– Не знаю, увезли в лес, но, понятно, недалеко. Думаю, на ту поляну, где и раньше…
– На Лисью, что ли? Так это вообще запрещено, это надо в СЭС сообщить.
– Да что вы! Лисья рядом с шоссе, там же городище студенты-археологи раскапывают, всё никак не докопают.
– Ну что ты, просто практика у них, где-то надо копать…
– Не об этом разговор, – почти трезвым голосом неожиданно отозвался Вадим. – Слышите? Вы тоже не слышите? А потому что мои, то есть наши, лисы всё понимают, что мы говорим. И хитрые какие твари. Не тявкнут, замерли и не дышат. Могут ли лисы задерживать дыхание? – И сторож захохотал страшным гомерическим хохотом.
«Как вообще могли запереть человека тут на работе, без выходных и отсыпных? – подумала Татьяна Михайловна. – Пусть даже он и сам просил. Ведь это нарушение трудового законодательства, режима труда и отдыха…»
– Вадим Витальевич! Ну что вы… Ну не смейтесь так. Страшно же.
– А вы прожектор включите! Не могу я без света. Мне, думаете, не страшно? Духи, они есть, и не переубедите меня, хоть я и материалист, а духи лисьи есть!
– Как захоронили-то, Вадим? – Татьяна Михайловна сидела, безвольно свесив руки. – Не пошла бы зараза какая страшная…
– Нет-нет. Яму выкопали по правилам. На старой охотничьей поляне, на старинной, дореволюционной. Кузьмин рассказал.
– И он от меня скрыл. Вот и доверяй после этого людям.
– Поглядели бы вы на себя со стороны по зиме. Вы из-за корма весь город на уши поставили. А уж если бы о захоронении узнали, так до Москвы бы дошли.
– Вадим Виталич! Ты определись, дорогой. То ты говоришь, что я всё знала. Теперь, что мне специально не говорили, скрывали.
– Нет, – спокойно сказал вдруг Вадим. – Не дошли бы вы до Москвы. Вас бы убили и закопали вместе с вашими ненаглядными лисами. Сейчас лишний шум никому ни к чему. Делят, понимаете, делят деньги. – Вадим загоготал так, что лисы стали скулить.
– Мои лисы живы и я, слава богу. И что ты такое, Вадим Виталич, говоришь-то? Убили бы… За что меня убивать?
– А чтоб не болтали. Много вы болтаете, а ещё больше делаете. Вон гигантов каких навыращивали.
– Кстати, это, Вадим, большой разговор. Повод для конференции. Но всё никак не организуют. Целый год жду конференции. Речь готова, написана-переписана…
– Так покровитель ваш уехал, отчалил в Москву. И всё. Вы теперь как все, Татьяна Михайловна.
– Не мой покровитель, а подвижник, учёный и организатор!
– Да уж, подвижник, с тремя контейнерами манто в Москву махнул, не босиком. – Вадим сплюнул смачно и зло. – А могильник, не волнуйтесь, нормальный такой могильничек, глубже нормы. Это честно. А то побежите ещё по инстанциям, начнёте письма строчить куда ни попадя.
– Слава богу. К лету, значит, перегниют. А площадь?
– Площадь огромная. Семьсот голов забили-то вроде, а?
– Шестьсот четырнадцать товарных и сто тридцать семь племенных, если ни одну тушку не сожгли.
– Ну вот, и я о том же. Значит, к восьмистам скелетикам-то приближается… Но дело в том…
– Подожди, подожди… Яму Беккари! Зимой? Зимой?! – опомнилась Татьяна Михайловна. Она не верила своим ушам. То есть не хотела верить. Но было ясно: Вадим не врал. И ещё было ясно, что если бы он не пил и не одичал тут на станции, то никогда не проговорился бы.
– Растопили там почвы, кострище, все дела, а до этого тушки по мешкам гнили. Неужели дым не видели?
– Откуда? Я ж на работе целый день.
– Вот пока вы там чаи на работе гоняли и ждали, когда вашу шарашку научную закроют, тут всё шито-крыто. Кузьмин начальство успокоил: всё нормально, хороним лис по порядку. По забою. Чем раньше усыплены, тем меньше порядковый номер. Да не рыдайте вы. Ну давайте я тоже зарыдаю. Кузьмин рассказывает, протопили, не промёрзла хорошо земля-то, зима тёплая, вон сколько птицы били зимой. Тетерев не любит промороженную землю.
– Всё равно не могли протопить на двенадцать метров вглубь.
– Татьяна Михайловна. Кандидат наук! И не знаете, что в этом декабре у нас глубже метра земля ещё не промёрзла, тем более ТАМ!
– Что там, чем там не так, как здесь, разница в пяти километрах?
– Ай, – раздражённо махнул рукой Вадим, как бы отмахиваясь. – Что с вами разговаривать. Вы же всё фольклором обзываете. А это священное место. Вы в музее-то были? Картину местного самоучки «Охотники просят прощения у духов» видели?..
– Не картины, наброски. Карандашом. Я их знаю. Но дремучие люди были.
– Дремучие не дремучие, а прощения у убиенных, захороненных без кожи, просили.
– Ну хорошо, хорошо. Ты ещё вступи в Гринпис, Вадим. Тебе там с Карповской самое место. Усыпить семьсот пятьдесят одну особь и… вякать тут про духов…
– Да я не про то. Просто странно. – Вадим помедлил. – Да чего уж там, повторяю – страшно: ночью наши лисы всё в ту сторону смотрят, на просторы Пушнорядья то есть, прямо кидаются на прутья вольеров. И… – Сторож снова перешёл на шёпот. – И странные звуки утром, когда лисы засыпают. Из пустых клеток, где племенные были, за той стеной, клянусь! Как будто тявканье, обычное тявканье, обыкновенное.
