– В рулетку, но не в карты. Ты сможешь? – Он смотрел прямо на Чайку, но та упорно отворачивалась от сверлящего взгляда Олле. – Слышишь меня, я бросаю тебе вызов! «Эрмелин» бросает вызов твоему мастерству!
– Не пытайся взять меня на слабо́, пугало! – разъяренно закричала Чайка. – Этим все и кончается, понимаешь?! Ты перестаешь просто работать с олухами, тебя охватывает сначала гордыня, потом азарт, потом ты принимаешь вызов, который тебе не по зубам! А на утро уже плещешься в канале! С потрохами наружу, – она разрыдалась, стиснув полы сливового пиджака.
Луизу так удивила ее вспышка, что она не успела приблизиться к Чайке со словами утешения – Олле опередил ее.
Через минуту слезы Чайки уже пропитали его куртку на плече, а он бережно, как сестру, гладил ее по серой кепке. Слегка успокоившись, она отстранилась и грозно посмотрела на друга покрасневшими глазами:
– Что еще скажешь? Ну? Давай уговаривай меня!
– Ты не такая, как твой отец. Прости, я все сказал неверно… Азарт тебе неведом, ты слишком умна, и слишком горек опыт, а потому тебе нет равных.
– Мне нужна охрана. И «курочка». – Чайка шмыгнула распухшим носом. – И я еще не согласилась. Соскочу, если что не так. Сразу предупреждаю. – Невесть откуда белым голубем выпорхнул платок, и она утерла им мокрые щеки.
– Вербер и Луковка тебе в помощь. Да и я там буду тоже, – повеселев, ответил Олле. – Вот видишь, я все продумал…
– Извините, – робко заговорил Павел. – Но как я помогу? Я не игрок, да и… Луковка тоже. Единственный раз сыграл по пьяни – и вот я тут, без дома и работы.
– Прикроешь отход. А Луковка станет «курочкой», то есть тем, кто подает знаки и подсказки главному игроку. Вот ей придется взять в руки карты.
– Никогда не играла, тем более на деньги. – Луиза хотела помочь, хоть план и был сомнителен. – Я не справлюсь.
– Тебе и не нужно выигрывать, – вздохнула Чайка. – А правила штоса слишком легкие даже для ребенка.
– Штоса?
– Так, дамы, детали вы обсудите между собой. Сейчас пора покинуть штаб. Стемнело. – Он указал на чернильно-синие окна в рамках снега на каждой перекладине. – Я встречусь с вами на неделе, с каждым. И будьте осторожны: одна костяшка упадет – за ней другие.
– Последний вопрос, Олле, – протянул Нильс. – С нами все понятно, но какой интерес тебе? К чему все это: контрабанда, ратуша, игорный дом? Ты даже не кантабриец, так, птица перелетная.
Миннезингер оглядел все обращенные к нему лица и улыбнулся легко и беззаботно:
– Я хочу устроить представление. И, как и все вы, получить кусок от пирога Якоба. Говорят, он знатный пекарь.
Как и было оговорено, здание биржи они покинули по очереди. Пэр вызвался проводить Фабиана, Братья всегда ходили вместе, как связанные, остальные разбрелись поодиночке, безоглядно исчезнув в морозном мраке улиц. Луиза боялась заблудиться, и ее спутником стал Олле.
В рабочем районе, где из домов больше всего было многоквартирных ветхих зданий, в окнах загорались огни – люди возвращались в свои каморки после смен, чтобы перевести дыхание перед следующим днем-близнецом. Но нельзя было заглядываться на эти фрагменты чужих жизней: снежная каша, подтаявшая за день, вновь обратилась в наледь, и Луиза шла, боязливо выверяя каждый шаг. Уличный драматург шел чуть поодаль и мурлыкал под нос мелодию, воодушевленный собственными мыслями и планами.
В Луизе происходила внутренняя борьба между природным любопытством, тягостными предчувствиями и нежеланием забрасывать Олле очередным ворохом вопросов. С каждым «почему?» она отчего-то чувствовала себя глупее и младше. Но были вещи, которые нельзя выяснить иначе.
– Олле, – позвала она.
– Да?
– Нильс ненавидит короля Антуана. А ты сказал, что он имеет право на месть, даже на убийство. Разве можно иметь право убивать, если ты не на войне? – На словах вышло вовсе не так стройно, как звучало в голове.
– Нильс живет на войне, бесконечной войне со всеми. Ему следовало бы появиться на свет в век ваших предков, когда Кантабрия только рождалась из огня и крови, под натиском неистовых пришельцев с севера. Тогда люди не задумывались о том, есть у них на это право или нет. – Олле плотнее запахнул куртку. – Но если ты спросишь о причине личной ненависти, то она есть.
– Какая?
– Его мать. Нильс говорит, что она была дурой, но я слышу: «Она была доброй, простодушной и суеверной». Когда он вернулся из своих странствий, ее уже не было в живых. Одной из первых старушка примкнула к Антуану, но ее здоровье было слишком хрупким… и вот в одиночестве, в мыслях о мести сгорели последние границы. Хотя он не был ягненком и прежде.
От этих слов Луизе стало больно. Сколько зла, сколько смертей посеяла ее семья, будто собрала в себе все худшее, что могло быть в людях! Но те, кто наделен властью, всего опасней. Луизе казалось, еще немного – и ее саму настигнет зараза безумия, таившаяся в крови с рождения. Накажет бесконечным, безвыходным раскаянием за все их преступления.
