«Значит, мама срисовывала, – размышляла Ляля вечером, – значит, слизывала». Мама частенько для школы рисовала газеты – по английскому и для класса на Новый год. Это были очень красивые газеты, необычные, оригинальные, но все фигурки мама срисовывала из книжек и с открыток – у бабушки стоял целый ящик с поздравительными открытками со всех концов мира, пополнялся он после каждого праздника. Но слизывала мама виртуозно. Ляля видела, как маме нравится расписывать ватманские листы… Ляля понимала, что срисовать – это так же, как списать. Лиза тоже попыталась нарисовать лиса, как у Ляли, но Екатерина Яковлевна сразу остановила Лизу и потребовала рисовать, а не срисовывать. Ещё Ляля понимала: в газете для школы можно размещать срисованное, но не в выпускной работе в художке. Бабушка сколько раз ругалась и давала отрицательные рецензии на дипломы, даже кричала в телефон, что это дело принципиальное, что она не намерена читать в дипломе то, что когда-то уже рецензировала. («Просто безобразие! Не то что ни одной своей мысли – ни одной своей строчки! Хоть бы слова местами меняли. Вы там в колледже прекратите одни и те же дипломные работы по сто первому разу перепродавать!») И уж совсем ни в какие ворота – срисовать на конкурсе рисунка на асфальте, это Ляля понимала прекрасно. Вот тебе и мама.
Ляля была влюблена в Екатерину Яковлевну. Ей хорошо в изостудии существуется с этими поделками, спускающимися с потолка, с этими масками из папье-маше, сказочными чудищами из глины. И муфельная печь очаровывала Лялю. Иногда она размышляла, так же или по-другому выглядят печи, где сжигают тельца глупых норок… Но после подслушанного разговора Ляля поняла, что Екатерина Яковлевна никогда не будет к ней относиться как учительница в школе. К концу весны отношения стали ещё более напряжёнными, и не из-за Ляли, а из-за мамы. Студия готовилась к выставке. Выставка ожидалась грандиозная, юбилейная. Всех родителей просили помочь развешивать картины в выставочных залах, в лабиринтах огромного, недавно отстроенного «Центра пушнины и меха», там же была сцена, и ожидалась торжественная часть. Кроме того, родители в обязательном порядке должны были купить бумагу для паспарту. Маму это возмутило.
– Почему я должна покупать паспарту?! Я плачу за занятия? Плачу. Сдаю в родительский комитет? Сдаю. Почему я должна помогать?
Ляля не знала почему. Вот тётя Света во всём принимает участие, во всех праздниках, и принесла десять паспарту вместо необходимых двух. После каждого занятия в студии проводится чаепитие. Лиза всегда приносит вкусности к чаю, иногда тётя Света, когда у неё выходной на работе, приносит огромные тёплые пироги, только что из духовки. Ляля, как бедный родственник, пьёт чай, закусывая всегда чужими харчами. Харчи – это слово Ляля услышала от бабушки. Но и мама тоже говорила как-то, когда Ляля сказала о чаепитии:
– Я сдаю деньги на нужды, пусть на них харчи и покупают.
– Мама, но те деньги уходят на краски.
– На харчи тоже хватит, если себе в карман Яковлевна не тащит, ей на шампуни я разоряться не собираюсь! – ответила мама.
Ляля чуть не выпалила, что Екатерина Яковлевна моет голову желтками, а не шампунями. Но тогда бы мама заявила, что она не собирается разоряться Екатерине Яковлевне на яйца… Ляля похвалила себя за то, что сдержалась. Она давно поняла: промолчать всегда умнее и выгоднее.
«Разоряться», – Ляля тут же вспомнила, сколько денег получила бабушка в день той ужасной трагедии в сберкассе, а уж у мамы-то наверняка ещё больше! И она на похороны явно не копит. Врёт! Врёт, что нет денег. Не разоряется она, просто жадина! Да и пошла она! Ляля больше не приставала к маме с просьбой что-то купить. Вообще дома ели мало. Конфеты для Ляли были огромной радостью, она ждала Новый год на фабрике, там всегда дарили шикарный сладкий подарок, с помпоном-пушком из глупой норки, привязанным к коробке. Мама обедала на работе, дома в основном пила кофе и курила. Бабушка довольствовалась кашами. Вот у Лизы дома продуктами холодильник заставлен. У неё же отчим, а «мужики все любят поесть» – так говорил Руслан в столовой на завтраке, когда Ляля отдавала свою порцию каши или пюре с котлетой.
Как часто случалось, мама в последний момент испугалась («Вдруг Яковлевна станет травить, как тогда в детском саду») и оформила Ляле работы в паспарту и даже приехала на выставку, где Екатерина Яковлевна рассказывала, какой Зоя Филиппова была способной девочкой, а теперь стала работать в смежной профессии гримёром. Ляля обрадовалась: раз так тепло Екатерина Яковлевна говорит, значит, всё-таки хорошо относится к маме. Но это, увы и ах, оказалось не так. На следующий год Екатерина Яковлевна стала придираться к Ляле, делала замечания за болтовню с Лизой. Но Ляля не болтала, она просто слушала, что Лиза ей говорила, – из вежливости, Лиза ведь к ней обращалась – как не ответить, мольберты рядом стоят. Бабушка всегда отвечает и учит Лялю учтивости.
В канун Хэллоуина рисовали страшные тыквы с натуры, собирались праздновать в студии этот новый, необычный, просто замечательный праздник. В последний момент Екатерина Яковлевна заявила:
– Ты уходи, Ляля!
