«Я что, правда так выгляжу?»
Званый ужин проходит в бывших «комнатах для прислуги» на верхнем этаже старинного здания с низкими потолками и узкими лабиринтами коридоров – идеальные декорации для загадочного убийства, – поэтому, когда его знакомят с гостями, переводя взгляд с одного улыбающегося аристократического лица на другое, он невольно видит в них персонажей из бульварного романа: «Вот юная богемная художница, – бормочет он себе под нос, пожимая руку неряшливой блондиночке в зеленом комбинезоне с горящими от кокаина глазами. – А это, – шепчет он, когда в его сторону кивает престарелая женщина в шелковом хитоне, – ее мамаша, проигравшая все свои жемчуга в казино». Никчемный кузен из Амстердама в хлопковом костюме в полоску. Сын-гей в темно-синем блейзере и брюках цвета хаки à l’Amе́ricain[85]; никак не очухается после уикенда под экстази. Старый скучный итальянец в малиновом пиджаке с бокалом виски в руках: бывший тайный collaborateur[86]. Хорошенький испанец в белоснежной рубашке в углу: шантажирует всю компанию. Хозяйка с укладкой в стиле рококо и кубистским подбородком: на последние деньги заказала мусс к десерту. Но кто же станет жертвой убийства? Ну конечно же, Артур Лишь! Никому не известный гость, приглашенный в последнюю минуту, – просто идеальная мишень! Лишь заглядывает в свой бокал с отравленным шампанским (по меньшей мере второй за вечер) и с улыбкой окидывает комнату взором. Александра нигде не видно: либо он опаздывает, либо где-то притаился. И тут, возле книжного шкафа, Лишь замечает тощего коротышку в темных очках. Его внутренности сворачиваются угрем. Он ищет глазами выход, но в жизни выходов не бывает. Поэтому, пригубив шампанского, он подходит поближе и здоровается.
– Артур, – улыбается Финли Дуайер. – Снова в Париже!
И почему нельзя забыть нам дружбу прежних дней?[87]
Спустя какое-то время после «Литературных лавров Уайльда и Стайн» пути Артура Лишь и Финли Дуайера снова пересеклись. Судьба свела их во Франции, на литературном турне американских писателей, устроенном французским Министерством культуры. По задумке, они должны были целый месяц разъезжать по провинциальным библиотекам и нести искусство в массы. Приглашенные американцы никак не могли взять в толк, зачем французам импортировать писателей из-за рубежа и зачем кому-то понадобилось Министерство культуры. По прибытии в Париж, совершенно разбитый после долгого перелета (тогда он еще не знал фокуса со снотворным от Фредди), Лишь бросил окосевший взгляд на список авторов и обреченно вздохнул. Снова это имя.
– Здравствуйте, я Финли Дуайер, – сказал Финли Дуайер. – Мы с вами не знакомы, но я читал ваши книги. Добро пожаловать в мой город; я ведь, знаете ли, тут живу. – Лишь сказал, что ждет не дождется, когда они все вместе отправятся в турне, но Финли возразил, что он все не так понял. Они будут путешествовать парами. «Как мормоны», – с улыбкой добавил этот субъект. Лишь не спешил радоваться, пока не узнал наверняка, что нет, Финли Дуайер не его пара. Он вообще остался без пары; из-за слабого здоровья одна пожилая писательница так и не приехала. Лишь ничего не лишился; напротив, это было маленькое чудо: один во Франции на целый месяц! У него будет время и писать, и размышлять, и знакомиться со страной. Стоя во главе стола, дама в золотых одеждах объявляла пункты их назначения; Марсель, Корсика, Париж, Ницца. Артур Лишь… она сверилась с записями… Мюлуз. «Что?» Мюлуз.
Мюлуз, как выяснилось, расположен на границе с Германией, неподалеку от Страсбурга. Каждый год там устраивают дивный праздник урожая, на который он опоздал, и чудесную рождественскую ярмарку, до которой еще далеко. Ноябрь – межсезонье: неприметная средняя сестра. Приехал он поздно вечером, и его сразу отвели в гостиницу, удачно расположенную прямо на территории вокзала, и город показался ему мрачным, а дома – сгорбленными. В его номере, похоже, ничего не меняли с семидесятых. Лишь долго штурмовал желтый пластиковый комод, но в конце концов вынужден был отступить. В ванной слепой сантехник перепутал краны с горячей и холодной водой. Окна номера выходили на круглую площадь, вымощенную кирпичом, точь-в-точь пицца «Пеперони», которую свистящий ветер бесконечно приправлял сухой листвой. В конце турне, утешал он себя, к нему хотя бы приедет Фредди, и они на недельку задержатся в Париже.
