мому, который, повстречавшись нам на закрытой вечеринке, разбивает наше представление не только об изысканности вечеринки, но и о нашей собственной, это трио словно бы говорит ему: «А-а, вас, значит, тоже пригласили?» А по соседству с ними: последнее творение Финли Дуайера. Здесь, посреди Сахары, возле его кованой кровати. Ну спасибо, жизнь!
На севере: злобным рыком верблюд провожает день.
На юге: Льюис вопит, что у него в постели скорпион.
На западе: звон посуды, пока бедуины накрывают на стол.
И снова на юге: Льюис кричит, что все в порядке, это всего-навсего скрепка.
На востоке: подает голос британский компьютерный гений: «Ребята? Что-то мне нехорошо».
Итак, их осталось четверо: Лишь, Льюис, Зора и Мохаммед. После ужина они сидят вокруг костра и в задумчивом молчании допивают белое вино; Мохаммед курит сигарету. Или это что-то другое? Вскоре Зора встает и говорит, что идет спать, чтобы в день рождения быть свежей и красивой, всем спокойной ночи, и вы только посмотрите на эти звезды! Мохаммед растворяется во мраке, и в потрескивающей тишине остаются только Льюис и Лишь.
– Артур, – говорит Льюис, откинувшись на подушки. – Я рад, что ты с нами поехал.
Лишь вдыхает ночной воздух. Над ними в плюмаже дыма раскинулся Млечный Путь.
– С годовщиной, – говорит он, глядя на Льюиса при свете костра.
– Спасибо. Мы с Кларком разводимся.
– Что? – Лишь приподнимается на локтях.
Льюис пожимает плечами.
– Мы уже давно решили, пару месяцев назад. Я все ждал удобного случая, чтобы тебе рассказать.
– Так, погоди-погоди! Что происходит?
– Тише ты, Зору разбудишь. И этого… Ну, как его. – Льюис берет бокал и подползает к Лишь. – Ты, наверное, помнишь, как мы с Кларком познакомились. В художественной галерее в Нью-Йорке. И какое-то время у нас были отношения на расстоянии, а потом я предложил ему переехать ко мне в Сан-Франциско. Мы были в задней комнате «Арт-бара» – помнишь, там еще кокс продавали – на диванчиках, и Кларк сказал: «Хорошо, я перееду к тебе в Сан-Франциско. Но только на десять лет. Через десять лет мы расстанемся».
Лишь беспомощно озирается по сторонам.
– Ты мне этого не рассказывал!
– Да, так и сказал: «Через десять лет мы расстанемся». А я ответил: «Ну, это еще не скоро!» На том и порешили. Его ничуть не беспокоило, что нужно увольняться с работы и выезжать из квартиры, где у него была регулируемая арендная плата[106], ему не жалко было выбрасывать кастрюли. Он просто переехал ко мне и заново построил свою жизнь. Вот так вот запросто.
– А я ничего этого не знал. Я думал, у вас, ребята, любовь до гроба.
– Если честно, я и сам так думал.
– Извини. Просто я в шоке.
– Так вот, прошло десять лет, и он сказал: «Давай съездим в Нью-Йорк». И мы поехали. О том нашем уговоре я и думать забыл. Все было так хорошо, понимаешь? Мы были очень, очень счастливы вместе. У нас был свой отель в Сохо над магазином китайских светильников. И вот в Нью-Йорке он говорит: «Давай сходим в “Арт-бар”». Ну, мы взяли такси и поехали в «Арт-бар». Сели в задней комнате, заказали выпить. И он говорит: «Ну что, Льюис, десять лет прошло».
– Так и сказал? Мол, срок годности истек?
– Это же Кларк, что с него взять. Лучше бы этикетки на продуктах читать научился. Но так все и было. Он сказал, что десять лет прошло. А я ему: «Ты серьезно? Ты что, меня бросаешь?» «Нет, – говорит. – Хочу остаться».
– Ну слава богу.
