– Я тебя умоляю, Рая! Какие тонкие материи, когда есть обыкновенные магнитные поля, вот и все материи.
– Ну, Танечка Михайловна, побежала я. Со старым, как говорится, новым, чтобы в этом году мы все стали тигрицами и брали пример с серебристо-чёрных племенных лис.
– Но без капканов, конечно же! – рассмеялась бабушка. Ляле очень нравилось, когда бабушка смеялась. Понятна бабушкина радость: не скоро, приблизительно к лету, но у них будет плавать пять мозгов в пяти бутылях.
– Р-р-р-р! С годом тигр-ра! – зарычала Ляля.
– О-о-о! Лялечка! Тебя бы к логопеду не мешало… Побежала я, Танечка.
Ветеринар Карповская расцеловалась с бабушкой, чмокнула в лоб Лялю и «слиняла», волосы из-под шапки торчали в разные стороны, как у Бабы-яги, маски из бумаги папье-маше, висевшей на стене в прихожей. Ляля весь вечер умоляла бабушку ответить, что же такое случилось у мамы с лисами, но бабушка была непреклонна:
– Это ерунда, похуже твоей рекламы.
– Но, бабушка, ты все лекарства из рекламы скупаешь.
– Зачем бред пересказывать? Мир, Ляля, увы, материален. Лекарства материальны и реклама тоже, а мамины фантазии – всего лишь недоразумение.
– Это как?
– Значит, вот как: если можно потрогать, увидеть, услышать – это есть.
– А сон, то есть сны, их можно потрогать?
– Это мозговая деятельность, это сознание, тут посложнее. Считай, что и сон можно потрогать. А когда тебе говорят про разное волшебство… – Тут бабушка замялась.
– Что, бабушка?
– Волшебство бывает в сказке, а в нашем мире – нет.
– Значит, Дед Мороз приходит из сказки?
– Конечно.
– Сказка есть.
– Сказка-то есть, – устало выдохнула бабушка.
– Значит, и лисы наши приходят из сказки? Значит, в лесу есть сказочное место?
– Ляля! Я их вырастила. Они не из сказки, они просто живут в лесу.
– Но они долго живут, бабушка.
– Ляля! В питомнике у меня лисы жили и по двадцать пять лет.
Ляля не стала продолжать мучить бабушку, всё равно ничего не расскажет больше, только будет спорить до посинения. Ляля решила, что она спросит об этом маму.
Глава десятаяЛучшая?
Когда Ляле стукнуло семь и году тигра осталось жить четыре дня, Лялю как молнией ударило: мама! Она не видела маму целую вечность – со дня ссоры! С того дня, когда Ляля заявила, что они бедные, дальше появились такие желанные игрушки, но мама – нет. Ляля разговаривала с мамой по телефону достаточно часто. Сначала мама только звонила узнать, понравилась ли кукла и та ли это кукла, потом она спрашивала о домике, который принёс Дед Мороз, дальше надолго пропала, до самого лета. Ляля чувствовала, что мама переживает, помнит их разговор, думает над ним. Но когда произошла эта история со сберкассой, особенно когда бабушка обратно отнесла (под охраной старшей и младшей Карповских) эти помятые и даже прокусанные лисами купюры, Ляля ещё пуще разозлилась на маму. Это мама подговаривала бабушку говорить, что денег нет, – так почему-то решила Ляля. В сберкассе кассир заметила, что деньги рваные и мятые.
– Вы обязаны любые брать, хоть один номер вырежу и принесу, – горячилась ветеринар Карповская. Тётя Стелла, подружка мамы, молчала и украдкой поглядывала на Лялю, точнее, скашивала узкие глаза в густых мохнатых ресницах. Ресницы тёти Стеллы всегда занимали и маму, она говорила, что таких она ни у кого не видела, но это было так давно, как в прошлом веке. Наступал новый век, и Ляля детские воспоминания как бы уже примостила на полочку гиппокампа с пометкой XX – Ляля обожала римские цифры…
Постепенно разговоры с мамой стали длинными; мама звонила всегда в хорошем настроении, надоедала Ляле занудными вопросами: как в саду, как там дети, как этот, как тот? Как… Ляля еле выносила эти «как», но отвечала спокойно, обстоятельно, радуясь, что мама стала такая же, как прежде, и не обижается. В саду и правда всё было, как говорили мальчики, «зашибись», у Ляли было уже три модные куклы, она не очень дорожила ими и таскала в группу. Дорогая Лулу поизносилась и всё больше отбывала наказание в сломанном домике, Ляля даже думала одно время вскрыть Лулу вены и положить её медленно умирать в ванну – такую сцену она увидела в фильме по телевизору, но потом передумала, нельзя предавать первых друзей. Это только мама может предать и наврать, Ляля же решила, что она не будет такой, как мама. Но всё-таки Ляля стала «обворовывать» любимую когда-то первую куклу: Ляля иногда приносила поиграть в садик что-нибудь из мебельной обстановки, плиту, или табуреточку, или её наборы косметики с малюсенькими пудреницами, зеркальцами и расчёсками… Девочки млели, даже Лариса Игоревна просила показать ей эту игрушечную «мелочёвку». Одевалась Ляля тоже модно – джинсы с вышитыми бабочками и толстовки с героями мультиков, капюшонами, стягивающимися на блестящие серебристые шнурочки. Все ахали, интересовались, откуда такие наряды.
– Из шкафа, – смеялась Ляля. – Бабушка шкаф открывает и мне даёт одеть.
– Не одеть, а надеть, – поправляла Лариса Игоревна.