– Ой, не знаю. Будем надеяться, что всё нормально. Что яма Беккари удалась.
– Да, конечно, удалась. Только вой и из неё. Охотники слышали. Рассказывали мне по зиме.
– Понятно, Вадим. Это земля газы выпускает, это нормально. – Татьяна Михайловна стала прощаться с зоотехником на ставке сторожа.
Вадим ещё глотнул из бутылки.
– Ой, Вадим-Вадим, надеюсь, один к двум с половиной разводишь?
– Сразу видно химика, – усмехнулся недобро Вадим. – А лисы нам ещё покажут, Татьяна Михайловна.
– Дай бог, дай бог, – сказала Татьяна Михайловна, – надеюсь, до осени дотянем, а там и финансирование, глядишь, возобновят. Печи нам теперь не нужны. А я точно знаю, что деньги на них были выделены. Значит, всё теперь пойдёт на наших лис.
– Вы всё о живых. А я о тех, о неживых. Ага, ждите, что профинансируют. Всё норкам пойдёт. И новые печи они ждут со дня на день. Наши, между прочим. Я уже сам не рад, что забили их всех и не сожгли. Вам платочек ваш вернуть? Свекруня небось прислала. Вы ей шубу, она вам постельное бельё к новогоднему столу.
– Ну что ты, Вадим. Она старая женщина, пожалеть её надо. Я всем эти комплекты передариваю. Каждый год по комплекту, так ещё двуспальному. Смешно.
– И мы с женой тоже на нём ночуем. Пойду я, тоскливо мне здесь, недоброе тут что-то витает рядом. Из сторожки стараюсь, когда один, не показываться.
Вадим сделал шаг по направлению к двери и упал лицом.
– О! Чёрт! Валенки, заразы, промокают в росе-то… Надо бы зимнюю одежду сменить. Чувствуете, и в ночи уже без заморозков.
– Так май же на носу, Вадим Виталич. А ты всё в ушанке.
– Голову я защищаю, вдруг что.
– Что?
– Боюсь, что накинутся на меня.
– Да кто накинется?
– Сам не знаю. Но снится часто нехорошее. Что меня кусают, и всё в голову, в голову, страшные какие-то твари уродуют.
Вадим поднялся наконец с земли, кряхтя и хватаясь за колени, как старый дед, быстро и твёрдо дошёл до двери и захлопнул её за собой.
А Татьяна Михайловна, озадаченная и напуганная тем, что яма Беккари могла быть выполнена не на совесть, поспешила домой.
На следующее утро Татьяна Михайловна лично заявилась в котельную к Кузьмину, вручила ему запечатанную литровку медицинского спирта и попросила рассказать подробно и честно, как происходило захоронение отработанных животных отходов. Кузьмин вёл себя с Татьяной Михайловной учтиво, как доморощенный джентльмен, он сказал:
– Всё нормуль, госпожа пушная фея. Растопили мерзлоту. Да и какая уж особенная в нашем крае мерзлота-то? Зима выдалась тёплая, снег, сами знаете, десять сантиметров, а то и пятнадцать. Земля не промёрзла ещё.
– То есть? Кострище жгли? Отвечай, соберись с мыслями и ответь!
– Ну, кострище жгли на городище студенты. А мы просто костёр. На старинной поляне, по старинке. Но – верите? – привиделись мне по пьяни духи. Охотники такие в мехах и на лыжах. В самодельных жёстких мехах, то есть шкурах…
– Дублёнках?
– Да! Точно! Мехом внутрь. Такие затасканные мездры[20]… И лыжи у них такие, знаете…
– Знаю, знаю… Ты скажи мне лучше… – Татьяна Михайловна пыталась перебить похмельный бред вопросом, но Кузьмин закончил:
– И крепления такие на верёвочках, на тесёмочках…
– Ты скажи: каркас в могильнике поставили? Перекрытия?
– А как же. Всё по науке. Деревянные балки, утеплили бумаженциями, рулонами этого…
– Что – этого? Чем утепляли, признавайся! – Невысокая Татьяна Михайловна схватила высоченного Кузьмина за рубаху на уровне живота. – Признавайся, кому сказала!
– Но-но! Вы поаккуратнее, товарищ фея меха. Говорю: нормально всё – бетон, сруб подкатили, всё по науке. Сгниют все микробы моментально, при шестидесяти пяти градусах все погибнут. Ни одной трупной бактерии не выжить!
– Бетонировали сверху?
– А как же! И люки, и перекрытия.
– Надо будет самой сходить посмотреть, что и как.
– Не пустят вас.
– Забор поставили?
– Нет, сторожку только. И псарню вокруг неё. Пока не сгниют, всю весну там никого пускать не будут, на всякий случай.
– Это СЭС, ветнадзор утвердили?
– Не знаю, но строго и секретно. И всем сказали молчать про кремационные печи, их тоже тю-тю, туда, в могильник. Но… – Теплотехник авторитетно поднял палец вверх. – Но в отдельный могильник, в мелкий.
– Тушки просто скидывали?
– А что ещё делать? Но старались ноздря в ноздрю, то есть ноздря к ноздре, ой… – Кузьмин заметил, что лицо Татьяны Михайловны слегка покраснело. – Ой, простите, бесшкурные они, ну тогда скажу честно: прямо в мешках и забросали в ямы эти беккаревские, могильник что надо, всё сгниёт. Мешки-то холстина, тоже гниёт. Не волнуйтесь.
– Значит, утрамбовали? – Татьяна Михайловна повторяла вопросы, подозревая, что теплотехник врёт.