Леопольд съежился от этих слов. Именно он познакомил их с Жоакином, и именно он настоял на том, чтобы Юстас оставался в Комитете, не желая, чтобы организация и дальше распадалась. Выгораживал и защищал своего старого знакомого при малейшем конфликте. Теперь вина за произошедшее лежала отчасти и на нем.
– Сейчас допроса ждут около полусотни людей, вызвавших подозрение. Каждый из них наверняка натворил достаточно, чтобы быть повешенным на площади перед бывшей ратушей, но сначала я хочу выяснить главное – причастны ли они ко взрыву. И прочему. – Желваки на его смуглых впалых щеках то проявлялись, то исчезали. – Твоя задача – присутствовать на всех дознаниях и докладывать мне лично об их результатах.
– Разве это не задача Сыскного управления? – удивился Леопольд. – И вообще, так уж сложилось, что я секретарь партии и твой личный ассистент, но отнюдь не мастер пыток и допросов.
– Сыскное управление потеряло мое доверие. Все потеряли мое доверие! Это приказ, Леопольд. Иди, я отрядил солдат для твоего сопровождения.
– Но мои прежние обязанности…
Стук в дверь отвлек Жоакина. В дверях показался кудрявый юноша лет двадцати с мелкими чертами грызуна.
– Герр Мейер, я не вовремя?
– Вовремя. Видишь ли, – обратился он к другу, – я нашел человека для выполнения твоих обязанностей, пока ты отдыхал в Ривхольме, а меня чуть не убили в собственном кабинете. Теперь у тебя есть новые, и постарайся подойти к ним с ответственностью.
Паркетный пол раскололся под ногами Леопольда, и теперь там зияла бездна.
Вот как, управляющий Мейер… Вот как вы управляете всеми, даже теми, кто верил в вас с самой первой секунды, как увидел. Теми, кто вытащил вас на свет, помогал и словом, и делом. Кто смирился с незаметной ролью рядом со своим бывшим слугой.
Он поднялся на ноги и деревянной походкой зашагал к выходу. Так устроен мир: сильные приказывают, слабые подчиняются. Пусть будет так. Пусть все идет своим чередом.
День в Сыскном управлении выжал его досуха, до последней капли. Никогда прежде, даже когда приходилось быть в самой гуще забастовки, ему не доводилось видеть столько грязных, напуганных и опустившихся людей. Работники фабрик и доков отличались от этих сорняков, как породистая лошадь от паршивого мула.
Их били. По почкам, в живот, по лицу. Они выплевывали зубы в сгустках крови и корчились на холодном полу. За несколько часов допросов Леопольд услышал столько признаний, что они не умещались у него в голове. Однако никакой полезной для Жоакина информации он не узнал. Когда экипаж подъезжал к дому, Леопольд уже наполовину погрузился в сонное забытье, наполненное тревожными образами.
На подносе для писем лежал конверт с синей маркой, подписанный знакомой слабой рукой. Леопольд подумал было, что послание от отца может подождать до утра, когда он отдохнет и наберется сил, но годы работы в Комитете рядом с педантичными Жоакином и Юстасом сформировали в нем привычку не откладывать бумаги на завтра. К тому же отец был уже очень стар, и Леопольд не на шутку беспокоился о нем.
Неделя, проведенная в Ривхольме, последнем оставшемся у отца имении, произвела на Лео тягостное впечатление. Немощь графа и небрежное ведение хозяйства звонили в колокол сыновнего долга: «Ты нужен здесь! Ты должен быть здесь!» Но он не остался.
По иронии судьбы, Леопольд вернулся именно в тот день, когда случилось покушение. Точнее, сразу после него. В Коллегию согнали столько солдат, что он целый час не мог прорваться к Жоакину, даже выкрикивая свое имя и должность в их каменные лица. Когда он наконец достиг кабинета президента, то увидел, каким его друг может быть в гневе. И это зрелище его напугало: тот грозился расстрелами и виселицей, крушил стулья, швырял документы, печати и чернильницы. А когда заметил Леопольда, то сорвал злость и на нем, обвинив в соучастии. Позже он извинился и они оба поклялись забыть об этом. Леопольд еще помнил.
Не ожидая никаких хороших известий, Леопольд распечатал конверт и развернул сложенный втрое лист плотной гербовой бумаги.
Прочитав письмо до конца, он решил, что произошла какая-то ошибка: отец утверждал, что после отъезда Леопольда к нему заявились государственные скупщики леса и потребовали продать вековую поминальную рощу. Они сказали, что та удачно расположена и сосны в ней нужного качества. Граф сетовал, что у нынешних властей не осталось ничего святого, никаких связей с традициями народа, и умолял сына защитить поместье и рощу. Хотя бы пока он жив.
Рядом не было Жоакина с его осуждающим взглядом, поэтому Леопольд налил себе полный стакан крепленого вина и выпил его залпом. Следующий осушил одним глотком до половины. Паутина сна слетела с него, оставив опустошенным и взволнованным. Он никак не хотел верить, что Жоакин нарушил данное ему слово не трогать Ривхольм ни при каких обстоятельствах. Скорее всего, это случайность, чья-то оплошность.
