чем тебе понадобились эти лилии?
– Я нашла занятнейший альбом, «Азбука цветов», это гербарий твоей матери. Смотри, вот ее подпись – «Э. Виндхунд» и виньетка, а чуть ниже – «любезному Фердинанду». К каждому цветку приписано толкование, чтобы с помощью тайных знаков общаться с любимыми. И только лилии здесь нет, одно лишь романтическое описание – «означает бушующие чувства в душе дарящего».
Даже в годы, когда мать была в ясном рассудке, Луиза не могла припомнить хоть раз, чтобы та занималась цветами. Видимо, этот альбом она заполняла до рождения дочери.
– Оказывается, она была так пылко в него влюблена… в каком возрасте герцогиня вышла замуж за твоего отца?
– Думаю, ей было не больше семнадцати. – Луиза попыталась припомнить историю своей семьи, но ей было известно немногое. Даже этот самодельный альбом говорил больше, чем все визиты к матери.
– Вот как… Мне было девять, когда я узнала Антуана. Он казался таким взрослым и самостоятельным, хоть мать и сильно его опекала. – Агнесс раскрыла альбом на первой странице, на которой был распростерт желтый цветок с острыми клиновидными лепестками. – Это безвременник. Здесь сказано, что он символизирует жизненную силу и юность, но его корни – источник сильного снотворного и даже яда… Мы были помолвлены почти с моего рождения, и поначалу отец смотрел на наш будущий брак благосклонно. Но со временем стал замечать в Антуане некоторые… странности. Вот, взгляни, какой утонченный цветок лаванды. Даже спустя столько лет она хранит свой аромат.
Луиза склонились над гербарием и действительно почувствовала едва уловимый запах.
– Странно, что такое стойкое растение означает в букете сомнения… – задумчиво продолжала Агнесс. – Мы еще продолжали видеться, при дворе и в Виндхунде редким летом. Ты, может, и не помнишь… Он становился все более замкнутым, хоть я тянулась к нему всей душой… Гладиолус как бы говорит «дай мне шанс, мои чувства искренни»… – Она перелистывала страницы одну за другой. – В конце концов отец сообщил герцогу о расторжении помолвки, когда до свадьбы оставалось около года. Нарцисс помогает смириться, пережить несчастную любовь. Знать бы об этом тогда… а после все изменилось. – Она застыла, устремив невидящий взгляд на темно-изумрудные сосны, стеной ограждавшие сад.
– А что это за цветок? – спросила Луиза в попытке отвлечь ее от скорбных мыслей. – Он будто состоит из двух.
– Это аквилегия, орлиный цвет, – оживилась Агнесс, вновь обращаясь к альбому. – Его описание, пожалуй, самое сумбурное и противоречивое. Послушай: «В руках его держала Фрейя, но также он значит и измену; в старину называли его туфельками эльфов, а семена его вытравляли у женщин плод; из корня его варят любовный напиток, кладут его под матрас куртизанки; аквилегия растет у склепов и открывает двери в мир мертвых, к тому же умаляет скорбь». У твоей матери очень красивый почерк.
Луиза коснулась ломких разномастных лепестков. В центре был обыкновенный белый лютик, но острыми пиками его ограждали от мира еще пять лепестков.
Говорят, матери девочкам ближе всего. Агнесс своей матери не знала – как и сама Луиза.
В пять часов пополудни, когда Эмилия Виндхунд обыкновенно пробуждалась от дневного сна, Луиза вновь оказалась в ее комнате. Несмотря на годы, проведенные порознь, и на то, что она смирилась со своим мнимым сиротством, какая-то часть в ней стремилась найти с матерью нечто общее. Близость, нежность, хотя бы узнавание… Хоть на миг.
Но герцогиня жила в своих снах, в тех временах, когда была молодой матерью лишь троих детей, трех очаровательных мальчиков. Первенец и любимец Антуан все еще был для нее шестилетним сорванцом, любящим бойкие игры и сказки о рыцарях, на которых мечтал быть похожим. Средний сын, Вендель, замер в возрасте лет четырех, а Клемент еще не начал ходить. Дочери для нее не существовало, а потому Эмилия принимала Луизу то за горничную, то за гувернантку, то за няню.
Поначалу дочь пыталась пробиться сквозь скорлупу матери, рассказать ей о себе, о тех немногих моментах, что сама могла вспомнить. Но герцогиня, услышав ее речи, лишь затихала на время, а через минуту снова осведомлялась, не капризничал ли Вендель за обедом. Спустя несколько недель Луиза оставила свои попытки и привыкла играть за день по нескольку второстепенных ролей в жизни больной одинокой женщины, которой стала ее мать. Оставалось лишь гадать, какая боль заставила ее постепенно уйти из этой жизни в страну воспоминаний.
Сегодня Луизе была уготована роль личной горничной и конфидентки – пожалуй, самая близкая к тому, чтобы называться приятной. В глазах герцогини они были ровесницами, а потому та охотно болтала, пока дочь расчесывала ее длинные темные волосы, пронизанные седыми нитями.
– Сегодня из столицы прибывает герцог! Я должна напомнить ему, кто прекраснейшая женщина Кантабрии. – Эмилия мечтательно поглядывала в окно, будто надеясь среди облаков разглядеть приближающийся экипаж супруга. – Ведь в Хёстенбурге столько знатных красавиц.
