– Он, наверное, из какого-нибудь крупного храма, – говорит Карлос. – Мы его обогнем. – Так они и поступают, непрерывно при этом сигналя. Лишь наблюдает за слоном через заднее стекло: мотая головой, поднимая и опуская свою ношу, наслаждаясь произведенным переполохом, он медленно удаляется. Затем из какого-то здания высыпает толпа мужчин с обвислыми коммунистическими флагами в руках и сигаретами в зубах и загораживает ему обзор.
– Слушай, Артур, у меня возникла одна мысль… А вот мы и приехали, – внезапно возвещает Карлос, и Лишь скорее ощущает, чем видит, что начался крутой спуск к морю. – Прежде чем мы попрощаемся, у меня к тебе два быстрых вопроса. Очень простых. – Они заезжают в ворота; водитель почему-то все еще гудит.
– А мы прощаемся?
– Артур, нельзя же быть таким сентиментальным. В наши-то годы! Через пару недель я вернусь, и мы отпразднуем твое выздоровление. У меня много работы. Я чудом успел тебя повидать. Итак, первое: у тебя сохранились письма от Роберта?
– Письма от Роберта? – Машина тормозит, и гудение прекращается. К задней дверце подходит юноша в зеленой ливрее.
– Ну же, Артур, сохранились или нет? Я спешу на самолет.
– По-моему, да.
– Браво. И второе: Фредди не выходил на связь?
Лишь обдает жаром: это открыли дверцу авто.
Перед ним стоит симпатичный портье с алюминиевыми костылями.
– С чего бы ему выходить со мной на связь?
– Да так, просто. Занимайся своей книгой и жди моего приезда.
– Что-то случилось?
Карлос машет рукой на прощание, и вот уже Лишь стоит на лужайке и смотрит вслед величавому белому «амбассадору», который медленно заползает на склон, а потом скрывается за пальмами, и слышно только нескончаемое гудение.
Сквозь шум моря до него доносится голос портье:
– Мистер Лишь, часть ваших вещей уже тут. Мы отнесли их к вам в номер. – Но Лишь все смотрит на пальмы, раскачивающиеся на ветру.
Странно. Брошено как бы невзначай. Простой вопрос напоследок. Карлос даже не изменился в лице: глядел на раненого, стареющего, беспомощного Артура Лишь со своей обычной выжидающей улыбкой. Только все время вертел перстень с головой льва на пальце. А вдруг вся эта беседа была иллюзией, майей, химерой, а истинная цель Карлоса – в другом? Но в чем? Покачав головой, он берет у портье костыли и окидывает взглядом свою новую белую тюрьму. В манере его старого друга просквозило кое-что необычное – скрытый фрагмент на пластинке, который заметит лишь тот, кто слушал ее годами, – кое-что, в чем Карлоса Пелу никак не заподозришь: страх.
Для пятидесятилетнего мужчины нет ничего скучнее, чем лежать в постели, когда идешь на поправку, – разве что сидеть в церкви. Артур Лишь удобно расположился в номере «Раджа», на кровати с видом на море, подпорченным, правда, толстым москитным пологом наподобие шляпы пчеловода. Здесь хороший сервис, элегантно, прохладно и удушающе скучно. Как же ему не хватает мангуста! Рупали, прихожан с пикниками, музыкальных поединков религий, пастора и портного, и Элизабет, четырехполосной крысиной змеи; ему не хватает даже Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа. Здесь же интерес представляет один только портье, Винсент: застенчивый симпатяга, не догадывающийся о своих чарах, с глазами-топазами и гладко выбритым сужающимся к подбородку лицом, – который ежедневно навещает нашего больного, а тот потом молит Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа погасить его либидо; меньше всего ему сейчас нужен роман на костылях.
Недели тянутся в утомительном однообразии, но, оказывается, именно этого и недоставало, чтобы Лишь наконец начал писать.
Работа идет с поразительной легкостью. Это все равно что переливать воду из прохудившегося ведра в новое и блестящее. Он просто берет все самые мрачные сцены в книге – скажем, хозяин лавки умирает от рака – и выворачивает их наизнанку: из жалости к лавочнику Свифт принимает от него семь пахучих головок сыра и вынужден таскать их с собой до конца главы, пока они не протухнут. В жуткую сцену, где Свифт выкладывает дорожку из кокаина в туалете отеля, он добавляет сушилку для рук, и… вжух! Вихрь возмущения! Всего-то и нужно было, что окатить героя помоями, расставить открытые люки, подкинуть банановую кожуру. «Мы неудачники?» – спрашивает Свифт у партнера после испорченного отпуска, и автор злорадно выводит ответ: «Это еще мягко сказано, малыш». С наслаждением садиста он скальпирует каждое унижение, обнажая его комическую изнанку. Вот потеха! Вот бы так и в жизни!
Каждое утро он просыпается на заре, когда море уже играет светлыми красками, а солнце еще не выбралось из постели, и вновь заносит над своим протагонистом авторский хлыст. И постепенно в книге проступает какая-то сладостная тоска. Она преображается, становится добрее. А Лишь, как покаявшийся грешник, снова проникается любовью к своему ремеслу. Однажды утром он целый час наблюдает за птицами в серой дымке горизонта, подперев подбородок рукой, а после наш всемилостивый бог дарует своему герою краткий миг блаженства.