– Почему? – опешила Ляля, залепетала: – Я тоже хочу. Мы с Лизой…
Ляля хотела сказать, что они с Лизой подготовили танцевальный номер, страшную сценку, Ляля даже принесла чёрный платок для танца, но не успела всё это сказать.
– Иди, пожалуйста. За тобой бабушка пришла. Не заставляй бабушку мучиться и ждать.
– Да бабушка домой уйдёт, ей несложно. Она попозже вернётся забрать меня! – принялась уверять Ляля.
– Иди! – И Екатерина Яковлевна своей неповторимой лучезарной улыбкой улыбнулась бабушке – та закивала, поддерживая педагога, вряд ли она поняла, в чём дело.
Ляля собиралась, делала вид, что торопится, что, вот, мол, бабушка пришла не вовремя, только из-за этого Ляля покидает праздник, и слёзы почти не капали на тёплые штаны, поспешно натянутые задом наперёд… Ляля ещё в саду научилась не показывать эмоций. Когда плохо, делать вид, что всё нормально, так и должно быть. Когда хорошо и счастливо, вообще никак не реагировать, сидеть с каменным лицом. На улице Ляля вдруг подумала: а ведь Екатерина Яковлевна помнит бабушку совсем другой, такой, как на старой фотографии дома. И тётя Галя помнит бабушку прежней, и тётя Света. Ляля и сама не знала, что это за мысли пришли ей в голову из-за тоски и обиды. И ещё Ляля подумала: как бы хорошо было увидеть бабушку молодой, пусть она будет вместо мамы, а мама пусть будет просто старшей сестрой, чтобы с ней можно было поболтать обо всех и обо всём, а не только о том, как кто перед Лизой стоит на коленях…
Дома Ляля сразу, без ужина, пошла играть на ковёр. Когда ей было плохо и грустно, она доставала Лулу, растрёпанную и замызганную, домик, у которого уже не хватало стен и перекрытий – кое-что из стен бабушка использовала под подставки для своего микроскопа, а игрушечную ванночку – для своих химикатов. Лулу – не человек, всего лишь кукла, ей не жалко делиться домиком и ванночкой, тем более с бабушкой. Ляля так и заснула на полу под бормотание телевизора, проснулась от недовольного маминого голоса:
– Это что такое?!
Ляля тяжело посмотрела на маму, одиноко, тоскливо. Мама села в бабушкино кресло. Бабушка уже похрапывала на тахте.
– Что-то случилось, Ляля?
– Екатерина Яковлевна, – разрыдалась Ляля.
– Что Екатерина Яковлевна?
– Она не дала мне со всеми праздновать.
– День рождения справляли чей-то?
– Нет. Хэллоуин.
– Что?
– Хэл-ло-уин.
– Что это за Хэллоуин?
– Ну… разные злые духи выходят побродить.
– Какие духи? Ляля! Ты что?!
– Ну вампиры, ведьмы, скелеты. Как в мультике про скелет.
– А-а-а. Так это как на святочной неделе?
– На чём?
– Есть такой праздник. От Рождества до Крещения гуляет нечисть. Язычество, праздник солнца… или луны… Забыла?
– Нет, мама, не забыла, там Спиридон-Солнцеворот. Солнце на весну. А это тёмный праздник, ночной.
– Так и колядки ночные.
– Нет, мама. Там умершие празднуют. Там, мама, тыкву надо резать, вырезать глаза и свечу вставлять. Тыква светится изнутри.
– М-да… Ну и праздники пошли, – сказала мама. – Впрочем, надо будет спросить у своих.
«У своих» – это значило на работе. Взрослея, Ляля часто замечала: мнение ведущих, операторов, корреспондентов было непререкаемым для мамы, какую бы чушь они ей ни сказали, какую бы дурацкую книгу ни посоветовали, она всему верила беспрекословно.
На следующий день мама позвонила Екатерине Яковлевне и поинтересовалась, почему Лялю прогнали.
– Ляля очень возбуждённая. Плохо себя ведёт.
– Это правда? – спросила мама. Было заметно, что мама не очень верит в это.
– Нет. Я просто иногда с Лизой болтаю.
– Ну а почему всё-таки она тебе не разрешила остаться?
– Потому что, мама, мы к чаю ничего никогда не приносим.
– А разве Екатерина Яковлевна на это обращает внимание?
– Да.
– А мне кажется, это ты одна обращаешь внимание. Екатерина Яковлевна всегда сама всех угощала. Я же помню. Я к ней в детстве ходила в гости.
– А тётя Галя к ней до сих пор приходит, навещает.
– Она ей шубы за три копейки переделывает.
– Нет. Поздравляет с праздниками. А ты – нет. – Ляля знала, что мама очень любит, когда её угощают, но ненавидит разоряться и угощать других, дарить подарки; любит принимать подарки – это да.
– Ну сравнила – Галька. Галька вечно всех одаривает, поэтому такая старая и страшная, на себя-то ничего не тратит.
«Зато ты всё тратишь на себя!» – подумала Ляля. Ей не очень нравилось, что мама говорит «Галька», «Светка», «Стелка» о своих подругах. Ляля бы не показала виду, но обиделась, если бы её звали Лялькой. А они-то маму зовут загадочно – Зо! Ляля надеялась, что мама всё-таки будет покупать что-нибудь к чаю, но ошиблась. Мама ничего не собиралась покупать – из принципа. Тогда Ляля попросила бабушку научить её печь рогалики, бабушка редко, но делала их. И та с удовольствием всё объяснила и показала.