ды на улицах Москвы, плакаты на больших федеральных трассах и на этих плакатах, вероятно, фотографии, в том числе Игоря Анисимовича.
И кто, в конце концов, может знать, как отнесется к новой партии российский избиратель? Умирают заводы, без работы сидят целые города, а «Отчизна» за восстановление госзаказа и укрепление обороны. Мало ли, что может случиться в предгрозовой русской жизни…
– Три эскиза подготовили, – откашлявшись, начал Илья. – Везде шли по брифу, но акценты слегка смещали. Итак, номер один: «Оборона».
Добрый молодец торжественно вынул из папки лист, подернутый туманной калькой, положил на край кровати и жестом фокусника отнял льнущую кальку. Руководители партии «Отчизна» увидели круглый небесно-синий щит, по краям утыканный золотыми заклепками. В центре щита раскинул крылья орел, хищно вцепившийся когтями в башню танка Т-90. Пушка танка целилась куда-то вбок, а забронзовевший орел надменно отворачивался от зрителей, демонстрируя геральдически-безупречный профиль. Сквозь скрюченные когти, обхватившие танк, виднелся крошечный российский триколор, украшающий танковую башню. Под гусеницами висящего в лазури танка нарядно перекрещивались две пальмовые веточки.
– И что это, извиняюсь, за византийский ДОСААФ? – с неудовольствием произнес Рогаткин.
– Орел – символ сильной власти, – пояснил Илья, – танк – намек на оборонную промышленность, а пальмовые ветви, вы и сами знаете, – знак мира. Сам картуш небесного оттенка, но форма щита намекает, мол, мы мирные люди, но наш бронепоезд…
– А куда птица уносит наш танк? – спросил Сергей Филиппович; голос его звучал неожиданно мягко.
– Никуда не уносит, – ничуть не смутился русобородый молодец. – Орел держит танк. «Держать» – «держава», вот эти пироги.
Партийцы еще раз вцепились взглядами в рисунок.
– Дальше давай, – приказал Рогаткин.
Илья спокойно укрыл орла калькой и положил на дальний край кровати.
– Номер два: «Традиционные ценности».
Шуршащее покрывало отлегло от следующего листа, открыв новую вспышку торжественных красок. На солнечно-желтом щите была изображена богатырская семья, восседающая на трех конях: белом, алом и синем – конский триколор рифмовался с национальным флагом, аккуратно плещущим над головами всадников. Семья одета по-военному, на былинный лад: в кольчугах, плащах, сапогах. У отца, чем-то похожего на Илью, на голове шлем-шишак, красна девица простоволоса, а мальчик, их геральдический сынишка, – в красноармейской буденовке. Разноцветные кони напоминали о сказке «Три медведя», постепенно уменьшаясь от отцовского тяжеловоза до ребячьего пони.
– По-моему, здорово, – тихо произнес Сергей Филиппович. – И семья, и история. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
– Что там третье? – спросил Рогаткин.
Не меняя выражения лица, Илья открыл последний эскиз. Игорь Анисимович увидел огненно-красный щит. В центре крутились, сцепившись зубцами, железные шестерни. На них, ничего не опасаясь, вспрыгнул пушной зверек, приветливо глядя на зрителей условными глазами. За спиной зверька вздымались пять разнокалиберных заводских труб, из которых в огненное небо сочились струйки дыма.
– Это кто? – Рогаткин ткнул пальцем в зверька.
– Вариант «Богатство в труде». Соболь, работающие механизмы, промышленность на подъеме, – бодро отвечал рекламщик.
– Игорь Анисимович, что думаете? – обратился Сергей Филиппович к Водовзводнову.
Ректор приблизился к кровати, взглядом спросил разрешения у Ильи и положил все три эскиза рядом.
– Мне все нравится, но я ничего в таких вещах не смыслю, – сказал он. – Поддержу любое решение.
Рогаткин и Оляшин переглянулись. Откашлявшись, Рогаткин обратился к Илье:
– Значит так. За все благодарим. В следующий раз контакты через Ладу. И ориентиры для будущих вариантов: победа, космос, закон. Никаких хорьков и верблюдов.
– Все же семья богатырей мне нравится, – тихо сказал Сергей Филиппович.
– Русская тема – хорошо, – поддержал Рогаткин. – В Татарстане наших богатырей особо оценят. В Чечне тоже, сам понимаешь.
После ухода посетителей Игорь Анисимович почувствовал, что хочется курить и бежать из больницы. Новая жизнь, новое будущее, новые возможности – все это лишало Водовзводнова необходимого больничного смирения. Сигарет в тумбочке не было. Жена то ли забыла, то ли нарочно не принесла – это вечное упрямое желание отвадить его от табака. Игорь Анисимович принялся ходить по палате, размышляя, кого сделает новым первым проректором.
Имя не только отражает нрав женщины, но и влияет на него, полагая известное внутреннее направление. Имя – вроде стен, которые задают образ города. Конечно, в городах многое происходит независимо от того, как устроены дома, улицы, крепостные укрепления. И все же в городе, где здания напоминают нарядную старинную мебель, жизнь отлична от города небоскребов, и через эти отличия не перешагнуть, разве что перестроить весь город до неузнаваемости. Да и перестроив, вмиг не перешагнуть.