– «Еще на десять лет».
– Льюис, это просто безумие! Зачем в отношениях таймер? Это тебе не духовка. Надо было залепить ему пощечину. Или он так над тобой подтрунивал? Вы ничего случайно не приняли?
– Да нет же. Ты, наверное, просто не видел его с этой стороны. Он тот еще неряха, вечно оставляет белье на полу в ванной. Но, знаешь, у него есть и другая, очень практичная сторона. Это он установил солнечные батареи.
– Я всегда считал Кларка очень уравновешенным. А это… Это какой-то невроз.
– Думаю, он бы сказал, что поступает практично. Дальновидно. В общем, не важно. И я ему говорю: «Что ж, хорошо. Я тоже тебя люблю, давай выпьем шампанского». И выкинул все это из головы.
– А потом, еще через десять лет…
– Да, несколько месяцев назад. Мы были в Нью-Йорке, и он сказал: «Давай сходим в “Арт-бар”». Там все изменилось, как ты знаешь. Теперь это приличное заведение; то старое панно с «Тайной вечерей» убрали, и даже кокс там уже не продают. И слава богу, правда? В общем, сели мы в задней комнате. Заказали шампанского. И он говорит: «Льюис». Я знал, что будет дальше. И говорю: «Прошло десять лет». А он говорит: «И что ты думаешь?» Мы долго сидели и молча пили шампанское. И наконец я говорю: «Милый, по-моему, пора».
– Льюис. Льюис.
– А он говорит: «По-моему, тоже». И мы обнялись. На диванчике в задней комнате «Арт-бара».
– У вас что, были размолвки? Ты мне не рассказывал.
– Да нет же, все было прекрасно.
– Так почему же вы решили, что пора? Почему опустили руки?
– Помнишь, пару лет назад мне предложили работу в Техасе? В Техасе, Артур! Зато с хорошей зарплатой. И Кларк сказал: «Я вижу, для тебя это важно, и я тебя поддерживаю, давай сгоняем в Техас, я там никогда не был». И мы сели в машину и поехали в Техас. И прекрасно провели четыре дня в дороге. Чтобы не было скучно, каждый из нас придумал по правилу, которое мы оба должны были соблюдать. Я придумал, что мы должны ночевать только в мотелях с неоновой вывеской. А Кларк – что мы должны есть только блюдо дня, а если его не будет, ехать дальше. Боже, Артур, чего я только не ел! Один раз даже запеканку с крабом. И это в Техасе!
– Я помню эту историю. Я думал, поездка вам понравилась.
– Это было лучшее наше автопутешествие; мы прохохотали всю дорогу, пока разыскивали эти неоновые вывески. А когда приехали, он поцеловал меня на прощание и сел в самолет, а я остался в Техасе на четыре месяца. И я подумал: «А что, было здорово».
– Ничего не понимаю. Вам же было так хорошо вместе…
– Да. Но мне и в Техасе было хорошо. Жил себе в уютном домике, спокойно работал. Тогда-то я и подумал: «А что, было здорово. Хороший был брак».
– Но вы же расстались! Значит, что-то не задалось. Что-то пошло не так.
– Нет! Нет, Артур, совсем наоборот. Говорю тебе, это победа. Двадцать лет радости, и дружбы, и поддержки – это победа. Двадцать лет чего угодно с другим человеком – это победа. Если музыкальная группа вместе двадцать лет – это чудо. Если комедийный дуэт вместе двадцать лет – это триумф. Разве этот день плохой из-за того, что через час он закончится? Разве солнце плохое из-за того, что через миллиард лет его не станет? Конечно нет, ведь это же, мать его, солнце! То же самое и с семейной жизнью. Не в нашей природе навсегда связывать себя с одним человеком. Сиамские близнецы – это трагедия. Двадцать лет, а напоследок – веселая поездка. И я подумал: «А что, было здорово. Закончим, пока все идет хорошо».