Его сопровождающая, стройная красавица алжирских кровей по имени Амели, не могла и двух слов связать по-английски; оставалось только догадываться, почему ее взяли на эту должность. И все же по утрам – в дивных вязаных свитерах, с улыбкой – она встречала его в вестибюле гостиницы и доставляла в местную библиотеку; днем, когда его возили на мероприятия, ездила на заднем сидении, а по вечерам доставляла его домой. Где жила она сама, было загадкой. Как и то, зачем ее к нему прикомандировали. Неужели, чтобы он с ней спал? Коли так, его книги плохо перевели. Библиотекарь вполне сносно говорил по-английски, но нес на себе печать неведомой скорби; под осенним дождем его бледная лысая голова словно размывалась и обесцвечивалась. Библиотекарь отвечал за его график; в первой половине дня Лишь выступал в какой-нибудь школе, во второй – в какой-нибудь библиотеке, а в промежутке его иногда возили в какой-нибудь монастырь. До этого он никогда не задумывался, что подают во французских школьных столовых; так стоило ли удивляться при виде заливного с маринованными огурцами? Красивые дети задавали чудесные вопросы на чудовищном английском, на манер кокни проглатывая «эйч»; Лишь любезно отвечал, и девочки хихикали. У него просили автограф, как у настоящей звезды. Ужинал он в библиотеках, зачастую в единственном месте со столами и стульями – детском зале. Вообразите: высокий Артур Лишь втиснулся за детский столик и ждет, пока ему развернут бутерброд с паштетом. В одной библиотеке для него испекли «американские сладости», на поверку оказавшиеся маффинами с отрубями. Чуть позже: он читал вслух для шахтеров, а те задумчиво слушали. О чем все только думали? Кто догадался послать писателя-гея среднего полета к французским шахтерам? Финли Дуайер наверняка каждый вечер срывал овации перед бархатным занавесом где-нибудь на Ривьере. Здесь же: мрачные небеса и мрачные судьбы. Вот и Артур Лишь помрачнел. Дни становились всё пасмурнее, шахтеры – всё угрюмее, хандра его – всё чернее. Он не воспрянул духом, даже обнаружив в Мюлузе гей-бар; жалкая темная комнатушка, горстка «любителей абсента»[88] и вывеска «Фортуна», иронию которой он не оценил. Когда Лишь исполнил свой служебный долг, духовно обогатив каждого шахтера Франции, и вернулся поездом в Париж, Фредди уже прилетел из Нью-Йорка и спал в номере прямо в одежде поверх простыней. Лишь бросился к нему в объятия и глупейшим образом разрыдался. «Ой, привет, – сонно протянул молодой человек. – Что случилось?»
На Финли фиолетовый костюм и черная бабочка.
– Как давно это было, Артур? Наше с вами путешествие?
– Ну, если помните, нам так и не довелось попутешествовать вместе.
– Года два назад, не меньше! И с вами, кажется, был… прехорошенький молодой человек.
– Ну, я…
Подходит официант с подносом, и оба они берут по бокалу. Едва не расплескав шампанское, Финли улыбается официанту; похоже, он пьян.
– Мы и разглядеть-то его толком не успели. Дайте-ка вспомнить… – И тут Финли драматично восклицает, точно в старом кино: – Красные очки! Темные кудри! Он тут, с вами?
– Нет. Он и тогда, в общем-то, был не со мной. Он просто всегда мечтал увидеть Париж.
Финли ухмыляется. А потом, заметив обновки нашего героя, озадаченно сдвигает брови.
– Где вы…
– Куда вас отправили? – интересуется Лишь. – Я что-то не припомню. Не в Марсель случайно?
– Нет, на Корсику! Как же там было тепло и солнечно! И люди такие радушные. И конечно, помогло, что я знаю язык. Я питался одними морепродуктами. А вас куда послали?
– Я держал оборону на линии Мажино[89].
– А что теперь привело вас во Францию? – спрашивает Финли, потягивая шампанское.
Почему всем вдруг стал интересен бедный маленький Артур Лишь? Раньше до него никому не было дела. Такие, как Финли, ни в грош его не ставили, для них он был как вторая «а» в слове «кваалюд».
– Я путешествую вокруг света.
– Le tour du monde en quatre-vingts jours[90], – мурлычет Финли, щурясь в потолок. – А где же ваш Паспарту?
Лишь отвечает:
– Я один. Я путешествую один. – Он опускает взгляд и видит, что его бокал пуст. Похоже, он тоже пьян.
Что до Финли Дуайера, так тот едва стоит на ногах. Он хватается за книжную полку и, глядя Лишь прямо в глаза, говорит:
– Я читал вашу последнюю книгу.
– Как это мило.
Он наклоняет голову, глядя на Лишь поверх очков.
– Как удачно мы встретились, Артур. Я хочу кое-что вам сказать. Могу я кое-что вам сказать?
Лишь готовится принять удар, будто сейчас его захлестнет гигантская волна.
– Вы не спрашивали себя, почему вам никогда не присуждают награды?
– Время и случай?[91]
– Почему гей-пресса не освещает ваши романы?
– Не освещает?
– Не освещает, Артур, не притворяйтесь, что не заметили. Вы не принадлежите к традиции.
Лишь собирается ответить, что, по ощущениям, очень даже подлежит экстрадиции, представляя, как его, мелкого романиста почти пятидесяти лет, берут под стражу и выдают американским властям, – а потом до него доходит, что Финли сказал «традиция». Он не принадлежит к традиции.
– К какой традиции? – булькает он.
– К традиции гей-литературы. Той, которую преподают в университетах. – Финли явно теряет терпение. – Уайльд и Стайн… Ну, и… я сам.