У Королюка были твердые понятия о том, каковы Татьяны и чем они отличаются от разнообразных Анжел, Вероник и Кристин. Все Татьяны наделены мягкой силой, они до последнего не показывают твердость характера, но эта твердость у них, несомненно, имеется. Тани – хорошие товарищи, отзывчивые спутницы, верные друзья. Та доля мужского, которая есть в каждой женщине, не перемешана с женственностью, а хранится отдельно, притом не на виду. Поэтому взбалмошность Татьян никогда не пытается представить себя принципиальностью. Мужество спрятано невесть на какой глубине и может за всю жизнь ни разу себя не оказать. Но уж если оно выйдет по зову чрезвычайных обстоятельств, его ни с чем не перепутать.
Так думал Паша Королюк по дороге, изредка поглядывая на Таню Вяхиреву в веселой уверенности, что опыт и дар анализировать вооружают его в общении с девушкой и дают неоспоримые тайные преимущества. Единственное, что время от времени превращало его доспехи в бесполезное тряпье – Танина красота. Бороться с этим можно было только одним способом: разговаривать с Вяхиревой как с парнем. Сейчас Королюк не включал свой фирменный тихий голос и не обтягивал каждый согласный умильным бархатом. В пути они просто болтали как два давно не видевшихся приятеля.
Тут-то и вышло на свет самое удивительное: впервые в жизни беседа с девочкой была не испытанием на перескакивание пропастей-пауз и на лихорадочное подыскивание пригодных тем и шуток. Разговор несся привольно по просторам общего, все еще неизученного мира, и интерес вызывали не только Танины слова (что уже само по себе поразительно), но и его собственные. С Таней Королюк быстро выяснил, какой он превосходный рассказчик и острослов. Прежде, беседуя с Аней или с Витой, он ощущал свое многословие и, что уж греха таить, занудство. Теперь они болтали наперебой и не могли ни наговориться, ни наслушаться.
В компьютерном салоне было светло, как в операционной, а продавец держал себя разом угодливо и надменно. На столах выстроились ряды мониторов, часть которых была включена. На экранах росли и сплетались в узлы какие-то то ли стебли, то ли трубки. На стене висел рекламный плакат – голый младенец тянулся к компьютерной клавиатуре, а надпись гласила: «Первый лэптоп, устроенный как первый лэптоп».
В салоне Таня избрала роль восторженной дурочки, которой любое слово продавца кажется поэзией и откровением. Королюк помалкивал, слушал стрекозье дыхание кулеров, обводил завороженным взглядом метаморфозы на мониторах, втягивал ноздрями космический аромат новых компьютеров.
Продавец, ровесник Павла и Татьяны, сыпал техническими терминами, которые уже своей непонятностью сулили какие-то неслыханные возможности. «Видеокарта» отзывалась бесконечными коридорами с помаргивающей где-то вдали неисправной лампой, «килобайт» – курлыканьем заработанных очков, «материнская плата» – зеленью компьютерных ландшафтов. После получаса этого полуимпортного щебета Таня не торгуясь заплатила сумму, составляющую совокупную студенческую стипендию половины курса, и новый с иголочки компьютер цвета слоновой кости был упакован в две коробки, со щегольским нахлестом перехваченные скотчем.
Пашу отправили ловить такси. Стоя на обочине, он томился бессильной злобой: его денег едва хватало на пару трамвайных поездок. А сколько выйдет до Котельнической набережной? В десять раз больше. То ли из-за нехватки нужной суммы, то ли после недосягаемого компьютерного салона, бог знает отчего, в машине Павел Королюк умолк и только кивал непрерывно щебетавшей Татьяне, стараясь не глядеть на нее. Он чувствовал себя не рыцарем, не ухажером, даже не товарищем, а только грузчиком, подъемной силой, мальчиком на побегушках. Сияние дорогих мониторов, пачка денег, каких он ни разу в руках не держал, уверенный тон соученицы – сейчас он видел их непреодолимое и, пожалуй, обидное неравенство.
Даже когда после погрузки в машину Таня незаметно сунула Павлу купюру, чтобы он мог расплатиться с таксистом, Королюк почувствовал, как в огонек его обиды капнули масла. Выходит, Вяхирева заранее решила, что у него нет и не может быть денег!
Машина легко прорывала сети дождя, асфальт блестел и плясал от воды, на редких зонтах выпирали от ветра тонкие ребра. Пикап шипя разрезал гирлянду луж, распуская на обе стороны широкие мутные усы, юркнул в переулок и покатил между высокими домами, особняками, церквами в гору. Когда, спускаясь с холма, машина стала тормозить, в дымных нетях проступили водянистые очертания башен и шпилей Котельнической высотки. Королюк принялся вглядываться в растущую и отвердевающую по мере приближения махину. Настроение его опять улучшилось, словно ему на помощь спешил верный могущественный друг. Но, когда не доезжая, пикап нырнул мимо каменного подола во двор и причалил к одному из подъездов той самой высотки, потрясенный откровением Павел Королюк понял, насколько неслучайно все, что происходило до сих пор и происходит в эту самую секунду. Его любимая – теперь он знал это наверняка – девушка живет в его любимой высотке. Обе они были прежде легендой, недостижимой мечтой и обе – одновременно! – входят в жизнь как самые главные ее участницы.