам,
И ворчал, что глаза снегом застит слепящим,
Потому что солдатом он был настоящим.
1942
КРУЖКА
Александру Гитовичу
Все в ней — старой — побывало.
Все лилось, друзья, сюда:
И анисовая водка.
И болотная вода.
Молоко, что покупали
Мы с комроты пополам,
Дикий мед, когда бродили
Мы у немцев по тылам.
И горячая, густая
Кровь убитого коня,
Что под станцией Батецкой
Пьяным сделала меня!..
Вот уж год она со мною:
То внизу — у ремешка.
То у самого затылка —
У заплечного мешка.
А вчера в нее стучала,
Словно крупный красный град,
Замороженная клюква —
Ленинградский виноград!..
Может быть, мои вещички
Ты получишь в эти дни.
Все выбрасывай! Но кружку
Ты для сына сохрани.
Ну, а если жив я буду
И минувшие дела
Помянуть мы соберемся
Вкруг богатого стола,
Средь сияющих бокалов —
Неприглядна и бедна —
Пусть на скатерти камчатной
Поприсутствует она,
Пусть, в соседстве молодежи,
Как ефрейтор-инвалид,
Постоит себе в сторонке —
На веселье поглядит.
1943
«Меня на фронт не провожали…»
Меня на фронт не провожали,
Не говорили слов прощальных,
И, как другие, на вокзале
Не целовал я губ печальных.
И чье-то сердце бьется мерно —
Оно не назначало срока.
И потому-то я, наверно,
Тоскую редко… и жестоко.
1943
«В укрытье!..»
«В укрытье!
Прекратить работы!»
А лес горел.
И по траншеям нашей роты
Враг вел обстрел.
У блиндажа,
У самой дверцы,
Взревел металл.
…Вошел бойцу
Осколок в сердце
И в нем застрял.
Как прежде,
Кружится планета,
Как прежде, снег,
Как прежде,
Ждут кого-то где-то…Двадцатый век.
Но вот —
Латунный свет палаты,
И в тишине
Склонились белые халаты,
Как при луне.
И у хирурга на ладони
Живой комок
Все гонит,
гонит,
гонит,
гонит
Горячий ток.
Спокоен был
Хирург ученый.
Он не спешил.
Он ниткой тонкою крученой
Его зашил.
Под маской прошептал:
— Готово…
Счастливый путь!..—
И соскользнуло сердце снова
С ладони — в грудь.
Он жив!
Он снова ходит где-то —
Тот человек.
Еще одна твоя примета,
Двадцатый век.
1943
МОРО3
Вдруг стала речь какой-то очень звонкою
И очень близким дальний косогор,
И кто-то под застывшей пятитонкою
Из трех дощечек разложил костер.
Скрипят ремни на белозубом ратнике.
Блестит штыка обледенелый нож.
А сам он — ладный — в валенках
и ватнике
На медвежонка бурого похож.
Движенья стали плавными, небыстрыми,
И розовым походной кухни дым,
И круглые винтовочные выстрелы
Подобны детским мячикам тугим.
1943
«Из тылов к передовой…»
Из тылов к передовой
Конь бежит по первопутку.
Конопатый ездовой
Важно крутит самокрутку.
Конь везет запас гранат.
На груди, под красным бантом,
У него висит плакат:
«Смерть немецким оккупантам!»
1943
МАЙ
Один сказал, что это бьет
Гвардейский миномет.
Другой — что рявкают опять
Калибры двести пять.
— Форты, наверно, говорят,—
Поправил я ребят.
А недобрившийся комбат
Сказал, что нас бомбят.
Потом на воздух всей гурьбой
Мы вышли вчетвером
И услыхали над собой
Чудесный майский гром.
1943
САД
Здесь каждая былинка и сучок
Исполнены военного значенья:
Улитка тащит бронеколпачок;
Ползут кроты по ходу сообщенья;
Резиновым вращая хоботком,
Что мы в стихах отметим, как в приказе,
Кузнечик под коричневым грибком,
Как часовой, стоит в противогазе.
И если сын попросит: расскажи! —
Я расскажу, что вот — пока не сбиты,
Как «юнкерсы», пикируют стрижи,
И комары звенят, как «мессершмитты»;
Что тянет провод желтый паучок,
Что, как связист, он не лишен сноровки
И что напрасно ночью светлячок
Не соблюдает светомаскировки.
1943
ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ
«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила».
Косоприцельным огнем бил из дворца пулемет.
Мы, отступая последними, в пушкинском парке
Деву, под звяканье пуль, в землю успели зарыть.
Время настанет — придем. И безмолвно
под липой столетней
Десять саперных лопат в рыхлую землю вонзим.
«Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны
разбитой» —
Льется, смывая следы крови, костров и копыт.
1943
ПАРТИЗАН
Он стоит на лесной прогалинке,
Неприметен и невысок.
На ногах — самокатки-валенки,
Шапка — с лентой наискосок.
Прислонясь к косолапой елочке,
За спиною он чует лес.
И глаза у него как щелочки,
Пугачевский у них разрез.
Под шатром ветвей, как у притолки,
Он с заплечным стоит мешком,
С автоматом немецкой выделки,
С пистолетом за ремешком.
И качается-расступается
И шумит молодой лесок,
И заря над ним занимается
Красной лентой — наискосок.
1944
ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА
Средь ночи тронулась ударная,
И танки движутся, бряцая,
А над плечом звезда Полярная
Горит, колеблясь и мерцая.