Фердинанд Спегельраф действительно был сейчас не в замке. Время от времени он исчезал, а потом внезапно возвращался. Луиза не могла взять в толк, зачем он отыскал ее спустя столько лет и привез в Виндхунд, ведь сказанные между ними с того дня слова можно было пересчитать по пальцам рук. Он занимал второй этаж восточного крыла, где находилась и библиотека. Луиза с детства опасалась отца, хладнокровного и равнодушного, а потому старалась не попадаться ему на глаза. Слуги же одинаково избегали и его, и остальных членов семьи Спегельраф, несмотря на попытки Луизы общаться на равных. Будто получили приказ, суровый и однозначный.
На самом деле за все дни, что она здесь провела, отец еще ни разу не навестил герцогиню. Но кто осмелится разрушить ее наивные фантазии?
– Вы их затмите, едва он вас увидит, – заверила ее Луиза, укладывая пряди в старомодную прическу со взбитыми локонами по бокам и закалывая их черепаховым гребнем на затылке.
– Благодарю, моя милая… но все же сегодня мне бы хотелось добавить к своему наряду что-нибудь необычное, изящное. Кокетливое, но ни в коем случае не вульгарное…
Луизе вспомнился гербарий.
– Может быть, украсить прическу живыми цветами? Они еще есть в саду. Пурпурный георгин прекрасно оттенит ваши волосы.
– О нет… нет-нет… цветы – они такие хрупкие и быстро вянут. Пустые создания, – внезапно прошипела она.
Лу отшатнулась: она впервые увидела на лице матери какой-то намек на злость. Спустя мгновение та вновь была безмятежна.
– Принесите мне ту бабочку из серебра и органзы, что в шкатулке. Да, эту. Ее будет довольно. Теперь идите, я хочу побыть одна.
Уже в дверях Луиза обернулась и увидела, как герцогиня беззвучно что-то шепчет, вздрагивая подбородком, сплетая и расплетая красноватые обкусанные пальцы.
Осень скинула наконец свою любезную личину, и воцарился октябрь, мрачный предвестник схождения земли в царство холода. Не осталось ни цветов, ни зелени. Серый остов плюща сняли с беседки, зная, что он вырастет вновь, упорный и жизнелюбивый. Погода уже не располагала к прогулкам, и камин в большом зале пылал, не угасая ни на час.
Девушки сидели в полукруге его света: Луиза – на ковре, чтобы лучше видеть свою вышивку, а Агнесс зябко поджала ноги на софе, рассеянно листая книгу о птицах Олона.
– А были ли там птицы? – вдруг спросила Агнесс тишину, в которой мерно потрескивали искры.
– Там?.. В саду? – удивилась Луиза, оторвавшись от своего занятия.
– Нет, не в саду. На ярмарке Олона, помнишь? Я не смогла тогда поехать и отправила вас с Гуннивой. Ты видела там птиц?
– Возможно, да, но я уже не помню. Хотя висели клетки. – Девушка, точно извиняясь, улыбнулась. – Боюсь, мне нечего прибавить к тому рассказу.
– Жаль… – Агнесс, ежась, потянула на себя плед. – А завтра годовщина.
Не было нужды объяснять Луизе, что это была за дата, разделившая жизнь принцессы на «до» и «после». Бунт, пожар, убийство, бегство – почти все то же пережила и она, но никогда бы не решилась рассказать подруге, что видела, слышала, как убивали ее отца. Была в шаге от него, когда грудина треснула под натиском штыка, когда король испустил последний хрип. Это было бы слишком жестоко.
Агнесс, напротив, была расположена к воспоминаниям. Или, вернее сказать, созрела для того, чтобы с кем-нибудь их разделить. Она легла на бок, по-детски подсунув кулак под щеку, и уставилась на огонь.
– В ту ночь, в ту ужасную ночь я не спала, писала к Антуану. Едва отец сказал мне, что свадьбы не будет, я боялась, что связь с ним оборвется, и отсылала по два письма в неделю. Он отвечал одним на оба. Я втайне злилась на отца, кляла судьбу, будто это было самой страшной трагедией в жизни. Днем была весела. Знаешь, принцесс учат хорошо скрывать чувства – им не место при дворе. – Агнесс продолжала смотреть на пламя, не моргая. В полумраке ее грозовые глаза казались почти черными. – Сперва я услышала выстрелы. Потом почувствовала запах дыма. Подумала, что случайно запустили праздничный салют, и подошла к окну. А там… пожар. И крики. И люди, люди бегут… и падают. – Она умолкла и быстро вытерла две влажные полоски на щеках тыльной стороной ладони.
– Как тебе удалось спастись? – Луиза задала вопрос, давно ее терзавший.
– Меня спас судья Спегельраф. Я бросилась было искать отца, но тут из потайной двери за зеркалом вышел он в сопровождении двух вооруженных людей. Он велел мне следовать за ним. Я не хотела этого делать, ведь папа мог прийти за мной в любой момент. – Агнесс уткнулась лицом в расшитую цветным льном подушку, ее слова зазвучали придушенно и глухо. – Но герцог был непреклонен. Сколько мы блуждали по застенкам – я не помню… тогда мне казалось, что вечность. Через перегородки слышно было, как бунтовщики все вокруг громили, бранились и хохотали. Как жалобно визжали женщины… я потеряла собаку. – Она коротко всхлипнула.
Луиза подошла к ней и села рядом. Как утешают принцесс? Явно не так же, как швей. Но все же она протянула руку и осторожно положила ей на спину. Агнесс продолжила, не переставая плакать: