из города. Иначе никак.
Чайка перекусила нить, встряхнула пиджак и накинула его на плечи. Когда он сел как надо, снова обратилась к Луизе:
– Как ни посмотри, а в голове у тебя каша, и та без соли. Пойдем, покажу кое-что.
Уже оказавшись на крыше театра, Луиза осознала, что сейчас раннее утро, когда на заводах только подают гудок к началу смены. Горизонт еще не приоткрылся на востоке, впуская свет, а по улицам стелился плотный туман. Первые рабочие уже торопились, нахохлившись в толстых зимних одеждах. Чайка показалась из люка следом за ней, зябко потерла мигом покрасневшие ладони и достала из видавшего виды портсигара новую папиросу. Было уже сложно представить ее без этой привычки, от которой, видимо, ее голос стал таким хриплым.
– Ну, так куда направляешься? – спросила она, выпуская струйку желтоватого дыма.
– Попробую снова устроиться в общежитие. Займу денег на первое время, у меня есть добрые друзья. Как можно скорее устроюсь на работу, к примеру, в какое-нибудь ателье. Или в прачечную. – Луизе отчего-то легко удалось выразить словами все свои планы.
– М-да. Все это, конечно, прекрасно… Вот только у тебя ничего не выйдет.
– Но почему? – Луиза повернулась так резко, что под ее ногой поехала неверная черепица. Она испуганно отошла поближе к люку.
– Тебя ищут, – просто ответила Чайка, будто сообщать такие новости для нее было чем-то обыденным.
– Возле общежития? – догадалась девушка. – Но кто?
– Кто-кто… кто увез тебя летом, тот и ищет, принцесса. Экипаж дежурит почти все время, а кто внутри – уж извини, не знаю, не заглядывала. Но, думаю, не судья собственной персоной, а кто-нибудь помельче.
– Ты знаешь, кто я, – убито пробормотала Луиза. – Ты все про меня знаешь.
– Да уж, драма какая. Дыши ровнее, я не выдам. Если только сама не захочешь кому-нибудь рассказать, сколько комнат в твоем родовом поместье. – Чайка не дала ей опомниться и возмутиться. – Гляди! Вон там, ниже, в четырех кварталах отсюда, – твой прежний дом. И там тебе больше нет места. А внизу, – она топнула каблуком для наглядности, – наш Крысятник. Тебе здесь рады. Просто знай. – Она бросила еще тлеющий окурок за край крыши и собралась спускаться обратно.
– Но я правда не могу! – остановила ее Луиза. – Я не могу остаться здесь, объедать вас, не приносить ни малейшей пользы. И так противно прятаться… Но…
– Не нужно искать оправданий, когда ты уже здесь. Я же вижу, что тебе хорошо в театре. Хотя у нас то еще дно с гнилым осадком.
– Верх гниет не хуже… – прошептала Луиза, но Чайка ее услышала.
– Пригодишься еще. У Олле чутье на людей, и получше моего. Пошли, здесь собачий холод.
Нильс редко посещал Крысятник, и за те три месяца, что Луиза провела в театре, она видела его от силы раз пять. Обычно он приходил вместе с Олле и разговаривал лишь с ним одним. На вид Нильсу было за тридцать, и он был далеко не из тех обаятельных люмпенов[2], с кем она успела познакомиться. Одного взгляда хватало, чтобы почувствовать: этот человек опасен, а его нож не скучает без дела. Его белесые волосы были стянуты в две тонкие тугие косы и придавали ему вид дикого северного завоевателя, а все четыре клыка когда-то вырвали, по слухам, за то, что он вцепился ими не в ту руку. Счастье, что он не жил в театре.
Когда Луиза с Чайкой спустились под сцену, он был там. Развалившись на одном из тюков с тряпьем, Нильс плевался в потолок щепками от разжеванной в мочало зубочистки.
– Пырнуть эту тварь, да поскорее, – прошипел он, бешено кося глазом. – Если б только подобраться поближе!
– Далеко тебя не пустят, с твоим-то ликом мыслителя, – отвечал Олле, которого, казалось, вовсе не раздражал агрессивный собеседник.
– Да начхать! Ты хоть знаешь, что на площади…
– Ваши новости все с душком, милейший. Все в курсе, все готовы. Мы выступаем, только рассветет. Дамы, вы с нами? – обратился он к девушкам, которые пытались бочком проскользнуть мимо и не попасться на глаза Нильсу.
– Я пас, – отрезала Чайка и тут же скрылась.
– Луковка, тебе стоит пойти, что бы ты там ни говорила. Посмотришь, куда тебя пыталась утащить та ведьма и что бы с тобой стало, отведай ты ее угощение. К тому же Братья готовы показать высший класс.
– А я еще ничего не говорила. Куда идти? Ведь если там так опасно, как ты говоришь…
– Там станет еще хуже, если никто не пойдет и не сделает того и этого: не пустит дым слепым в глаза, не дернет за усы кота. Злодеяния должен кто-то пресекать! – Он поднял вверх палец. – Ты меня понимаешь?
– Думаю, не вполне.
– Сама увидишь. Нильс, найди Братьев, они в мастерской.
– Я тебе не посыльный. – Светлоголовый бродяга сплюнул на пол остатки зубочистки и зашагал прочь, сунув руки в глубокие карманы пальто.