Не весь металл, видать, расплавила,
Когда, сверканье в волны сея,
К отчизне долгожданной правила
Крылатый парус Одиссея.
С тех пор легенда перекроена:
Забыла прялку Пенелопа
И перевязывает воина
На дне глубокого окопа…
Средь ночи тронулась ударная,
И, нас на битву посылая.
Взошла, взошла звезда Полярная,
Холодным пламенем пылая!
Своим лучом неиссякающим,
Как луч ацетилена — белым,
Она сопутствует шагающим
И покровительствует смелым.
1944
РОЩА
По этой роще смерть бродила.
Ее обуглила война.
Тоскливым запахом тротила
Она еще напоена.
Безмолвно движутся обозы.
И не до песен больше нам,
Когда безрукие березы
Плывут, плывут по сторонам.
1944
«Мимо дымных застав…»
Мимо дымных застав
Шел товарный состав
И ревел на последнем своем перегоне,
И, привыкший к боям,
Заливался баян
В полутемном, карболкой пропахшем вагоне.
Там под песни и свист
Спал усталый радист,
Разметав на соломе разутые ноги,
И ворочался он,
Сквозь томительный сон
Волоча за собой груз вчерашней тревоги.
Он под грохот колес
Околесицу нес
И твердил, выводя весь вагон из терпенья:
«Говорит Ленинград,
Назовите квадрат,
Назовите квадрат своего нахожденья!..»
Шел состав с ветерком,
Дым летел кувырком,
И щемило в груди от зеленой махорки.
Я молчал, как сурок,
И сырой ветерок
Пробивался за ворот моей гимнастерки.
А внизу скрежетал
Разогретый металл.
Было шумно в вагоне, и жарко, и тесно,
А потом — темнота,
И витала в ней та,
Что еще далека и совсем неизвестна.
То ли явь, то ли сон,
Звезды шли колесом,
И привык с той норы повторять каждый день я
«Говорит Ленинград,
Назовите квадрат,
Назовите квадрат своего нахожденья!..»
1944
«Огнем озарился ночной Ленинград…»
Огнем озарился ночной Ленинград,
Ты шапку сними и замри:
На Невском горят, на Литейном горят,
Горят по ночам фонари!
Пускай еще тускло мерцают они,
Но твердо я знаю одно:
Что если горят в Ленинграде огни,
То, значит, в Берлине темно!
1944
КОРАБЛИК НАД ГОРОДОМ
Нет команды на нем.
Он нигде якорей не бросает.
В полдень — солнце над ним,
В полночь — месяца копаный серп.
Он бушпритом, как шпагой,
Недобрые тучи пронзает,
Вознесен над Невой,
Словно города нашего герб.
И когда на границе
Свершилось ночное злодейство
И на лоб Ленинграда
Был тяжкий надвинут шелом,
Ты поспешно прошла
Коридорами Адмиралтейства,
Поднялась по игле
И накрыла кораблик чехлом.
Но и там,
В темноте,
Золотой и крылатый, как птица,
Он покоя не знал —
Он летел, разрывая кольцо.
Он в блокадную ночь
Так сумел ленинградцу присниться,
Словно глянул боец
Лучезарной победе в лицо…
По граненой игле,
Вознесенной мечтою Захарова,
Ты сегодня опять
Поднялась на заре в небеса.
Сброшен серый чехол!..
Вновь над нами, из золота ярого,
Расправляет кораблик
Литые свои паруса!
1945
ФОТОГРАФ
В ложбине, где танков чернеют скелеты,
Убило фотографа нашей газеты.
Мы звали его по-гражданскому: Яшей.
Он первая жертва в редакции нашей.
Бойцы принесли его, сдали нам «лейку»,
И сумку, и пленки засвеченной змейку.
Но, кроме бойцами загубленной пленки,
Нашли мы другую у Яши в котомке…
А Яша, мечтавший вернуться к обеду,
Любивший газету, друзей и беседу,
Когда, вдохновенно по карте постукав,
Теснил он фашистов быстрее, чем Жуков,—
Теперь в гимнастерке своей неизменной
Лежал нелюдимый, бесстрастный,
надменный…
Мы Яшу пойдем хоронить на рассвете,
О нем некролог поместим мы в газете.
Мы в ней напечатаем Яшино фото:
Пусть помнит о Яше родная пехота!..
Но рылись мы в Яшином каждом кармане,
В планшете его и в его чемодане,
Увы! Своего не имел он портрета.
Без Яшиной карточки выйдет газета.
черный рулончик отщелканной пленки,
Что вынули мы у него из котомки,
О нем мы, признаться, сперва позабыли,
Потом спохватились, нашли, проявили.
И снова идут на страницах газеты
Армейских героев лихие портреты:
Разведчик в пятнистом тигровом халате,
Стрелок, чья рука на стальном автомате,
И повар, что важно колдует над кашей,
И снайпер, чья грудь колесом перед Яшей.
Пусть, Яша, они на тебя не похожи.
Ведь, если подумать поглубже, построже,—
Газета твои помещает портреты,
О, скромный фотограф армейской газеты!
1945
«Я вас хочу предостеречь…»
Я вас хочу предостеречь
От громких слов, от пышных встреч —
Солдатам этого не надо.
Они поймут без слов, со взгляда:
Снимать ли им котомку с плеч.
1945