– Зой! Мучеников девочке показать?
– Показывай!
«Мучеников» оказалось три коробки.
– А почему мученики?
– Потому что мех сдирают вместе с мездрой.
– А что такое мездра?
– Всё! Наслаждайся! – сказала мама.
– Да, играй, пока не отняли. Друзьям похвалишься, есть дорогие образцы, есть даже горностайчик.
– А бегают сейчас, Галь?
– Бегают, но мало. – Тётя Галя была похожа на Бабу-ягу, нечёсаная, с мешками под глазами, кашляющая и сипящая. – Можешь, Лялька, валяться на лисьих покрывалах.
– Откуда? – Мама кинулась в соседнюю комнату, огромная кровать была полностью застелена разноцветным мехом.
– Мать Карповской на приёмке – не знала? Из-под полы продаёт.
– Из-под полы – как в старые времена.
– В старые бы не получилось. Тогда охотники много получали.
– А теперь?
– Знаешь, – Галя уселась на покрывало, погладила его, – копейки им фабрика платит. Им выгоднее из-под полы, тем более если не первый сорт.
– Клейма есть?
– Нет, не попадаются. Наши живут до сих пор. Все этих лис знают, охотники их не отстреливают, вообще жалеют.
– И что? Ни одного клейма?
– Нет, – покачала головой тётя Галя, шея у неё была сухая, морщинистая, грудь впалая – не то что у мамы. Тётя Галя дальше говорила тихо, но Ляля слышала: – Всех клеймёных Татьяне Михайловне отдают. – Опять стала говорить нормально: – Да я бы на такое покрывало и не села, и не накрылась бы им. А так, смотри, – тётя Галя провела рукой по покрывалу, – ну точно без Канадца и Дуси не обошлось.
– Да уж, производители что надо. – Мама встала на колени и стала рассматривать покрывало по пластинам.
Ляле стало скучно, и она занялась своими коробками, своим богатством, меховым раем. Но она то и дело прибегала в соседнюю комнату и спрашивала:
– Тётя Галя! А это чей мех? А это? А зачем с шиншиллы мех-то сдирать, она ж маленькая.
– Ну с белки сдирают, с чего шиншиллу жалеть. – Тётя Галя, отвечая, раздвигала ладонью дым, она курила очень много, а на некрасивой синей пачке была нарисована карта.
– Гальк, ну не пугай ребёнка-то, – просила мама. – Можно без подробностей.
Праздники закончились, мама попрощалась с Лялей вечером, а уехала ночью.
– А солнышко повернулось? – спрашивала Ляля, лёжа в кровати.
– Ну надо же, – удивилась мама, – ты запомнила наш разговор! Да. Повернулось. Развернулось на лето.
– Но прячется?
– Прячется. Смотри: сегодня небо такое же, как тогда, когда я приехала.
Ночью Ляля проснулась – сигналила машина внизу.
В прихожей слышалось суетливое шуршание, копошение, застёгивание и расстёгивание молний и тихий разговор.
– Зоя! Не забудь, о чём я тебя попросила.
– Хорошо, мама.
– Скажешь, что два письма я написала, ни на одно не ответили. Это очень ценная, уникальная информация, почему такая невнимательность? Моё имя известно в научных кругах.
– Может, это из-за судимости?
– Какая судимость?! Зоя! О чём ты?! Меня же оправдали!
– Ну ты же знаешь, мама, какие люди. Пушной твой король весь город обчистил и живёт припеваючи, я его в Останкино видела, пригласили, видно, на передачу. Посмотрел на меня и типа не узнал.
– Пожалуйста, добейся встречи с ним! Передай. Просто надо передать, а второй экземпляр – в университетскую библиотеку, а третий… Но они возьмут только после рекомендации от их лаборатории, так что в университет – я тебе тут всё написала.
– А если не возьмут и встретиться не получится?
– Зоя! Поговори там с кем-нибудь, попроси, чтобы помогли. А в крайнем случае отца попроси, я ему позвоню. Как он, кстати? Совсем забыла про него.
Машина опять просигналила.
– Да нормально. Что с ним будет-то? Каждый вечер подшофе. Постарел только, обрюзг, как писал дедушка Тургенев.
– А на скачках всё так же играет?
– Да что ты! Деньги все проиграл ещё в том году. Друзья алкаши, шестидесятники, снова на бабки разводят… А сколько лет держался.
– Ну что ты! У папы золотые руки.
– Да ну, мам. Раз Высоцкого знали или поэтов там разных, теперь можно всем мозги заговаривать и на водку просить. Меня прям тошнит. Напьётся и про Таганку свою начинает в сотый раз. Как всю ночь за билетами с тобой. Я слушаю, мне смешно просто. Он всю ночь за билетами. А потом весь день втридорога, фарцовщик хренов, да ну…
– Ну Зоя! Отец же! Он умеет крутиться.
– Это да. Это без сомнения. Сколько ты раз с ним в очереди стояла в театры по ночам?
Бабушка молчала.
– Молчишь? А потому что в театрах не была, только билеты ему доставала, чтобы он загонял.
– Это он тебе сказал? Витя?
– Мама! Он опустившийся почти старик, хуже пушного короля выглядит. Он мне не только это рассказал, а вообще всё.
– Да что ему рассказывать. Про похождения его все знали. Зато ты у меня есть и Лялечка…
– Да уж, Лялечка…
Снова послышалась возня, прощальные чмоканья, сигнал машины, и мама уехала в другой мир, Ляля же осталась в этом. Она сжимала в руке кусочек лисьего огузка, от обыкновенной красной лисы, без всякой примеси чёрного, который без спроса забрала из комнаты тёти Гали – необычный же.