– Льюис, так нельзя. Вы же Льюис и Кларк, мать вашу, Льюис и Кларк! И как после такого верить, что у геев могут быть долговечные отношения?
– Ох, Артур. Разве двадцать лет – это мало? Разве это не долговечные отношения? И к тому же при чем тут ты?
– Просто, по-моему, вы совершаете ошибку. Пожив самостоятельно, ты скоро убедишься, что лучше Кларка никого нет. То же самое случится и с ним.
– В июне у него свадьба.
– Да чтоб вас всех!
– Кстати, своего жениха он встретил во время той нашей поездки. Милый юноша из Марфы, художник. Мы вместе с ним познакомились. Они с Кларком подружились, а потом у них завязался роман. Он чудесный. Просто замечательный.
– Только не говори, что пойдешь на свадьбу.
– Я буду читать на свадьбе стихи.
– Да ты рехнулся! Конечно, мне очень жаль, что вы расстались. У меня сердце разрывается на части. И я не проецирую это на себя. Я желаю тебе добра. Но ты не в своем уме. Неужели ты правда собрался на свадьбу? Неужели правда думаешь, что все хорошо? Ты просто на стадии отрицания. Ты разводишься с человеком, с которым прожил двадцать лет. И это грустно. И никто не запрещает тебе грустить.
– Я не спорю, что можно жить вместе до самой смерти. Некоторые люди всю жизнь сидят за одним и тем же ветхим столом, потому что он принадлежал их бабушке, хотя его уже десять раз чинили и он давно отжил свой век. Именно так города становятся призраками. Дома забиваются хламом. А люди стареют.
– У тебя уже кто-то есть?
– У меня-то? Знаешь, пожалуй, я останусь холостяком. Пожалуй, мне это больше подходит. И, пожалуй, так было всегда, только в молодости я слишком боялся одиночества, а теперь больше не боюсь. И у меня ведь есть Кларк. Я всегда могу позвонить Кларку и обратиться к нему за советом.
– Даже после всего, что случилось?
– Да, Артур.
Они еще некоторое время беседуют, и вот уже совсем стемнело. «Артур, – говорит Льюис после небольшой паузы, – ты слышал, что в ночь перед свадьбой Фредди закрылся в ванной?» Но Лишь его не слушает; он вспоминает, какие Льюис и Кларк устраивали ужины, какие закатывали вечеринки на Хэллоуин, как стелили ему потом на диване, чтобы он не ехал домой пьяный. «Спокойной ночи, Артур». Отсалютовав старому другу, Льюис исчезает во тьме, и Артур Лишь остается один у тлеющих углей. Краем глаза он замечает пляшущий огонек: сигарета Мохаммеда, который застегивает палатки, будто укладывая маленьких детей. Из дальней палатки раздаются стоны компьютерного гения. Из темноты доносится возмущенный рык верблюда, а затем – успокаивающий голос погонщика. Неужели они спят вповалку с животными? Неужели они спят под этим несравненнейшим пологом, под этой величественной кровлей[107], под этим дивным покрывалом с кусочками зеркал – звездным небом? Эй, смотри-ка: сегодня звезд хватит на всех, но есть среди них и фальшивые монеты – искусственные спутники. Он тщетно тянет руку к падающей звезде. Наконец он идет спать. Но и в постели никак не выкинет из головы слова Льюиса. Не о десяти годах, а о том, чтобы жить в одиночестве. Он вдруг понимает, что даже после Роберта никогда по-настоящему не позволял себе остаться одному. Взять хотя бы его нынешние странствия: сначала Бастьян, потом Хавьер. К чему эта неизбывная потребность в зеркале-мужчине? Чтобы видеть в нем отражение Артура Лишь? Конечно, он в трауре: по Фредди, по своей карьере, по отвергнутой книге, по утраченной молодости, – так почему бы не завесить зеркала, почему бы не затянуть сердце тканью, чтобы оплакать потери? Почему бы хоть раз не побыть одному?