– Зоя! Меня бы тогда не посадили на три месяца.
– Дело же читали на суде.
– Читали. Но это место судья пропустил…
– Фу, мама. Не хочу больше об этом… Тогда, получается, или Бабаец, или Зинов?
– Получается, – чуть слышно сказала бабушка.
– Но домик Виталя закрыл. Как Вадим Витальевич убитый вышел из него?
– А ты видела их на обратном пути?
– Кого? Лис?
– Нет. Бабайца и Зинова?
– Видела, конечно, мам. А как же. Я с ними бок о бок шла.
– У кого-то из них была вся ночь впереди, чтобы вернуться, вытащить убитого из домика и оставить на ферме.
– Но, мама, зачем?
– Чтобы свалить всё на лис.
– Но мама! Лисы-то убежали! Никто не знал, что они вернутся… А точно лисы-то?
– Патолог говорит, что точно. Не знаю, Зой, что и подумать. Наверное, учуяли…
– Они от Вадима шарахались, а тут вернулись…
– Значит, всё-таки учуяли мёртвого, были недалеко. Но это антинаучно. Тело не могло так быстро начать разлагаться. Хотя… Ночь тёплая тогда была, на удивление просто.
– Так весь май тогда стояла теплынь. И зима не так чтобы холодная тогда случилась. Иначе бы никакие трубы кузьминские не спасли. Мама! В каком году Дуся появилась? В…
– Её скрестили с Канадцем, он, помнишь, ещё быстро издох. Потом для неё другого канадца выписали, ещё краше… Жаль, тогда эта неразбериха, суета…
– Значит, сейчас Дусе минимум двенадцать.
– Пятнадцать ей. Верхняя норма. Ничего удивительного.
– Мама! Ты представляешь, что ты наделала? В дикой природе? Двенадцать? До семи единицы доживали…
– Но на звероферме и по двадцать жили.
– Жили и по двадцать пять. Но ты не сравнивай. Вакцинации, питание, препараты… Значит, бабушка, ты изобрела эликсир молодости! – Ляля заметила: мама, как приехала, стала чаще, чем раньше, называть бабушку бабушкой, а не мамой.
– Не знаю, заинька, что случилось. До сих пор переживаю. Я тебе говорила о голове и селезёнке?
– Нет.
– Перепали мне от клеймёной тушки органы, охотник подстрелил. В баре серванта стоят сейчас заспиртованные, можешь посмотреть. Печень со следами химикатов. Вадим их последние полгода чем-то прикармливал. Я всё больше убеждаюсь, он вёл какую-то свою игру. Меня и до сумятицы анализы иногда приводили в недоумение. Я всё фиксировала, но кто читает мои отчёты? Всем подавай шкуру в квадратный метр, а отчёты просто просматривали.
– Мама! Не надо вспоминать!
– Верно. Давай спать, Зоя.
– Нет, мне Алёне кофту перешивать.
– Не зови её так, мы все привыкли, что Алёна – Ляля. Не путай нас и остальных тоже.
– Хорошо. Привыкну. Но я думаю…
– Что? – Бабушка зевнула, забыла, видно, о предосторожности и говорила в голос. Ляля на носочках прокралась обратно и аккуратно легла в кровать.
– А то, что Дуся меня пыталась предупредить насчёт кошелька. – Мама тоже разговаривала громче, было слышно и её. – Что у вас тут без меня приключалось-то? Ляля сказала, лисы вам помогают.
– Было темно. Они с Лялей нас обступили. Их четверо было и пятый подросший щенок.
– Ну и как ты это объяснишь?
– Не знаю, Зоя, давай спать. Валокординчику накапала и засыпаю, голова не соображает.
Ляля давно знала – это уловка бабушки. Может, она и хочет спать – она зевала, но продолжать разговор точно не хочет.
