Опять «Баррикадная». Приметив Лию Чеграш в черном платье с красной блестящей сумочкой, Тагерт смотрит куда угодно, только не на нее: на табло с изумрудными цифрами, в зев темного тоннеля, на мальчика с воздушным шаром в виде клеенчатой лошади. Сегодня расстояние между латинистом и ученицей не больше двадцати метров. Лия стоит там, где остановится третий вагон. Утишая грохот, прибывает поезд. Сердце нежно танцует и, кажется, хитрит, не напрасно. Тагерт небрежно шагает в первые двери. В последние двери того же второго вагона входит красивая кудрявая девочка в черном платье с алой сумочкой. Конечно, она не повернется в сторону Тагерта, ни за что. Ее дело – не смотреть, но бросаться в глаза. Именно для этого она каким-то удивительным образом оказалась в одном вагоне с Тагертом, которого так и не заметит.
Всего более веселила его именно невозмутимая серьезность этого прелестного профиля: чтобы оказаться во втором вагоне – его вагоне! – студентка должна была ускорить шаг, а то и пробежать несколько метров. Но все это вовсе не очевидно, недоказуемо и (это ужасно) могло просто померещиться. Да, троечница. Да, юная, почти ребенок. Но и при всем этом такая девушка слишком хороша для него.
Да, вот еще какая странность. Лия выходила на Пушкинской, Тагерт – на Кузнецком, на одну остановку позже. Сразу после ее ухода на глаза латинисту начинали попадаться невообразимые какие-то люди: старая монахиня с сеткой апельсинов, рабочий в рыжем жилете с лестницей и театральным фонарем, сестры-двойняшки в бархатных платьях, милиционер, у которого в каждом глазу оказывалось по два зрачка. Тагерт продолжал улыбаться. Все эти яркие образы казались продолжением и свитой девочки, которая почтила его своим появлением, пусть и обошла вниманием.
Лето заходило в середину июня, тесня посветлевшие ночи, и Тагерт неожиданно понял, отчего так участились встречи с Лией. Все просто: Лия Чеграш училась плохо, поэтому сейчас постоянно посещала вечерние консультации, заканчивающиеся примерно в одно и то же время. Когда заканчивалась и консультация самого Тагерта. Он бы расстроился, но картина раз от разу менялась. Отныне он входил не в первую, как обычно, а во вторую дверь вагона. Лия – в третью. Она все так же его не замечала, он тоже старался не смотреть в ее сторону, но они ехали совсем близко друг к другу, пусть всего один-единственный перегон. Как же он хотел, чтобы Чеграш проехала свою остановку!
Со скрипом тащился к концу обоз летней сессии. В этом году Тагерта не просили остаться дежурным преподавателем, его вообще ни о чем больше не просили. Впервые никто из коллег и начальства не обращался с просьбой поставить зачет нерадивому родственнику или протеже. Оставалось всего четыре консультации, и открывались огромные каникулы. Все летние запахи обострились. Музыка стала более едкой и живой, походка – легкой, взгляд – победным и хитрым. Только примешивалась к этой самодовольной легкости веселая тревога, а иной раз пробегал тоскливый сквознячок: скоро придет конец его воображаемым радостям.
Латынь Чеграш тоже не сдала. Впрочем, многие студенты-должники нарочно дожидались, когда преподаватели уходили в отпуск, и шли к дежурному. Дежурные редко проявляют принципиальность, обычно дежурить оставляют как раз таких, которые умеют смотреть вполглаза.
В предпоследнюю пятницу июня Тагерт вошел во вторую дверь и шагнул в глубину вагона. Кстати освободилось и место прямо посередине дивана, между задумчивым бородачом в народовольческих очках и нервной девушкой, державшей на руках вырывающуюся кошку. Сегодня Лии не было на платформе, и Сергей Генрихович почувствовал, как устал за этот год. Он вынул из портфеля книгу, попробовал читать, но глаза соскальзывали со строк. Подняв голову от книги, он увидел, что всего в шаге от него стоит Лия Чеграш, троечница, живчик, с трудом дотягиваясь до поручня – ростом она маловата. Сердце рвалось из груди доцента почище обезумевшей кошки. Видимо, вбежала в вагон в последний момент.
Сегодня Тагерт не дал глазам блуждать по сторонам. Лия тоже смилостивилась, их взгляды встретились. До мгновения, когда девушка выйдет из вагона – на неделю? на две? навсегда? – оставалась минута, к которой Сергей Генрихович не подготовился (ну и кто тут троечник?). Чтобы не проявлять суетливости, он остался сидеть и сказал:
– А вот и вы! – И тут же счастливо засмеялся.
– Что смешного? – мрачно спросила Чеграш, выпустив поручень.
– Скажите, какой герой из «Маппет-шоу» у вас любимый?
Она удивилась:
– А посерьезнее вопроса у вас нет?
– Хорошо. Как ваши пересдачи?
– Мисс Пигги, – быстро ответила Лия, недоверчиво глядя на доцента: он опять издевается?
– Я обожаю пенсионеров в ложе. Хочу, когда вырасту, стать таким же.
– Вы уже такой, мечта сбылась.
Тут Лия засмеялась маленьким переливающимся смехом, который так любил Тагерт.
– Жаль, у меня нет записи, я бы посмотрел на вашу альтер эго.
– Мисс Эгго, прошу! У меня, кажется, где-то лежит кассета. Поищу для вас.