Ляля мысленно показывала язык воспитательнице, не забивалась больше обиженно куда-нибудь подальше, не пряталась за другими спинами, как раньше. Нападки воспитательницы она переносила спокойно. Когда у тебя много друзей, всё остальное становится не важно. Лялю любили, с Лялей дружили, все ей были рады в группе: она была не болтлива, никого никогда не обзывала и, главное, делилась куклами, даже давала их на несколько дней тем, у кого таких кукол не было. Терялась Ляля только тогда, когда за кем-то из детей приходил папа. Если дедушка, то Ляля тут же бежала здороваться, дедушка – это ничего особенного, у неё тоже был дедушка, он, правда, умер недавно, но она его помнит и очень любит. А вот если приходил папа, Ляля цепенела. У неё не было папы, она его не видела ни разу, ни разу даже о нём не спросила ни бабушку, ни маму – Ляля боялась спрашивать, да и что тут спрашивать: если папы нет, спрашивай не спрашивай – не появится. Это Ляле сказал Руслан, у него тоже не было папы. То есть когда-то был, Руслан даже его помнил. А Ляля не помнила! Как правило, папы в раздевалке не задерживались, прощались и быстро уходили, никто не замечал Лялиной неловкости… В остальном всё было прекрасно.
Только-только всё наладилось в детском саду, всего год Ляля спокойно прожила в своей ставшей родной подготовительной группе. Только-только Ляля поблистала на выпускном в садике, с лентой в русых волосах, в платье, простом, но струящемся, с рукавами и юбкой-гофре кремового цвета. На таком платье настояла мама, мама не любила оборочек, рюш и многослойных, бьющих статическим электричеством воздушных кринолинов. Ляле, конечно же, хотелось быть как остальные девочки – принцессой, но она не стала перечить маме – ведь она не в стае, она наблюдает за конкуренцией в стае со стороны… Кремовое платье, которое передал, конечно же, как и остальную одежду и обувь, проводник дядя Димон Краснобаев, было вполне сносным, праздничным. Хотя Ляля и не возлагала на него никаких надежд. А вот на фотографии произошла метаморфоза: платье выглядело самым красивым, оно очень Ляле шло и было не как у всех. Бабушка плакала на выпускном, сидя среди гордых и независимых чужих бабушек. А мама, переехав в конце августа насовсем, сказала, вставляя фотографию в альбом:
– Надеюсь, ты увидела наконец, какие всё уродливые платья на ваших девочках и поняла теперь, что не надо быть стадом?
– Почему уродливые? – удивилась Ляля.
– Потому что штамповка.
– Как так? Их что, штампуют?
– Штампуют, штампуют.
Ляля отвыкла от мамы. Знакомясь сейчас, в последние августовские, последние дошкольные дни, с мамой как бы заново, Ляля начинала «врубаться»: мама – это не милая бабушка, мама не любит ничего объяснять, раздражается. Зато она любит обнимать Лялю, целовать и говорить:
– Ты моя хорошая, ты моя красавица, ты моё солнышко, – всё то же, слово в слово, что она говорила лисам, которые выбежали к их дому, чтобы предупредить о будущей неприятности с украденным кошельком. Ох уж эти кошельки.
Штампуют, штампуют… Ляля представила фантастический аппарат злого профессора-гения из мультфильма про принцессу Лулу. Аппарат опускал гигантскую форму, наносил на ткань трафарет, станок выплёвывал платья. Они падали в тележку, как в недавно открытом супермаркете, и сами складывались аккуратными стопками, как на прилавках с детской одеждой на рынке.
Ляля часто рассматривала выпускной детсадовский альбом – папку, где фото было прямо на форзацах и занимало весь разворот. Всё лето на даче, каждое утро, проснувшись, она выбиралась из-под одеяла, усаживалась в кровати и под жужжание мух и ос, бившихся в стекло, под щебет неугомонных птиц, под стрекот сойки, стук дятла и кукование кукушки любовалась собой. Она стояла в первом ряду, крайняя справа. Как же она расстроилась, когда её так поставили. Но теперь приехала мама и, выслушав, как ни странно, эту жалобу дочери очень внимательно, объяснила, что по законам восприятия глаз скользит слева направо, и место Ляли выигрышное. А ведь и правда: взгляд скользит. Скользит, скользит: девочки в пышных платьях с пышными рукавчиками-фонариками – как фрейлины Андерсена; взгляд утыкается, врезается в Лялю – с фото смотрит очень красивая девочка с волосами до плеч, в торжественном кремовом платье с кружевным воротником и такими же манжетами. Над манжетами – пышные сборки, юбка платья – струящиеся складки-гармошка. Завершают образ роза на ленте-ободке в волосах и кремовые туфельки с застёжками-розочками. Мама увлечённо объясняла про образ. А Ляля вспоминала, как надувала губы, когда они с бабушкой заходили в магазин, – на вешалке висели желанные, принцессины платья, а бабушка держит деньги для похорон в сберкассе, похороны ещё неизвестно когда случатся… Как же Ляля радовалась теперь по осени. Мама права! Стадо, настоящее стадо эти девочки, так досаждавшие первые годы и ставшие подружками сейчас. Воздушно-стеклянное стадо, как фон, как дополнение. На девочках и колготки неподходящие, и туфли какие попало, в волосах жуткие атласные банты, от которых мама и сейчас шарахалась в универмаге. Ляля – как алмаз, мерцает и переливается на фоне стада… В ту далёкую рождественскую неделю мама сказала «стая» – слово, которое так напугало и продолжало пугать. Пусть Ляля в стаде, но не в стае. Стадо – это же просто глупые коровы, а стая – кусачие собаки и хищные лисы. Именно они в стае, в стае! Не парами нападают, парами они выбегают предупредить, а бегают по полю стаей, притворяясь, что ищут мышей, на самом же деле – успокаивают Лялю, недаром мама, как только вошла в квартиру, сразу ринулась на кухню, смотреть на поле.