Глава четвёртаяМодная игрушка
Поползли подранком детсадовские будни. Всё такие же неприветливые, но ставшие привычными, если совсем быть точными – мучительно привычными.
Так прошёл год, и ещё год.
За это время Потоцкую затравила новая воспитательница, молодая и дерзкая беспринципная Лариса Игоревна. Потоцкая ушла из сада в апреле; родители подали документы не в другой сад, а прямиком в школу.
– Да что вы тут понтуетесь? – сказала Потоцкая воспитательнице после того, как та её отчитала за очередной зверский укус (по телевизору тогда начали показывать сериал про бандитов, Потоцкая моментально пополнила свой богатый словарный запас). – Достали вы меня.
– На себя посмотри, – в упор глядя на Соню, ответила Лариса Игоревна. – Думаешь, вся такая из себя вундеркинд, ну-ну. Буйные в психушке все вундеркинды.
Потоцкая ничего не ответила воспитательнице, если уж быть честным, она ничего не поняла: ни про вундеркинда, ни про психушку, про буйных только поняла.
– Это от слова «разбушевалась буря», – пояснила Соня Ляле, она теперь часто разговаривала с Лялей. Ляля в основном молчала, просто внимала, ну и держала, прям как лиса, ухо востро – вдруг Соня накинется на неё… Потоцкая не пришла в дождливый день, когда вовсю таял снег и разливалась река Рябушка. Не появилась Потоцкая и после майских праздников, когда у веранды закурчавилась редкая в их местности бело-розовая сирень. Ляля съедала пятилистные цветочки – так учила её в прошлую весну Соня: найти пятилистник среди множества четырёхлистников, съесть и загадать желание. Пятилистники долго не находились, но потом нашлись сразу три. Ляля сжевала их все вместе и три раза загадала: «Соня! Не бросай меня, пожалуйста!» Ляля скучала по Соне, вдруг оказалось, что без вредной девочки-обидчицы ей совсем одиноко в группе. Потоцкая хотя бы рассказывала про фильмы и сериалы, блестяще играла главные роли, эта злая девочка, единственная Лялина полуподружка, уже бегло читала, её ещё чаще оставляли в группе воспитательницы (в том числе и Лариса Игоревна), а сами не спеша удалялись на улицу покурить или поболтать с логопедом. Два раза за эти два года Соня поколотила Лялю, но ни разу не укусила. А других кусала… Другие девочки в группе оказались совсем нехорошие – правильно их Потоцкая кусала, у одной даже шрам до сих пор на виске. Они смеялись над Лялей. Была бы Соня, они бы вместе поругались, наобзывались всласть и вышли бы победителями, но Сони больше не было. Только заведующая Виолетта Тихоновна пришла как-то в группу, и Ляля поняла: это заведующая дала задание Ларисе Игоревне выжить Соню из сада. Наверное, Соня действительно всех достала и представляла опасность. Но Ляля, уже пятилетняя, понимала чётко: Соня за справедливость, она ненавидит хвастливых и любимчиков.
Ляля встречала Соню на улице, та хватала её за руки и говорила:
– Пойдём играть!
Бабушка боялась Соню как огня и всегда уводила Лялю.
– Я знаю такую агрессию, я таких лис всегда выбраковывала.
– Бабушка! Но Соня не лиса и так рада мне. Её же несправедливо выгнали.
– Ляля! Ты забыла свои синяки и её сжатые кулаки? А как она нападала на тебя на первом утреннике, ты тоже забыла?
– Она изменилась, бабушка!
– Не знаю, Соня. Лисы не меняются, с какой стати людям меняться?
– Бабушка, твои лисы изменились.
– Среди моих лис злых не было, всех злых выбраковывали, то же, кстати, произошло и с твоей Соней. Кстати, лисы, если агрессивные, щенков могут съесть, а каждый щенок – большая ценность.
– А как же дядя, которого они обглодали?
Тут бабушка встала посреди улицы, мешая прохожим.
– Откуда, Лялечка, ты об этом знаешь? – прошептала она одними губами, лицо её стало свекольного цвета, нос, огромный, распухший на пол-лица, стал отдавать фиолетовым, губы посинели. – Откуда?
– Мне Потоцкая по секрету рассказала, а ей – её родители. Ты не бойся, бабушка. Она только мне рассказала, больше никому. Соня – не предатель.
– Ой, – выдохнула бабушка. – Это просто демонический ребёнок, несчастная будет её учительница… И откуда это у тебя – предатели, непредатели… Вот мама…
Ляля к тому времени возненавидела маму и просто не стала слушать, она представила, что закрыла уши руками, хотя руки у неё были в карманах – Ляля ходила по улице, засунув руки в карманы, чтобы бабушка не взяла чего доброго её за руку, – Ляля стеснялась ходить за ручку с бабушкой.
Без Потоцкой и под умелым руководством Ларисы Игоревны в группе началась настоящая «эра вещизма» – так назвала происходящее мама.
– Никогда! Никогда я не буду потакать плохому вкусу, стаду! – Мама приехала на майские и обыкновенно говорила тихо, как и бабушка, а тут мама впервые повысила на Лялю голос. – Ты слышишь: никогда!
Впервые… Ляля помнит все эти впервые. Впервые повысила голос, впервые ударила, впервые оттянула за ухо – не одна Потоцкая ушная мученица и жертва мамы. Ляля тоже. Ни за что её мама оттянула, и с какой злостью. Видишь ли, мама вышла в магазин, а Ляля не убиралась в комнате. Ну и что! Бабушка защищала Лялю, объясняя, что у внучки «рабочий беспорядок». А мама… Нагрянуть, ворваться в их с бабушкой размеренную жизнь и начать устанавливать свои порядки, оттянуть за ухо, свалить снова далеко и надолго – так говорит