В приёмном отделении отчего-то много людей. А ещё там суматошно. Деловитые медсёстры, словно по конвейеру, передают рожениц из кабинета в кабинет. Кто-то заполняет анкеты, отвечает на вопросы о сроке беременности, количеству абортов. Кто-то стоически ждёт своей очереди. Тут же, в конце коридора, проверяют группу крови и её резус-фактор, измеряют гемоглобин и давление. Несмотря на всеобщую суету, делается это нестерпимо долго. Женщины, поддерживая руками необъятные животы, бродят между кабинетами с ошалевшими от боли и страха глазами и стонут…
Кому боль, а для медперсонала — это обычные будни, и, если им и может быть здесь от чего-то дурно, так только от бесконечной вереницы людей. В коридоре, кажущемся бесконечно длинным, зябко. Двери открываются раздражающе часто, и каждый раз выстуженный холодный воздух хлёстко бьёт по ногам.
Вот и черёд Лисы проходить регистрационные процедуры.
— Кого ты там рожать собралась?! — неприязненно кривится измерившая живот медсестра и, зачем-то сматывая клеёнчатый сантиметр в тугой рулончик, добавляет. — Килограмм там у тебя, не больше!
— Почему килограмм?! — испуганно лепечет Лиса.
— Это ещё ничего, бывает с «пачку творога» рожают, — «утешает» её измерительница. — И вообще, чего так рано пришла? У нас тут сейчас только мартовские роженицы. Собирайся! Через месяц придёшь!
— Как через месяц?! Мне уже пора… — Лиса в ужасе, что её могут не принять. Обратиться за поддержкой не к кому. Вокруг одни чужие.
— Быстро переодевайся! Почему людей задерживаешь? — кричит ей другая медсестра и вручает комплект больничной одежды: байковый халат, огромную, по щиколотки, ночную рубашку и скользкие кожаные тапочки.
Первая медсестра о ней уже забыла — иронично скривившись, выдаёт порцию гадостей и ужастиков очередной роженице.
Не будем её осуждать.
Ночь, скучно. В роддоме каждый развлекается, как может.
Получив неожиданное спасение, Лиса, стесняясь присутствия посторонних глаз, поспешно переоблачается в казённое. Значит, её не прогонят! Значит, берут! Это радует. Внутри, почувствовав изменение её настроения, нежно толкнулся малыш.
По контрасту с холодной приёмной и её грубыми медсёстрами, сочувственно улыбающаяся врач родильного отделения и местные медсёстры показались Лисе людьми добрыми и приятными. После быстрого обследования и нескольких уточняющих вопросов её усадили прямо в коридоре на больничную лавку и нещадно закололи. Из вены сорвалась игла, и хлынула кровь. Она тут же залила руку, одежду, несколько тяжёлых капель упали на пол… Стало очень страшно.
В животе тоже неспокойно. Ребёнок, словно сговорившись с суетящимися врачами, постоянно напоминает о себе.
— Тебе ускорение сделали, — медсестра виновато оттирает её залитую кровью руку смоченной в спирте ваткой. — Пока в палату иди. Ничего, быстро родишь!
Вскоре появляются первые признаки, что уже вот-вот… Лиса обнаруживает, что лучший способ перетерпеть боль — не шевелиться. Некоторое время она стоит неподвижно, молча глядя на груду медикаментов в стоящих вдоль стены шкафах, на громоздящиеся на железном столике исписанные масляной краской эмалированные кастрюли. Из ступора её выводят далёкие крики. Кричит — и в этом нет никаких сомнений — совершенно обезумевший от адской боли человек. Женщина. Лису тут же кидает в пот, на лбу проступает обильная испарина. По какому-то необъяснимому порыву, ей вдруг захотелось смести всё находящееся на столе. Захотелось, и всё тут!!! Но, вспомнив о злых медсёстрах, Лиса удерживается и ничего не трогает, правда ещё долго косится в сторону местного бардака, старательно борясь с желанием устроить погром.
Через несколько минут в палату заходит бабушка в аккуратном белом халате и, словно прочитав её мысли, смотрит строго и осуждающе:
— Не нужно тут ничего трогать! Иди, девочка, ложись на своё место, нечего тут стоять! — она подталкивает Лису к ближайшей свободной кровати, застеленной плотной зелёной клеёнкой, с такой же зелёной клеёнчатой подушкой без наволочки, но зато со сложенным в ногах колючим ворсистым одеялом.
Лиса осторожно трогает постель — та отдаёт холодом и неуютом. Как в такую можно ложиться? Но грозная старушка бдительно стоит над душой.
— Тут даже наволочки нет…
— Зачем тебе наволочка? Только пачкать! Всё равно тут долго не задержишься! Раз уколы сделали, значит, скоро на родильный станок пойдёшь! Ложись, говорю!!!
Лиса нехотя подчиняется, хотя и чувствует — ей лучше не ложиться. И действительно: стоило лечь, как внутри начались странные процессы — что-то сдвигается, съезжает, подрагивает, чуть ли не поскрипывает. Удивительно, но из-за этих процессов о ребёнке, которым только и жила, которого так ждала, Лиса больше не думает. Всё её существо полностью захватило противостояние боли. И как это другие женщины могут спокойно спать, если оказались здесь по той же, что и она, причине, а значит — должны ощущать то же самое? Но ведь спят! А она не может…
Неловко ощущать себя нарушительницей установленного порядка, мешать другим. Лиса честно попыталась лечь, но тут же вскочила. Чтобы спокойно лежать в такой холодной постели, надо сначала умереть.