Едва Леопольд успокоил себя этими мыслями, как пришли сомнения, темные и вертлявые, чуждые и ядовитые. С чего он взял, что еще значит что-то для господина президента?.. Властность Мейера уже граничила с манией и грозила перерасти в диктатуру. А как легко он заменил самого незаменимого? Свою шлюху Жо ни на кого не променяет, а друга, почти брата, – запросто! Так чего теперь стоит данное много месяцев назад обещание? Слова – ветер, колебание жил в горле, движение лживого языка. Слова – ничто.
Он заснул прямо в кресле, в час рассвета. На столе остались два пустых графина из зеленоватого стекла.
Похмелья не было, но Леопольд чувствовал, что опьянение еще не выпустило его из своих цепких щупалец. Он дрожал от бессонной ночи и усталости, когда утром зашел в свой новый кабинет, чтобы рассортировать отчеты о дознаниях. Меньше всего ему хотелось предстать в таком состоянии перед Жоакином, но выбора не было.
Он в отупении буравил взглядом две папки: одна посвящена бывшим и беглым каторжникам, а вторая – предполагаемым преступным организациям, – когда дверь открылась и в нее змеей проскользнула Гуннива. Будто мало помоев грозился вылить на него этот день!..
Она обошла комнату, шелестя длинной юбкой, коснулась ряда одинаковых перьевых ручек, пробежала пальцами по корешкам книг и присела на краешек стола. И все это – в полном молчании.
– Что тебе нужно? – выдавил Леопольд.
– Ничего особенного. – Она пожала узкими плечами. – Хотела посмотреть, как ты трудишься на благо страны. И как устроился на новом месте. Правда, я без подарка на новоселье, но, думаю, это пустяки.
– Посмотрела? Уходи. У меня много работы.
Гуннива лукаво улыбнулась и не сдвинулась с места. Тогда Леопольд решил не обращать на нее внимания и вернулся к разбору бумаг. Через какое-то время она заговорила вновь.
– Может, расскажешь, каково это, когда тебя используют и вышвыривают за ненадобностью? Уж я-то знаю, поверь. Мы вместе поплачем и станем добрыми подружками…
Он не ответил. Тогда она продолжила:
– Родиться в теле женщины значит всю жизнь испытывать боль и опасность. Но если это красивое тело… оно дарует волшебные возможности. Ты согласен?
Леопольд с неохотой оторвался от протокола допроса некоего Йорика Лягушки и покосился на нее. Любовница Жоакина по-прежнему улыбалась уголком рта и поглаживала точеные ключицы в неглубоком вырезе белой блузки, глядя прямо на него.
– У мужчин тоже есть врожденные преимущества. Они наделены силой, авторитетом. Не все, конечно. Бедняжка Леопольд, тебе выпала несчастливая карта! Едва ли тебя можно считать мужчиной, особенно когда ты рядом с ним, теряешься в его тени. Даже возразить ему не можешь. Тебе стоит радоваться, что тебя удалили.
– Пошла. Вон.
– А ты можешь меня заставить? Ну же, попытайся! – Она беззаботно рассмеялась, запрокинув золотоволосую голову. От нее исходил сильный будоражащий запах пряных духов. – Это действительно смешно, не обижайся. Видишь ли, теперь я важнее, чем ты. В этом жалком кабинете, в этом здании, в жизни Жоакина…
Леопольд вскочил, не помня себя от злости, и шагнул к Гунниве. На секунду в ее нахальных глазах мелькнул страх.
– Только тронь меня, ничтожество! Ты пожалеешь!
– Заткнись и убирайся, продажная, грязная…
Она замахнулась, чтобы влепить ему пощечину, но он перехватил ее руку и прижал к столу. Вторую тоже, едва она попыталась его оцарапать. Они стояли очень близко, пытаясь испепелить друг друга взглядом. Ее аромат отравлял воздух вокруг, просачивался в мозг, затуманивал сознание и пробуждал подавляемые инстинкты. Леопольд резко подался вперед и впился губами в ее отвратительно идеальный рот. Это длилось всего две секунды, а потом она отшатнулась и плюнула ему в лицо.
– Прополощи рот, прежде чем идти к господину президенту. От тебя несет, как от пьяной проститутки.
Дверь за ней захлопнулась, а он все еще стоял на месте, даже не пытаясь отереть плевок со щеки и подбородка.
Леопольд бросил взгляд на лежащий на столе хронограф с гербом: самое время идти к Жоакину и докладывать о задержанных.
Золотые и серебряные шестеренки еще катились по полу, когда он покинул свой кабинет.
На этот раз стража пропустила Леопольда незамедлительно и без единого вопроса. Жоакин ожидал его, нетерпеливо расхаживая от стола к окну и обратно.
– Ну? Узнал что-нибудь?
– Узнал, – тихо ответил Лео, – но не о том, о чем вы просили, герр Мейер.
Жо остановился и удивленно посмотрел на него.
– Что случилось?
– Отошлите секретаря, герр Мейер. Это личный разговор.
Мальчишка тут же перестал печатать, вскочил из-за стола, который раньше принадлежал секретарю партии Траубендагу, и спешно удалился.
– Сядем. Ты что, пил?
– Да.
Долгая пауза явно начала действовать Жоакину на нервы – он начал не глядя перебирать бумаги на столе.
– Так о чем ты хотел поговорить? Только недолго, советник по финансам ждет встречи этим утром.