– И ты соберись-принарядись, – обратился Олле к Луизе. – Сегодня нанесем визит королю!
Главная площадь изменилась с тех пор, когда Луиза еще была швеей на фабрике. Но человек, идущий не разбирая дороги, как она неделю назад, мог и не заметить этого, даже если бы забрел туда. Дело было даже не в смене сезонов. Ратуша нравилась ей раньше, ее пронзающие небо шпили, поражающий воображение хитроумный хронограф, высокие узкие окна и витражи, блестящие на солнце. Теперь их не было: каждый проем был заколочен досками.
В белесом, как сыворотка, февральском небе солнце было почти неразличимо. Время близилось к девяти утра, и площадь обросла, точно комками мха, группами людей. Все они стояли, замерев и обратив лица к башне с хронографом и колокольней, будто вот-вот должно было произойти нечто важное. Олле и Нильс тоже напряженно чего-то ждали, но их ожидание скорее напоминало нетерпение охотничьих псов перед тем, как их отпустят с привязи.
Минутная стрелка достигла верхней точки главного циферблата. В ту же секунду зазвонил колокол; его звук вибрировал и разрастался. Народ двинулся к стенам ратуши. С каждым ударом толпа все более сгущалась у лестницы, ведущей к дверям, но никто не поднимался по ступеням. Они всё еще смотрели вверх, как рыбы, ждущие корма.
На балкон, что находился прямо над входом и служил всегда для важных объявлений горожанам, будь то эпидемия или рождение августейшего отпрыска, вышел Антуан Спегельраф в белоснежном мундире с красной лентой через плечо. Он приблизился к ограждению, простер руки над площадью – и народ возликовал. Хоть Луиза знала его недолго, а сейчас стояла в отдалении, у нее не возникло ни малейших сомнений, что это был он – ее старший брат, король-изгнанник. Тот самый человек, что страшился каждого шороха, прикрывал глаза в присутствии слуг, ожидая, пока они уйдут, теперь возвышался над теми, кого боялся и презирал. Он купался в их обожании.
– Смотри, Луковка, смотри! Просто представь, что ты среди них: стоишь и ждешь подачки. – Лицо Олле никогда еще не было таким ожесточенным.
– Но они любят его… я не понимаю. – Луиза не могла оторваться от нового образа брата – величественного и жуткого.
– Конечно, любят… а еще больше они любят ту отраву, которой он щедро их одаривает. От нее они сначала готовы пуститься в пляс, затем видят эльфов прямо под потолком ратуши. А после валятся на пол и ползают, исходя по́том. Иные живут там, как в ночлежке.
– Но если они собираются внутри, почему он встречает их на улице?
– Каждый из его подданных получил приказ: привести друзей и родню, если те еще не признали Его Высочество Выродка, – прорычал Нильс. – Поэтому их больше, чем обычно. И поэтому мы здесь.
Антуан начал свою речь, но на расстоянии ее не было слышно отчетливо. Только одобрительный гул, которым встречали каждый его особо громкий возглас.
– Что он говорит им? Я не могу разобрать. – Луиза незаметно для спутников осматривалась, ведь поблизости могла быть и карета ее отца. Или Клемент, чьей задачей было присматривать за венценосным братом в столице.
– Все то же, что и прежде. Что мир прогнил, а вместе с ним и люди. Что все слепы и не видят пороков нового правительства, и лишь он способен вернуть им ясность взгляда и былую чистоту нравов, – перевел Олле невразумительные звуки.
– Глаза… у той женщины были красные глаза, а зрачок… – Девушка вновь почувствовала приближение дурноты, вспомнив встречу в тупике.
– Да, это все от его питья и сладкого хлеба. Загубленные люди с мозгом мягким, точно глина, – всему готовы верить, что им ни скажут.
– Уже сейчас… – Нильс облизнул обветренные губы. – Сейчас откроют двери! Чего они ждут, ну?!
– Вы хотите его убить! – Ужасу Луизы не было предела.
– Ну нет, – усмехнулся Олле, – Линкс и Рехт работают не так. Научный подход! Я уже вижу их, и ты смотри внимательно: сейчас будет представление!
Антуан еще продолжал вещать с балкона, когда площадь с громкими хлопками начала заполняться разноцветными клубами: зеленые треугольники, красные и белые полосы – дым сложился во флаг Кантабрии. Это было бы прекрасно, если бы не испуганные крики в толпе и не первые выстрелы, возвестившие о прибытии стражи.
Из плотных цветастых облаков выбегали врассыпную бедно одетые люди, прикрывая лица, запачканные краской. Полускрытые дымом, бегали возле ратуши констебли – можно было различить лишь их фуражки и воздетые к небу дубинки. Они искали виновников, и с каждой секундой количество дубинок в дыму возрастало.
Нильс, выхватив нож из голенища, издал нечеловеческий клич и бросился к ратуше.
– Чтоб тебя! Стой, Нильс, тебя схватят! – Олле попытался его удержать, но было поздно.
Сгруппированный для бега, он сомневался лишь секунду: последовать за одержимым товарищем или уводить с площади Луизу, которая застыла, парализованная страхом. Плюнув с досады, он схватил ее за руку и помчался прочь, а девушка едва поспевала отталкиваться ногами от обледенелой мостовой, чтобы не полететь за Олле воздушным змеем.
На бегу он громко запел:
–