Потом вроде была Вита из спортзала. То есть неизвестно, понимала ли она, что теперь они пара, или считала, что они просто прогуливаются. На главном корпусе МГУ ремонтировали часы, ворота университетского сада были скручены цепью. Осень утратила нарядность и таскалась в сырой затрапезе. Тоскливыми казались и эти прогулки, и прежние. Но маршрутов Королюк не менял.
А после зимних каникул в их группу перевели с вечерки Таню Вяхиреву. В школе новичков представляет классу учитель, в институте о появлении Тани узнали на перекличке, да и то не все. Росту Таня была маленького, так что разглядели ее только ближайшие соседи.
Таня Вяхирева – светлый человек, особенно на людях. И чем больше вокруг зрителей, тем приятней ее характер. В кругу однокашников Таня была бойкой, смешливой, покладистой, походила на девчат-заводил из старых советских фильмов. Перезнакомившись со всеми за два дня, она тут же принялась придумывать поездки, вечеринки, тематические прогулки, добыла у методистки полный список дней рождения курса. Неуемность Тани Вяхиревой никого не раздражала, вот что удивительно. Пятнадцать человек из двадцати четырех согласились ехать в Поленово на арендованном автобусе. Королюк не ездил – у отца был юбилей. Половина группы уже побывала у Тани в гостях. Каждый получал от нее перед парой кто конфету, кто ластик жвачки, кто смешную открытку, кто значок.
Новенькая нравилась бы Паше куда больше, не будь она так популярна. Конечно, он справедлив и не отвернется от человека просто потому, что тот нравится большинству. Королюк и себя считал общим любимцем. Хорошо, может, не любимцем, это сильно сказано. Скажем, человеком, пользующимся общей симпатией. Ему приятно было думать, что собственное обаяние есть род власти над окружающими. То, что эта власть почти незаметна, ему особенно нравилось. Но рядом с солнечным Таниным сиянием Пашино влияние меркло до полной незримости. Дело было не в красоте, хотя Вяхирева красива.
Наблюдательный Королюк заметил, что именно посторонние люди вызывают в Тане искреннее инстинктивное желание удружить, услужить, устроить праздник. Чужие люди выводили на свет лучшие Танины свойства, и ее человеколюбие являлось перед ними, точно артист перед зрительным залом. Почему же именно чужие? Это Королюк тоже разгадал не враз. Впрочем, он был не только наблюдателен, но и умен. Родных людей не нужно завоевывать – они уже свои и никуда не денутся. А посторонние – вот область, которую важно покорить, и тем самым снова и снова чувствовать свою силу. Стоило завоевать другого человека бесповоротно, превратив его в своего, и он становился Тане почти неинтересен.
Бо́льшая часть группы была от Вяхиревой в восторге. То с одной, то с другой компанией Таня носилась в кино, в боулинг, добывала билеты в театр или просто фотографировалась. Паша Королюк дружески здоровался с новенькой, мог запросто обменяться парой слов насчет расписания или домашки, но все же пока не был втянут в этот восторженный хоровод. Воздерживался, хотя любил и компании, и походы, и всяческую совместную дружескую деятельность. А может, Паша держался поодаль именно предчувствуя, что именно отчуждением добьется ее интереса? Так или иначе, в начале апреля случилось событие, изменившее Пашину жизнь.
– Не о том волнуетесь, Игорь Анисимович, – смеясь сказал Унягин, заместитель руководителя Администрации президента. – Караев поддержит того, кого надо поддержать.
Не успел Водовзводнов подумать, что эта формулировка допускает слишком много толкований, Унягин прибавил:
– Вам альтернативы нет, и вы нам до зарезу нужны именно в вашем качестве. Хорошо бы и в Академию наук провести вас поскорее. Дело вот какое. Сейчас создается новая партия – патриотическая, государственническая. С одной стороны, «какую страну потеряли», с другой – «закон, порядок, величие». Называться будет «Отчизна» или что-то вроде. Должен быть список лидеров: военный, директор завода, что-нибудь из металлургов, ученый. А вы не просто ученый, вы законник. Будете у Зюганова голоса оттягивать в «красном поясе».
– Про голоса понятно. Только кто же за меня, Виктор Анатольевич, голосовать станет? В Москве-то народ обо мне не знает, а уж в глубинке…
– Это дело десятое. Сегодня не знают, завтра узнают. Есть ресурс, сделаем предвыборную программу звонкую, военного найдем с усами, интервью на телевидении, плакаты, листовки, собрания на заводах. Возьмете на выборах семь-восемь процентов – и все счастливы.
Меланхолически улыбаясь, Водовзводнов глянул на большой портрет президента, висящий на стене.
– Что мне нужно делать?
– Дать согласие и сфотографироваться. Мальчикам-рекламщикам дам координаты, они сами всем займутся. Учредитесь, съезд проведете. Ваша задача – сидеть в президиуме, ну может, пару слов сказать. В целом за проект Рогаткин отвечает, ему и вожжи.
Унягин засмеялся и похлопал ректора по плечу.
– Бледный вы какой-то, Игорь Анисимович. В Таиланд слетайте. А то, хотите, в Геленджике есть наш президентский пансионат. Неплохой, знаете, турки строили. Массаж, солярий, персонал проверенный.
Водовзводнов поблагодарил и пожаловался: сердце, мол, из-за всех этих дел пошаливает. Какой уж тут Таиланд.
– Ну так лягте в Кремлевку на недельку. Обследуетесь, выспитесь. А дела сами уладятся, без ваших забот. Кстати, финансировать «Отчизну» будет ваш старый друг, Султан-ага. Ага? – Унягин опять засмеялся удачной шутке.
Выйдя из подъезда, Водовзводнов медленно зашагал по Варварке. Казалось, жизнь поставлена на паузу, перед тем как ринуться по новому руслу. Купола церквей, в которых давно никто не служит, гостиница «Россия», лет двадцать назад охваченная пожаром, вдали – башни Кремля, многократно горевшего и восставшего из пепла. Сколько у самого Водовзводнова было надежд, взлетавших до небес, сгоравших заживо и снова готовых на взлет? Игоря Анисимовича охватило странное чувство эфемерности и величия происходящего – с ним ли, со страной или со всем миром.
Он сам чуть не стал министром, едва не потерял ректорское кресло и вот-вот встанет во главе партии-однодневки. Хотя почему однодневки? Любая, даже самая сильная партия пока не достигла совершеннолетия, если не считать коммунистов. Хотя и у тех в долгожителях – только название да политбюро.
Сгорающий дотла и в ночь вырастающий город, который однажды может исчезнуть опять. Другие обитатели Старой площади, другие порядки… Полноте, в самом ли деле другие? Исчезающая реальность в России попрочнее всяких других будет.
Возможно, «Отчизне» суждена долгая жизнь и счастливая судьба. А он, Игорь Водовзводнов, все-таки идет в большую политику, и никто не может ему помешать.
Следующие три дня Петр Александрович провел в госпитале Бурденко. Проходил обследование по поводу шумов в голове и остывал от институтского шума. Пока он не готов к открытым стычкам. Матросову выделили отдельную палату. Спасибо зампрефекта Центрального округа, чей сын учится на третьем курсе. Одетый в домашний спортивный костюм, Петр Александрович с утра обходил кабинеты и лаборатории, потом ел больничную кашу, пил цикорий с молоком, читал в палате вчерашние газеты.
Он постановил себе пару дней не думать об институте, но из этой затеи не вышло ровно ничего. Притом что о больничном на работе знал только Никита Кожух, проректор, мать его, по общим вопросам. Секретарю сказано было, что Матросов в командировке. Первые два дня приходила только жена, обед в судках и газеты приносила, глядела грустно, качала головой. Жену Петр Александрович провожал до лестницы, целовал в щеку и возвращался в палату.
На третий день случился странный визит. Едва Петр Александрович задремал после завтрака, в дверь палаты постучали. Матросов проснулся, только когда дверь открылась. На пороге, сияя улыбкой, стоял кудрявый мужчина лет тридцати, в светлых джинсах на широченных звездно-полосатых подтяжках, в полосатой же рубашке и в щегольских нубуковых ботинках. Высокого роста, с веселыми глазами на бараньем выкате и младенчески влажными губами. Спросонья Петр Александрович не смог припомнить, где и когда видел этого молодца. Но по смутным ощущениям фигура эта, с одной стороны, вроде связана с высшими кругами, с бизнесом ли, с эстрадой ли, с правительством что ли, а с другой – как-то скандально связана.
– Мы давно знакомы, Петр Александрович, жалко, что здесь приходится встречаться. Лучше бы на шашлыках. Как здоровье ваше?
Визитер не выдержал и то ли от избытка собственного здоровья, то ли в приливе хорошего настроения хохотнул. Казалось, глядя на Петра Александровича, он не верит в саму возможность болезни для такого крепкого и прекрасного человека, как Матросов.
– Извиняюсь, не напомните?.. – пробормотал Петр Александрович, нашаривая ногами тапки под кроватью; ему неловко было встречать посторонних посетителей в своем больничном виде. – Голова ни к черту из-за всего этого.
– Привет вам от Султана Вагизовича, – захлебываясь радушием, продолжал кудрявый малый. – Золотой, говорит, человек, и дела его золотые. Большого будущего потенциал – так и сказал.
И тут Петр Александрович вспомнил: посетителя звали Максим, как его… Дороховский? Достоевский? тьфу, причем здесь… Деренковский! Адвокат, богатый человек, всеобщий знакомец, то и дело попадает в газеты и в истории. Причем никак нельзя понять, из каких он. То есть, с одной стороны, вице-премьеры, министры, деловой обед с руководством «Шелл», праздник «Пепсико», благотворительный концерт Кремера и Ростроповича – кадры новостей, фото в светской хронике, ведущая щебечет о галстуках гостей, в том числе о галстуке «знаменитого адвоката». С другой – глухие слухи о сходке в ресторане «Узбекистан», имя Деренковского в одном ряду с Серго Молотком, с Пашей Харончиком, с тамбовскими и солнцевскими. То вдруг вызван на допрос свидетелем по делу о гибели на охоте председателя правления «Ломекс-банка». И там, и здесь он как рыба в воде, повсюду свой, а в то же время как будто засланный. Словом, делец заметный, крупный, но притом сомнительный. Все это мелькнуло в голове теперь уже совершенно проснувшегося Петра Александровича, который выжидательно улыбался гостю-весельчаку.