За широким окном, начищенным до хрустальной прозрачности (надо же… именно такие были в её школе…), высится разлапистая кавказская сосна. Спокойная и невозмутимая в своей зрелой роскоши — всё ей нипочём! Жизнь за пределами роддома кажется такой же благополучной и спокойной, не то, что в этих стенах.
Ночь, все сладко спят. И её Сашка, наверное, тоже…
Боже мой, какие они там, за этим окном, счастливые!
Лисе обидно и одиноко. У всех, кроме неё, всё хорошо! А раз так, то пусть её сейчас никто не смеет трогать!!! И не надо ей ничего и ни от кого!
Каждые пятнадцать минут в палату заглядывает медсестра. Чужой, казалось бы, человек, но не спит, волнуется. Получается, не так уж Лиса и одинока, как ей думается? Ну, спасибо тогда — не дают до конца отчаяться.
На часах два ночи. Здесь она с полуночи. Значит, эта пытка продолжается уже более двух часов. Покапризничать, что ли?.. Усталость и раздражение накатывают с такой силой, что измаявшаяся Лиса начинает стонать. Но полностью сосредоточиться на своих проблемах ей не удаётся. С одной из коек порывисто поднимается одна из женщин и, поддерживая обеими руками живот, подвывая, согнувшись в три погибели и оставляя за собой мокрые следы, устремляется в коридор. Уже там она кричит в полный голос. Кричит что-то совершенно невразумительное, но к ней быстро подходят и уводят в родильный зал.
Произошедшее подстегнуло идущие внутри Лисы процессы. Ей становится невмоготу стоять, вцепившись в железную спинку кровати. Она выходит в коридор и бесцельно там бродит. В конце коридора какой-то мужчина в белом халате извлекает что-то из невысокого стеклянного шкафа. Лиса знает, что это известный врач. Надо же — даже таких назначают на ночные дежурства!!!
Она тут же прячется от него, отчего-то решив, что тот непременно зазовет её на проверку и решит принимать роды. Врач довольно симпатичен, и Лиса, рассмотрев своё отражение в тёмном окне палаты, решает, что согласится только на врача-женщину.
Мужчина для её расшатанных нервов — это чересчур.
Наивная, откуда ей знать, что все роженицы уже давно поделены, и что закреплённый за ней врач сейчас принимает роды у женщины, которую так поспешно увели. Послонявшись по коридору, Лиса, пронимаемая сквозняком, решила вернуться к себе, но опять ошиблась дверью и забрела в большой ярко освещенный зал. В нём, вместо разделяющей комнаты стены, красуется огромный стеклянный экран, за которым люди в белых халатах окружили извивающуюся женщину. Такое впечатление, что та хочет вырваться, а её держат, не пускают. Лиса невольно подалась к самому стеклу, всматриваясь в происходящее. Опять пришла мысль о том, что ещё немного, и она сама окажется распята на этом столе…
— В палату, в палату иди! Нельзя тебе здесь. Пока нельзя!
Кто-то направляет её к выходу, но тут за стеклом показывается младенчик и Лиса упрямо останавливается — это же самое интересное!. Как странно, совсем недавно его вообще не было, но вот он извивается, пищит в сильных уверенных руках пожилой медсестры. Маленький, красный, покрытый грязноватыми островками странной поросли, похожей на мох. А бедная мать в изнеможении запрокинула голову и не видит, кого произвела на свет…
«Не дай бог, не дай бог и мне такого родить!» — прикрыла глаза Лиса. Не помогло. Перед внутренним взором продолжали стоять покрывающие ребёнка мутно-зелёные пласты.
От этого страшного зрелища или ещё почему, у вернувшейся в палату Лисы началась рвота. Впрочем, «рвота» — это громко сказано. Шла какая-то вода. Потом Лиса стеснительно смотрела, как вызванная кем-то нянечка убирает за ней. От стыда Лиса чуть не провалилась сквозь землю, но духу извиниться так и не хватило.
— Я в туалет пойду… — тем более что действительно хотелось. — Куда идти?
— Прямо, всё время прямо, а потом направо.
В голове — неизвестно почему — зазвучали слова из уже полузабытой песни, которую обычно крутил упрямый сосед дядя Витя. Наверное, он так подчёркивал свою обособленность от всех остальных жильцов: «Я не люблю, когда стреляют в спину, я также против выстрелов в упор!!!» — надрывался хриплый голос за стеной. Только сейчас Лиса догадалась, что поётся в этой песне о том, что чтобы научиться понимать других, надо многое пережить самому. Впрочем, может там поётся и ещё о чём-то, но сегодня ей показалось, что только об этом.
Дверь одного из кабинетов открывается, и ласковая рука женщины-врача, ухватив бредущую по коридору Лису за рукав халата, направляет её внутрь.
— Садись, девочка, расслабься, а я тебя посмотрю… Так, неплохо… Раскрытие уже началось. Минут через десять пойдём, — потом врач рассмеялась и радостно уточнила. — Рожать пойдём! И куда вы, молоденькие такие, торопитесь? Дети же совсем!
Обидевшаяся на эти слова Лиса решительно высвободила рукав, извинилась и вышла. Она была очень раздражена — не ребёнок она им! Не ребёнок, а вполне уже взрослая женщина! И даже замужем! За офицером! — «А по непривычности к происходящему и по внешнему виду разве можно кого-то судить?» — ещё долго возмущалась она. И столько смелости было в этом её мысленном монологе, столько рассудительности — ровно до тех пор, пока снова не начались схватки.