Нужно было немедленно отвлечься от этих мыслей.
– Откуда ты? Все говорят, ты чужестранец, но говоришь без акцента.
– Вопрос закономерный. – Олле вздохнул, будто тема была ему неприятна. – Сразу видно: не ибериец, не моряк Александрии, не олонец и не рус. Ни один из феодов никогда не был моим домом. Ни то ни се, без племени и рода. Но я решил так сам и не стыжусь. Уже минуло двенадцать лет, как я покинул берег и деревню моих родителей. Ручаюсь, они живут там и поныне.
– Но где? Что за берег?
– Остров, где все поголовно рыжие. Я не в счет. Смотреть там не на что, кроме болот и древних истуканов.
Луиза поняла, что за остров он имел в виду: ее придворный учитель географии был строг, но рассказывал интересные истории о странах и нравах, когда она не ленилась. Эриу, один из островов Альбиона, если она правильно истолковала его слова. Он служил александрийцам в дальних походах до Новых земель – там отважные моряки запасали пресную воду. Ледяные воды, омывавшие Альбион, не привлекали праздных путешественников, а немногочисленный народ жил скромно и уединенно. Выходит, именно оттуда Олле убежал еще ребенком.
Вокруг так много сирот – взрослых людей, проживающих свою жизнь в скорби по утерянным родным. Но есть и те, кто сам отринул семью и уготованную им судьбу, будь то грязные интриги или прозябание в глуши, выбрав непредсказуемые течения. Ни о чем не спрашивай, если не готов узнать слишком много.
Рука Миннезингера опустилась перед Луизой, как шлагбаум, пока она смотрела под ноги, погруженная в мысли на ходу. Перед ними, в скудном свете фонаря, уставившись на них, стояли двое.
– Поздновато для прогулок, – издевательски заметил один из мужчин, отлипнув спиной от столба.
– Справедливое замечание от того, кто сам бродит в потемках. – Тон Олле был обычным, но его напряженное лицо говорило: он с ними не знаком и знакомиться не желает.
– Но с тобой девчонка-милашка. Не слишком ли ты беспечен, а, парень? – сипло отозвался второй и двинулся к ним. – Пойдем с нами, крошка, на что тебе этот урод?
– Моя дама останется со мной. – Олле отстранил ее за спину одной рукой, а другой потянулся к поясу.
– Поделись девочкой, парень, – насмехался первый незнакомец. – Не видишь, мы устали, хотим повеселиться.
– Повеселись со мной, если невмоготу, я сам комедиант. – Под пальцами молодого человека щелкнула пружина выдвижного лезвия.
– Смотри, Жак, у этого клоуна нож!
– Иди сюда, ублюдок, у нас тоже когти есть!
В следующую секунду Луиза очутилась на земле, больно оцарапав бедро о щетинистый наст. Но то, что происходило в пляске теней и света, было страшнее: рыча и вскрикивая, три фигуры сходились, сцеплялись, вновь разделялись и кружили. Олле был один. Их двое. А она тряпичной куклой валялась в стороне, бессмысленная, бесполезная. Олле совершил резкий выпад и полоснул одного из них по предплечью, отчего тот с воплем выронил свой нож и побежал прочь, бросив товарища. Второго бегство подельника только разъярило, и он усилил натиск. Луиза обеими руками зажала рот, чтобы не отвлечь Олле криком ужаса, рвущимся наружу.
Она так и не поняла, что именно произошло, но незнакомец мешком повалился к ногам Миннезингера, хрипя и хватаясь за горло. Олле нагнулся и вытер лезвие о край плаща затихающего противника, у которого между пальцев вытекала смола. Затем неловкой, шатающейся походкой приблизился к Луизе и подал ей нож одного из нападавших. У стилета было черное трехгранное лезвие, и он больше напоминал миниатюрный меч, чем орудие бандита.
– Тебе пригодится. А теперь уходим. Так быстро, как сможем.
Свернув в сторону, они, петляя, продолжили свой путь к театру. Она старалась не говорить и дышать ровно и глубоко, чтобы утихомирить колокол в груди. Через пару кварталов Луиза поняла, что Олле ранен: он болезненно морщился на каждом шагу и время от времени прикасался к левому боку. Когда он заметил ее взгляд, то нашел в себе силы улыбнуться и даже потрепать ее по одеревеневшему плечу:
– Не бойся, Луковка, мы почти пришли. Поможешь мне потом?
– Конечно, – всхлипнула Луиза, чувствуя себя виноватой.
Стена Крысиного театра уже виднелась за следующим поворотом.
Уже у самого черного хода Олле ослаб настолько, что всем телом навалился на Луизу и еле переставлял ноги. Ей удалось довести его до кухни, которая пустовала, но печка слабо светилась углями.
Девушка раздула пламя, поставила кипятиться воду в медном чайнике и достала пару мягких от старости полотенец. Тем временем он, стиснув зубы, снял куртку и стянул рубаху через голову. На раненом боку, от ключицы до пояса, усатой мордой вниз, распластался пестрый дракон, какими их изображают олонцы. Желтые глаза дракона заливала алая кровь.
– Свиньи ранили дракона… Такой басни еще не сложили. – Он обрушился на скамейку Этель. – Выглядит скверно, да, Луковка?
Луиза старалась не присматриваться – от вида крови у нее кружилась голова, но она знала, что рану нужно промыть, прижечь и перевязать.