Как-то раз к нему заходит Винсент: «Извините, как ваша нога?» Лишь сообщает, что уже ходит без костылей. «Хорошо, – говорит Винсент. – Тогда, пожалуйста, собирайтесь. Для вас организовали незабываемое развлечение». Лишь кокетливо интересуется, куда это Винсент его повезет. Может, ему наконец покажут Индию? Но нет; залившись краской, юноша отвечает: «К сожалению, я не повезу». Когда отель откроется, добавляет он, это незабываемое развлечение будут предлагать всем постояльцам. Жужжание за окном; под управлением двух подростков с отрешенными лицами к причалу пристает моторная лодка. Винсент помогает Лишь доковылять до причала и сесть в качающуюся посудину. С тигриным рыком заводится мотор.
Поездка длится полчаса, и за это время Лишь успевает насмотреться, как прыгают в волнах дельфины, как скользят по воде, будто камушки, летучие рыбы, как развеваются гривы медуз. Ему на память приходит детский поход в океанариум, где он любовался морской черепахой, которая плавала брассом, как чья-то эксцентричная тетка, а потом увидел медузу – пульсирующее чудовище без мозга в неглиже из розовой пены – и, глотая слезы, подумал: «Мы не заодно»[125]. Наконец лодка подходит к острову с белым песком, где растут две кокосовые пальмы и мелкие фиолетовые цветы. Величиной он с небольшой квартал. Осторожно сойдя на берег, Лишь укрывается в тени. В темнеющих водах резвятся дельфины. Под луной прочертил полоску самолет. Стоит ему подумать, что он оказался в раю, как лодка отчаливает. Изгнанник. Быть может, это прощальная пакость Карлоса? Заточить его в номере на несколько недель, а потом, когда ему останется дописать всего одну главу, бросить на необитаемом острове? Судьба персонажа из карикатуры «Нью-Йоркера». Лишь взывает к заходящему солнцу: он отказался от Фредди! Отказался добровольно, даже не поехал на свадьбу. Он достаточно настрадался, и все в одиночку; хромой калека, всеми покинутый и без волшебного костюма. Он утратил все, наш гомосексуальный Иов. Он падает на колени в песок.
Сзади – назойливое жужжание. К острову приближается еще одна моторная лодка.
– Артур, у меня возникла одна мысль, – говорит Карлос после ужина. Его помощники развели костер из кокосовых скорлупок и поджарили на нем парочку рыб-арлекинов, которых поймали на рифе. – Когда вернешься домой, я хочу, чтобы ты нашел все письма о школе Русской реки. – Карлос откидывается на расшитые подушки; на нем белый кафтан; в руках у него бокал шампанского. – От всех, кого мы знали. Больше всего меня интересуют самые крупные фигуры: Роберт, Франклин, Росс.
Лишь, провалившийся между двух подушек, с трудом выпрямляется и мысленно прикидывает: почему?
– Я хочу их купить.
Поверх мерного рокота стиральной машины прибоя доносятся громкие всплески; должно быть, какая-то рыба. Высоко в небе проглядывает сквозь дымку луна, проливая повсюду призрачное сияние и затмевая звезды.
Смерив Лишь пристальным взглядом, Карлос продолжает:
– Все, что у тебя есть. Как думаешь, много наберется?
– Я… Ну не знаю. Надо посмотреть. Пару десятков. Но это личные письма.
– А мне и нужны личные. Я собираю коллекцию. Они снова в моде, вся эта эпоха. Про них уже столько курсов в университетах. А мы были с ними знакомы, Артур. И тоже вошли в историю.
– Не думаю, что мы вошли в историю.
– Я хочу собрать все бумаги в одну коллекцию, в «Коллекцию Карлоса Пелу». Ими интересуется один университет; они могли бы назвать в мою честь крыло библиотеки. Роберт посвящал тебе стихи?
– «Коллекция Карлоса Пелу»…
– Звучит, да? Но без тебя она неполная. Ее бы так украсила любовная поэма от Роберта.
– Это не в его стиле.
– Или та картина Вудхауза. Я знаю, что у тебя туго с деньгами, – тихо говорит Карлос.
Так вот что задумал Карлос: отнять у него все. Он уже отнял у него гордость, отнял здоровье и душевный покой, отнял Фредди, а теперь отнимет и воспоминания, реликвии былых времен. И тогда от Артура Лишь не останется ничего.
– На жизнь хватает.
На особенно лакомой скорлупке пламя восторженно разгорается, освещая их лица. И лица эти уже не молоды, вовсе нет; в них не осталось ничего юношеского. Почему бы не продать все свои письма, памятные вещицы, картины, книги? Почему бы их не сжечь? Почему бы вообще не попрощаться с жизнью?
– Помнишь тот день на пляже? – спрашивает Карлос. – Ты еще тогда встречался с этим итальянцем…
– Марко.
– Господи, Марко! – смеется Карлос. – Помнишь, как он боялся сидеть на скалистом берегу и заставил нас перебраться к натуралам?
– Конечно, помню. Так я познакомился с Робертом.
– Я часто вспоминаю тот день. Конечно, нам было невдомек, что в Тихом океане бушует ураган, что на пляже опасно. Чистое безумие! Но мы были молодые и глупые.
– В этом я с тобой согласен.
– Я часто вспоминаю собравшуюся в тот день компанию.
В голове Артура Лишь мелькают обрывочные картины; на одной из них Карлос стоит на каменной глыбе, глядя в небо, мускулистый и подтянутый, а в заводи у его ног вытянулся его двойник. Кругом тишина, только шумит море и, посылая искры вверх по геликоиде, потрескивает пламя.