– Спокойной ночи, бабушка. Первое сентября, незаметно как время летит…
Ничего себе – незаметно. Ляля года три как вполне осознанно мечтала об этом: чтоб детский сад закончился, чтобы школа началась. В школе не надо сидеть целый день и ждать, когда за тобой придёт бабушка, сгорбленная, одетая в ужас. В школе спать не надо и есть ненавистные щи… Как с едой обстоят дела в школе, Ляля не знала, но была уверена, что не так, как в саду, в этом ненавистном саду, который Ляля сравнивала с товарной зверофермой: тот же забор, те же клетки-веранды, а по центру шведы – это комнаты групп. Неприятный отвратительный запах щей и чего-то ещё, кислого, готовившегося на кухне, навсегда остался в Лялиной памяти, этот запах и сейчас, когда Ляля выросла, витает вокруг таких вот зданий: санаториев, садиков, собесовских столовых, куда ходят старики…
Мама вышла из комнаты – Ляля замерла в расслабленной позе, засопела – детсадовская хитрость, выполненная десятки раз. Но мама не подошла к Ляле, не поцеловала «спящую», а бабушка всегда целовала. Ляля приоткрыла глаз: белая блузка в маминых руках напомнила Ляле снежную лису, которую Ляля видела на фотографиях и никогда на Лисьей горе.
Глава втораяКогда год свиньи менялся на мышь
Со временем всё хуже становилось бабушкино здоровье. Купание в ледяной воде помогало, так считала бабушка, но даже подружки по ЗОЖу заметили, что «лицо у Танечки чересчур красное», и уговорили сходить к хорошему врачу. Так и обнаружили эту неопасную опухоль, от этого – давление и красное лицо. Постепенно лицо бабушки стало припухлым. Ляля и не помнила бабушку другой.
Мама решила отдать Лялю в детский сад прежде всего из-за бабушкиного здоровья, чтобы бабушка больше отдыхала.
В первый же день девочка Соня начала смеяться над бабушкой:
– У тебя бабушка – пьянь.
Сама Соня оказалась старше Ляли, ей скоро должно было «стукнуть четыре». Смелая, безжалостная, лютая, как голодный кабан, она нагло разговаривала не только с воспитателями, но даже заведующей делала замечания:
– Вы неправильно говорите! Нас не двадцать пять мымриков, а двадцать пять детей!
– Хорошо, хорошо, Сонечка! Пусть «детей», ты наш профессор.
Соня постоянно поправляла нянечку. Нянечка говорила «свеклА», а Соня утверждала, что надо «свёкла», ещё нянечка говорила «ляжь на кровать», а Соня поправляла:
– Надо говорить – лягте.
Но нянечка назло не исправлялась:
– Будут меня тут яйца учить. Яйца курицу не учат.
– Курица у нас Алёна, а я – мышь, – спорила Соня, имея в виду репетиции новогодних утренников.
Алёна – это другая противная девочка, у неё мама всегда дарила подарки и приговаривала, лопотала подобострастно:
– От родительского комитета, от комитетика и всех родителей…
Но Соню уважали взрослые, было смешно, что ребёнок так много знает про фильмы, так любит кино. Соня пересказывала сериалы воспитателям и нянечке, иногда не получалось посмотреть серию, Соня же никогда не пропускала ни одной серии ни по одному каналу. Все в саду знали, что родители Сони – из Пятигорска, далёкого тёплого города, что школу они окончили с золотой медалью, что работают они в больнице и что, когда Соне исполнится пять лет, её бабушка уедет обратно.
– Старая карга, перечница, надоела, – отзывалась Соня о своей бабушке.
Бабушка Сони была тихая, даже забитая, худая, высокая и в очках, говорила неслышно, передвигалась бесшумно, даже дверь притворяла аккуратно, без стука, получалось, что как бы вкрадывалась в группу.
– Ну ты наш агент ноль-ноль-семь, – такими приветствиями встречала Соня свою бабушку.
Соня ещё смотрела по видео разные взрослые фильмы «про шпионов и любовь» и научила всю группу любить певицу Уитни Хьюстон. Она била по губам тех, кто неправильно это имя произносил… Бабушку Соня постоянно называла какими-то неизвестными Ляле агентами-нулями, какими-то эркюлями, умами и шеронами, кричала и командовала бабушкой:
– Ну поторапливайся, терминатор-убожество, серия скоро начнётся! Ну вот: опять плохо зашнур-ровала.