– Правда? Буду вам бесконечно…
«Станция “Пушкинская”», – торжественно, как показалось Тагерту, произнесла судьба. «Переход на станции “Тверская” и “Чеховская”». Лия Чеграш махнула рукой и упорхнула. Доценту стоило серьезных усилий не броситься за ней, не обернуться и посмотреть в окно. Ему было так весело, точно он идеально сделал что-то, требовавшее предельной точности, или обхитрил кого-то, кого обхитрить решительно невозможно. По дороге домой он едва не подпрыгивал от счастья.
Зачет по латыни Лия завалила. По истории и философии тоже. Зато на философии было весело. Юру Дружкова спросили, знает ли он женщин-философов. Дружков ответил: Спиноза. В кафе отмечали провал. Пошли на пересдачу. Она не волновалась: пересдавала половина группы. Но провалила и на этот раз. Не повезло с текстом. Из четырех она готовила один. Разумеется, попался другой. Тагерт всегда знает, что не следует спрашивать и спрашивает именно это.
– Что смешного? – раздраженно сказала она латинисту. – Что язык мертвый, и мы все из-за него умрем?
– Рад, что мы снова увидимся, – возражал Тагерт, не переставая улыбаясь.
Глумиться над людьми – вот чему ты рад. Так думала Лия Чеграш, в гневе несясь по коридору. На другой день методистка сказала: при трех незачетах до экзаменов не допустят. Это справедливо?
В одну из июньских пятниц Лия зашла в аудиторию на пятом этаже, где консультировал Тагерт. Консультация близилась к концу. Нет, тексты Лия не подготовила. Но если сейчас ее не допустят до экзаменов, вся сессия летит в тартарары. Она поздоровалась с преподавателем – «ой, как нам весело!» – и тихо села за последнюю парту. Сергей Генрихович, как обычно, превращал опрос в театральное представление. Сегодня ее раздражали и громогласный конферанс усача-латиниста, и угодливый, как казалось Лие, смех студентов.
– И сколько я буду к вам ходить и сдавать эти дурацкие фразы? – кокетливо тянула высокая, сильно накрашенная брюнетка.
– Пока смерть не разлучит нас.
Лия решила не давать воли чувствам и даже не смотреть в сторону Тагерта. Наконец, когда в аудитории оставалось человек пять, она подошла к столу. Не глядя в глаза доценту и стараясь говорить как можно тише, она сказала:
– Сергей Генрихович, меня не допускают к логике, если я не сдам сегодня латынь. И вообще ни к одному экзамену.
– «Не допускают к логике» – это забавно, – отвечал латинист по-прежнему громко, как бы приглашая остальных насладиться новой сценой.
– Ничего тут нет забавного. Слишком много долгов, говорят, придется либо отчисляться, либо терять курс. Порядки тут у вас…
– Уж так, Лия Германовна, вы учились.
Он думает, что назидательность может послужить уроком. Какая глупость! Тем не менее Лия снова сдержалась.
– У меня просьба. Сегодня я готова не очень. Поставьте мне зачет (она понизила голос почти до шепота). Клянусь через неделю подготовиться и сдать все, как положено.
Латинист перестал улыбаться, он затравленно посмотрел в окно мимо Лии.
– Лия Германовна. Большинство должников в вашей ситуации меня обманывали.
– Я не большинство. Кажется, это довольно заметно. – Она не смогла сдержать гнева.
– Большинство в этой ситуации утверждают, что они не большинство.
– Хорошо. Верните мне зачетку.
Лия чувствовала, как краснеет, и более всего оттого, что не хочет показать, насколько задета ее гордость. Тагерт пододвинул к себе зачетку и принялся заполнять строку: «Лат. яз., э/з, зачтено». Поставив размашистую подпись, протянул книжку Лие. Она поблагодарила, он кивнул и улыбнулся. Точнее, попытался. Он знал, что она не вернется. Все его мечты безумны, более того, неприличны. Возвращая зачетную книжку все еще красной студентке, он ухмылялся: «Бог ей судья, а ты глуп, как танцующая болонка».
Последняя встреча гитарного клуба «Три аккорда» имела все шансы провалиться. Учебный год окончен, сессия, считай, сдана, руководитель просил на сей раз обойтись без него. Иногородние студенты вот-вот должны разъехаться по своим городам и весям, кто будет петь и слушать? Ну а если хочется джема? Если соскучился по своим? Если еще раз перед каникулами посидеть в двадцать седьмой аудитории – с девчонками, с открытыми окнами, с чайком? Тогда все минусы глядят плюсами. Учебный год окончен, сессия сдана? Значит, надо это отпраздновать. Взрослых не будет – когда это кому мешало?
Валера Малютин, которого все звали Байярдом – руфер, зацепер, серфер, – развил бешеную деятельность: обзвонил всех гитаристов, договорился о ключе, расклеил объявления, купил на Кузнецком новые струны и пригласил Лешу Корзухина, который каким-то чудом оказался свободен. Корзухин не учился в универе, он вообще, кажется, нигде не учился, но он гений. Заполучить его на вечер – о таком и мечтать нельзя, но Валеру-Байярда подхватила волна, он ничего не боялся. Даже мысль, будто что-либо может не получиться, не приходила в его бедовую голову. За всеми хлопотами он не успел как следует порепетировать и даже составить список песен, которые будет петь.