Догорела увертюра, и Тагерт услышал благодарное безмолвие трех сотен зрителей и тишину пока еще пустой сцены, где над морем расстеленной голубой ткани паслись розовые овцы картонных облаков, расписанные Леней Фримом. В этой тишине из-за кулис медленно показался нос черной галеры, которая косилась в зал огромным египетским глазом, выведенным на корабельном носу. Парус слегка колыхался от сквозняка. На кирпично-красном полотнище паруса вздрагивал греческий воин с коротковатыми ногами и круглым щитом. Над его головой парила слегка перекошенная сова. Четыре пассажира тащили ладью к середине сцены, всем видом показывая, что это ладья везет их.
Наконец судно остановилось. Долговязый юноша в накладной бороде, на котором тога выглядела парусиновым чехлом, поднялся в полный рост и низким голосом принялся жаловаться на судьбу. Юноша горестно потрясал веслом, воздевая его к небу, и рассказывал о кознях богов, которые ставят над греками бесчисленные опыты. В зале вспорхнул первый смех. Длиннобородый юноша был Одиссей, чьи спутники вполголоса ворчали на вождя, когда тот отворачивался. Но стоило Одиссею повернуться к товарищам, на их лицах моментально учреждалось выражение подобострастного восхищения.
Сергей Генрихович понимал, что большая доля зрительского смеха приходится на узнавание однокашников, столь забавно преображенных гримом и костюмами. И все же зал смеялся именно тем репликам, тем жестам, какие и сам Тагерт считал смешными, так что к концу первого акта он почти перестал волноваться. После каждого монолога, танца богинь и сирен в зале вспыхивали веселые аплодисменты. Не удержавшись, Тагерт на несколько секунд обернулся к зрителям. Среди всеобщей живости выражений он заметил, с каким вежливым бесстрастием глядит на сцену первый проректор Елена Викторовна Ошеева.
К середине спектакля между сценой и залом возникло то чувство взаимного родства, какое случается на сходке старых друзей. Точно у всех есть общее любимое прошлое, все знают и насмешливо смакуют чудачества друг друга и еще в разгар пирушки отгоняют мысли о том, что рано или поздно придется разойтись.
Плескались картонные волны, сверкали молнии из фольги, трепетал грубо расписанный парус. Какая волшебная чушь! – думал Тагерт. И как чудесна юность, чей кураж довольствуется такими убогими декорациями! Гера-Солодкина вместо «горячий вечер» сказала «горячий парень» – последствия шуток на репетиции. В зале ничего не заметили. Во время танца сирена Лиза снесла небольшую гору, часть собственного острова. Сердце Тагерта рухнуло, а зрители были счастливы, получив в подарок дополнительный комический номер.
В сцене с превращением спутников Одиссея в свиней, актеры выходили в детских масках поросят, долго приглядывались друг к другу. После долгой паузы один из них, Валя Карелов, напряженно глядя на свиной пятачок друга, с сомнением произносил:
Мне кажется или на самом деле
В лице твоем вдруг что-то изменилось?
Ответ «Какое свинство, боги!» тонул в радостном гоготе, не утихавшем почти полминуты. Невольно смеясь со всеми давно знакомой шутке, Тагерт еще раз украдкой поглядел на делегацию начальства. Теперь лица руководителей украшала общая сдержанная улыбка. Осторожно смеялся только Рустам Байбулатов, декан финансового факультета. Что ж, сдержанная улыбка лучше, чем никакая, утешал себя Сергей Генрихович. Но главное, эта льдина официальной прохладцы терялась в волнах дружной радости зала.
Вот уже галера прибыла на Итаку, уже цвел комический карнавал женихов. Уже обменивались колкостями юные Одиссей и Пенелопа, и столько красоты было в их лицах, движениях, голосах, что иногда внимание переключалось со смысла диалогов на эту царственную величавость, словно оба влюбленных героя явились из другого века, из другой, когда-то утерянной жизни. Все слаще, все неумолимее близился финал, который сердце разом торопит и умоляет помедлить. Наконец, последняя массовая сцена – обнявшиеся супруги, за которыми, подергиваясь, поднимается обклеенное красной фольгой солнце. Такт за тактом к героям присоединяются сын (кажущийся и являющийся ровесником отца), нянька, товарищи по оружию, боги, недобитые женихи, Алевтина-Цирцея, кокетки-сирены. И вот вся труппа театра «Лис» хором поет последние строки. Актеры дружно шагают к авансцене, встречая сияющими лицами шквальные аплодисменты, крики, восторженный свист. По проходам к сцене спешат с букетами друзья, поклонники, младшие братья и сестры актеров и актрис. Компания на балконе не дает угаснуть овациям, поднимая все новые и новые волны. На пятый раз занавес закрывается окончательно.
Зрители не спеша – не то что с лекций – покидают зал переговариваясь, улыбаясь, поправляя прически, потягиваясь. Гаснут софиты, радист Юрий Афанасьевич с сонным лицом отключает микрофоны. За сценой обнимаются актеры, сначала друг с дружкой, затем с проскользнувшими за кулисы друзьями и поклонниками. Мальчики открепляют и складывают в угол горы, волны, корабль, солнце. Девочки бегут переодеваться. Внешне суета похожа на ту, что была перед спектаклем. Но Тагерту кажется: все переменилось. Огромное, долго подготавливаемое дело завершено. Вместе они поставили и сыграли пьесу, вместе волновались, привыкали к характерам, манерам, голосам друг друга, вместе посмеивались над электриком Верхушкиным, ругались, спорили, пели. Отныне никогда им не стать чужими, они будут братьями, сестрами, друзьями – лучшими друзьями. Тагерт вспомнил про Мишу Люкина, но тотчас отогнал воспоминание: сегодня Мишино лицо светилось общим счастьем.