Соне удавалось уже и «р», Ляля же картавила, Соня её передразнивала: «клестовка», «клясная лисица» – это Ляля рассказывала иногда о лисах. Вся группа слушала, а Соня бесилась – слушать должны только её пересказы про третьих жён и четвёртых любовниц, про основной инстинкт и криминальное чтиво. Иногда на прогулке Соня гонялась за Лялей, сжав кулаки, её аж трясло от злости, буквально распирало, но догнать почти никогда не могла и начинала грозить кулаками: осенью в перчатках, зимой – в варежках:
– У-у-у, клестовка! Убью!
Детский сад был лучшим в городе, очень дорогим и носил премилое название «Лапушка». Бабушкины приятельницы по ЗОЖу уважительно качали головами и прицокивали восхищённо языком, когда бабушка отвечала, в какой сад ходит Ляля. Ляля не сразу поняла, какие плохие в группе дети, к старшей группе только прозрела. Не считая Потоцкой, конечно, – Соню все называли по фамилии, и все дети знали, что она «нехорошая», но никто с ней не ругался и не дрался – ведь Соня кусалась, всегда в скулу. Укусила она так Лизу, дочку тёти Светки, маминой подруги, а ещё Руслана. Руслан тут же Соню избил. Она ходила с синяками какое-то время, но Сонин укус держался на Руслане дольше – глаз затекал, становился красным, потом фиолетовым, потом жёлтым, и ещё следы зубов на скуле, помазанные зелёнкой; так что Соня считала, что она всё равно победила. Мама Лизы, тётя Светка, сама работала в детском саду, в обыкновенном государственном, она не стала ничего говорить тихой забитой бабушке Потоцкой, только поговорила с воспитателем. А вот мама Руслана, наглая, но справедливая баба, пошла разговаривать с родителями Сони к ним на работу, в больницу. Много позже, когда Руслан вспоминал тот случай, он говорил, что мама Сони отнеслась очень спокойно к маме Руслана, всё уговаривала «не нервничать» и сказала так:
– Моя дочь укусила вашего сына. Прошу прощения. Но Руслан же в долгу не остался. Он Соню побил. И правильно сделал. Мы квиты, не так ли? Спасибо вам, от меня и от мужа спасибо.
– За что? – опешила мама Руслана и одёрнула водолазку, облегающую все её «тридцать три животика».
– За то, что дочери дали отпор. И ещё раз извините.
– Ну что вы! Я тоже дико извиняюсь, до свидания, – озадаченно проговорила мама Руслана.
Руслан объяснял потом, когда они с Лялей вспоминали «дела давно минувших дней»:
– Мамка привыкла ругаться, но она сама раньше была воспитанная, просто жизнь её такой сделала. И тут перед ней сразу извиняются. Она сразу млеет, когда встречает таких, какой она сама раньше была.
Ляле исполнилось три года. Близился Новый год. Первый Новый год, который Ляля запомнила ясно. У Ляли не было новогоднего костюма, просто праздничное платье. Очень красивое, с юбкой на сборке, расшитое спереди на груди редкими ромбиками-бусинками! Ляля каждый день примеряла платье по вечерам, крутилась перед зеркалом, повторяя непритязательные па в танце снежинок. Ляля ждала праздника, предвкушала. И вдруг все остальные девочки переоделись перед утренником в костюмы. Тёзка Алёна была одета в костюм Курочки Рябы – шикарное красное платье в разнообразный горошек. Рукава-фонарики – в мелкий, как градины, горошек, лиф – в крапинку, как ледяные иголочки снежной крупы, а юбка – в крупный горох, и под юбкой – белая нижняя юбка, жёсткая; по белому внизу – красное кружево; на голове у Алёны – шапочка с клювом. Красные чешки, чёрные колготки… Настя Преснякова – её папа завозил в детсадовские песочницы песок за свой счёт – играла бабку. Но какая эта была бабка – это была красивейшая бабка, с лентой на голове, перевязанной узлом, в народном пушнорядском голубом сарафане. А под сарафаном – рубаха. Рукава и манишка вышиты такими удивительными цветами, светло-сиреневыми, розовыми, жёлтыми, – Ляля глаз не могла отвести.