Воркует горлица об уходящем,
Я ненавижу болтовню ее.
Сомнения в моем таятся сердце,
Пойти хотел бы сам, но не могу,
Свой дар уже принес могучий Феникс,[250]
Увы! Ди-ку[251] меня опередил.
Ушел бы я, но где найду обитель?
Я странствовать навеки обречен...
У Шао Кана[252] не было супруги,
Когда две девы юйские цвели.[253]
Но, видно, сват мой слаб, а сваха — дура,
И снова неудача ждет меня.
Мир грязен, завистью живя одною,
Там губят правду, почитают зло.
Длинна дорога к царскому порогу,
И не проснулся мудрый властелин.
Мне некому свои поведать чувства,
Но с этим никогда не примирюсь.
Собрал цзюмао[254] и листву бамбука,
Велел по ним вещунье погадать.
Лин-фэнь[255] сказала: «Вы должны быть вместе,
Ведь где прекрасное, там и любовь.
Как девять царств огромны[256] — всем известно.
Не только здесь красавицы живут.
Ступай вперед и прочь гони сомненья,
Кто ищет красоту, тебя найдет.
Где в Поднебесной нет травы душистой?
Зачем же думать о родных местах?
Увы! Печаль все омрачает в мире,
Кто может чувства наши объяснить?
Презренье и любовь людей различны,
Лишь низкий хочет вознести себя:
На полке у него — пучки бурьяна,
Но орхидеей[257] не владеет он.
И как таким понять всю прелесть яшмы,
Когда от них и мир растений скрыт?
Постели их наполнены пометом,
А говорят, что перец не душист!..»
Хотел я следовать словам вещуньи,
Но нерешительность меня томит.
По вечерам У-сянь[258] на землю сходит,
Вот рис и перец,[259] вызову ее.
Незримым духам, в бренный мир летящим,
Навстречу девы горные идут.[260]
Волшебно яркий свет от них струится,
У-сянь мне радость возвестила вновь:
«Бывать старайся на земле и в небе,
Своих единоверцев отыщи.
Тан, Юй, суровые, друзей искали,
И с мудрыми не ссорились они.
Будь только верен чистоте душевной,
К чему тогда посредники тебе?
Фу Юэ[261] на каторгу в Фуянь был сослан,
Опорою престола стал потом.
Люй Ван[262] в придворных зрелищах сражался,
Его оставил при себе Вэнь-ван.
Был пастухом Нин Ци,[263] создатель песен,
Но сделал князь сановником его.
Спеши, пока не миновали годы,
Пока твой век на свете не прошел.
Боюсь, что крик осенний пеликана
Все травы сразу запаха лишит.[264]
Прелестен ты в нефритовом убранстве,[265]
Но этого невеждам не понять.
Завидуя, они глаза отводят
И, я боюсь, испортят твой наряд».
Изменчиво в безумном беге время,
Удастся ли мне задержаться здесь?
Завяла и не пахнет «орхидея»,[266]
А «шпажник» не душистей, чем пырей.
Дней прошлых ароматнейшие травы
Все превратились в горькую полынь,
И нет тому иной причины, кроме
Постыдного презренья к красоте.
Я «орхидею» называл опорой,
Не прозревая пустоты ее.
Она, утратив прелесть, опростилась,
Цветов душистых стоит ли она?
Был всех наглей, всех льстивей этот «перец»,[267]
Он тоже пожелал благоухать.
Но разве могут быть благоуханны
Предательство и грязные дела?
Обычаи подобны вод теченью,
Кто может вечно неизменным быть?
Я предан «перцем» был и «орхидеей»,
Что о «цзечэ» и о «цзянли»[268] сказать?
О, как мне дорог мой венок прекрасный,
Хоть отвергают красоту его!
Но кто убьет его благоуханье?
Оно и до сих пор еще живет.
Мной движет чувство радости и мира,
Подругу, странствуя, везде ищу;
Пока мое убранство ароматно,
Я вышел в путь, чтоб видеть земли все.
Лин-фэнь мне счастье в жизни предсказала,
Назначила отбытья добрый день,
Бессмертья ветвь дала мне вместо риса,
Дала нефрит толченый вместо яств,
Крылатого дракона обуздала
И колесницу яшмой убрала.
Несхожим душам должно расставаться, —
Уйду далеко и развею скорбь.
На Куэньлунь лежит моя дорога,
Я в даль иду, чтоб весь увидеть свет.
Я стягом-облаком скрываю солнце,
И песня птицы сказочной звенит.[269]
Тяньцзинь[270] покинув рано на рассвете,
Я на закате прилетел в Сицзи.[271]
Покорно феникс держит наше знамя,
И величаво стелется оно.
Мы вдруг приблизились к пескам сыпучим,
И вот пред нами — Красная река.[272]
Быть мне мостом я приказал дракону,
Владыка Запада меня впустил.
Трудна и далека моя дорога,
Я свите ожидать меня велел.
Наш путь лежал налево от Бучжоу,[273]
И Западное море — наша цель.
Мои в нефрит одеты колесницы,
Их тысяча, они летят легко,
И восемь скакунов в упряжке каждой.
Как облака, над ними шелк знамен.
Себя сдержав, я замедляю скачку,
Но дух мой ввысь уносится один.
Священных Девять песен[274] запеваю,
Пусть радостью мне будет этот миг.
И вот приблизился я к свету неба
И под собою родину узрел.
Растрогался возница... конь уныло
На месте замер, дальше не идет.
«Все кончено!» — в смятенье — восклицаю.
Не понят я в отечестве моем, —
Зачем же я о нем скорблю безмерно?
Моих высоких дум не признают, —
В обители Пэн Сяня скроюсь...
Перевод А.И. Гитовича
Потомок
Императора Чжуаня
И сын Бо-юна —
Мудрого отца,
Я в День Седьмой родился —
Я заране
Своих родителей
Пленил сердца.
Отец,
Заботясь о любимом сыне,
Из всех имен,
Что в мире хороши.
Мне выбрал то,
Которое доныне
Имеет смысл —
«Гармония души».
И, удостоен
Щедрости великой,
Себя я с детства украшал,
Как мог —
Из шпажника
И нежной повилики
И орхидей —
Я сплел себе венок.
Я жить спешил,
Как будто бы за мною
Гналась погибель,
Словно смерти шквал,
И я срывал
Магнолии весною,
И осенью
Суман я собирал.
Луна и солнце
Вовремя сияют,
От осени
Недолго до весны.
Цветы —
Те не навеки увядают,
Но дни царя,
Боюсь я, сочтены.
Мужайся, друг!
Не доверяй пороку.
И, если надо,
Измени свой путь.
Гони коня —
Я покажу дорогу,
Но ты ее
Вовек не позабудь.
Трех императоров
Святая честность
Была обителью
Для всех цветов,
Там были все
Красой своей известны, —
Там не плели
Венки из сорняков.
Величье Яо