На полу в коридоре белели два-три лепестка хризантем, подаренных кому-то из актрис. Во втором корпусе Сергею Генриховичу встретились Вика Пацких и ее парень, несущий гладильную доску. Праздник закончился, но остался. Девичья гримерка на глазах превращалась в преподавательскую, точно карета в тыкву. Костюмы частью лежали на столах, частью уже спрятались в чехлы и кофры. Скрывая грусть, Тагерт проводил актеров, запер двери и не спеша пошел к выходу. Снег танцевал в темном городе, как будто праздничные торжества перетекли во всемирный бал, кружившийся в разгаре – от земли до вальсирующего неба.
Концерт «Вифлеемская звезда» в зале церковных соборов Московская патриархия устраивала накануне Нового года. Большинство гостей – люди светские, многие не посещают храм даже на Пасху, поэтому прием решено устроить накануне главного общенародного праздника, но программу небольшого концерта построить на рождественской тематике. Несмотря на Рождественский пост, хозяева устраивали банкет, учитывая скорее высокий статус гостей, чем строгие правила воздержания. Ждали прибытия патриарха, одного или двух вице-премьеров, одного из министров силового блока.
Игорь Анисимович, которого Ошеева так настойчиво просила появиться на «Вифлеемской звезде», недоумевал: в чем необходимость? К мэру можно заехать просто так, да и не будет он сегодня обсуждать такую мелкую проблему, как аренда здания в Сокольниках: вопрос уровня префекта. Он надеялся на встречу с первым вице-премьером, но когда на трибуну вместо патриарха вышел в черной мантии и белой камилавке неизвестный Водовзводнову митрополит, Игорь Анисимович понял, что и вице-премьеров ожидать не приходится. Иерей поздравлял слушателей с близящимся праздником, благодарил президента, правительство, московскую мэрию за всемерную поддержку церкви. Затем выступал мэр, который обещал выделить средства на реставрацию старинных соборов и на строительство новых храмов в спальных районах: «В бывших подмосковных деревеньках мы воздвигнем церковные сооружения столичного уровня». Водовзводнов хлопал со всеми и тоскливо думал, кой черт занес его на это никому не нужное мероприятие. Совет ректоров? Такие вещи не решаются на православных банкетах. Из ректоров он видел только коммуниста Дидурина, с которым был знаком по Государственной думе. Дидурин сидел в компании чернорясников, так что Игорь Анисимович отказался от мысли подойти и поздороваться. Неровен час, к каждой ручке придется прикладываться.
Затем начался концерт, хор Новоспасского монастыря пел про двенадцать разбойников, потом выступала певица с искусственной косой в русском, золотом расшитом сарафане, танцевальная группа из детского дома, молодой артист декламировал из «Лета Господня». К счастью, концерт продолжался всего минут сорок, а после гостей пригласили проследовать в трапезные палаты на праздничный банкет. Уже подходя к столам, в оживленном шуме Игорь Анисимович разобрал, что мэр после концерта отбыл и почувствовал такую обиду, словно ему загодя назначили встречу, а теперь без предупреждения отменили. Он собирался уже повернуть к выходу, как вдруг дорогу ему перегородила фигура в черном кителе, украшенном золотистым кантом по обшлагам, ветвями золотого лавра на отворотах воротника, с одинокими звездами на погонах. Водовзводнов не сразу узнал, кто перед ним. То есть узнал, но не поверил глазам. Радостно усмехаясь, ему протягивал руку замминистра генерал-майор Петр Александрович Матросов.
Прежние товарищи секунд десять трясли руки, глядя друг на друга. Борьба за ректорское кресло, в которой Водовзводнов одержал верх, осталась в далеком прошлом. Туда же канули и прежние обиды, и дружба, и взаимное доверие. Но поскольку носами столкнулись два взрослых мужчины, более того, два зрелых политика, не пожать руки, не улыбнуться оба сочли мальчишеством. Игорь Анисимович отметил, что Матросов постарел, слегка обрюзг, молодецкий румянец огрубел и рассыпался на раздраженные красные пятна. Петра Александровича поразила худоба и мертвенная бледность лица Водовзводнова, казалось даже, ректор сделался ниже ростом.
Игорь Анисимович хотел уже распрощаться, как откуда-то вынырнул распорядитель и предложил проводить Петра Александровича к столу: видимо, гостей на банкете рассаживали по чинам. «А найдется ли рядом место для моего друга?» – спросил Матросов молодого служку. Тот замялся, но Матросов мгновенно поблагодарил распорядителя, чем отрезал путь к отказу. Игорь Анисимович не без иронии подумал, что если судить по месту в здешней трапезной, положение Матросова выходит повыше. Краем уха он слышал, что в министерстве готовятся очередные передвижки, но оставит новый министр Матросова в замах или тому придется искать новое место, пока непонятно. В университете учился младший сын Матросова, про это ректор тоже помнил, так что в каком-то смысле зависимое положение бывшего проректора сохранилось. Петр Александрович, разумеется, знал про то, что институт стал университетом, а Водовзводнов – академиком, слышал и про депутатский мандат, и про пост председателя Правовой палаты. Все вместе, разумеется, это не тянуло на министерскую должность. Бывшие сотрудники и соперники произвели мгновенную ревизию достижений и регалий друг друга, не столько утверждаясь в собственном превосходстве, сколько мысленно перечеркивая превосходство другого.