инято. Правда, девицы там – одна другой страшнее…
Тут он скосил глаз на дворяночку и скептически оглядел с головы до ног.
– Тебе оно и лучше. По тамошним меркам ты первой красавицей станешь.
– Благодарю вас.
– Так вот, к чему я веду. Ты не робей и не стесняйся, а как тоска нахлынет – иди в кабак. Не думай, что это, мол, не к лицу… Все к лицу! Девушки что ж, хуже мужиков? Отчего бы им тоже не развлечься? Вот иди и первым делом выпей, а там оглянуться не успеешь, как у тебя друзья найдутся. Даром, что ты – вся такая молчунья. Растормошат тебя, плясать начнешь! В Уэймаре кабак – это не грязный притон, а самый центр светской жизни. Будто в Фаунтерре дворец какой-нибудь или театр.
– Как любопытно, – кивнула дворяночка, глядя в туман. Начал моросить дождь, первые капельки легли ей на ресницы.
– Послушай-ка, малютка… Может, оно тебе против шерсти, что я все время «тыкаю»? Может, тебе лучше «сударыня» да «миледи»?.. Но пойми: ты мне почти что во внучки годишься. Да плюс из такой дырищи вытянул, куда свет сто лет не заглядывает. Ты мне сделалась как родная. Как-то не с руки теперь важничать… давай мы лучше по-простому, так оно душевнее.
– Как угодно, сударь, – согласилась девушка.
– А ты совсем не болтушка, да?
Она лишь пожала плечами.
– И к лучшему, скажу я тебе. Молчаливая женщина – это редкая жемчужина. Вот моя первая жена такою была. Языком не трепала, почем зря, но зато…
Он принялся рассказывать о жене – надо заметить, далеко не впервые. Три дня пути через Альмеру, шесть дней плаванья по Дымной Дали… и всякий раз, будучи рядом с девушкой, усатый мужчина непременно что-нибудь рассказывал. Не мог без этого: слишком уж благодарной слушательницей была дворяночка. Всю историю его жизни она прослушала уже раза три кратко да раз-другой в подробностях, и ни разу не изъявила протеста.
Звался мужчина Инжи Прайс. Родился в Леонгарде – третьем по величине городе Надежды. Отцом его был часовщик, но рано помер, не успел передать мастерство сыну. Оттого Инжи подался в обучение к другому часовщику и семь лет проходил в подмастерьях. Отцовское дело тем временем пришло в негодность: слуги разбежались, горожане позабыли. Пришлось начинать все сызнова и пять лет работать за бесценок, лишь бы заслужить добрую славу. Но потом началась счастливая жизнь: работа уважаемая, непыльная, прибыльная. Вспоминая то время, он хлопал дворяночку по плечу и восклицал: «Можешь себе представить: случались такие недели, что я целый эфес зарабатывал! Неделя прошла – золотой в карман! У тебя хоть когда-то случался цельный золотой в кармане?.. А часы-то какие делал! Иногда такой шедевр выходил, что аж продавать жалко!» В часах девушка не разбиралась, и мужчина подробно пояснял, какие они бывают, как устроены и чем друг от друга отличаются.
При таких-то деньгах у Инжи не возникло трудностей с женитьбой. Невест было несколько на примете, и он выбрал вон ту, скромницу. Понятливая была, с полувзгляда все угадывала, чего мужу хотелось. И заботливая, и трудяга – Инжи с нею горя не знал. «Да что там горе!.. Не припомню такого утра, чтобы проснулся без счастливой улыбки на лице. Не веришь? Ты вот никогда не улыбаешься. А я был счастливый – ну, как сельский дурачок, право слово!»
Потом скромница сбежала с кавалерийским офицером. Инжи Прайс был в таком расстройстве чувств, что закрыл дело, распустил подмастерьев, распродал добро и хотел свести счеты с жизнью. Вспорол себе вены, но соседи явились не вовремя – спасли. Со стыда он не мог показаться на люди, а повторить затею тоже было как-то глупо. Тогда Инжи уехал из Леонгарда. Много где скитался, не помня себя от горя. И в Дарквотере бывал, и в Литленде, и в Короне. Как стали кончаться деньги, нанялся на стройку – тогда возводили Третий Его Императорского Величества искровый цех на Ханае. (Тут он подробно информировал девушку о том, как устроена искродельная машина. Дворяночка вежливо слушала.)
Как закончили цех, на другую стройку он не пошел – тоска. Привык скитаться по миру, на месте уже не сиделось. Нанялся в почтовую службу, стал курьером. Лет пять отколесил по городам и весям (большинство из которых живо описал слушательнице). Затем попал в Уэймар, и его милость граф Шейланд попросил Инжи выполнить одно особое порученьице. Инжи взялся и дорогою попал в переделку. Еле выкрутился. «Доложу я тебе, пришлось повертеться! Вот как змея на сковородке, или как пес, которому хвост подпалили, – сама выбери сравненье по душе. Но и награда вышла: его милость меня лучшими словами похвалил и предложил службу. Ты, мол, Инжи Прайс, – мастак и знаток. Не желаешь ли у меня остаться? Заплачу втрое против имперской почты. Ну, я и остался. Кто же графу отказывает?..» С тех пор Инжи на службе у Виттора Шейланда, делает для графа разные дела. Характер этих самых дел – единственная часть биографии, которую он укрыл от спутницы. Ну, разные дела… всяческие.
– Благодарю вас, сударь, это так любопытно.
Кто бы видел, с каким безукоризненно вежливым вниманием слушает дворяночка усатого спутника, тот глубоко посочувствовал бы ей. Будь на ее месте простая торговка, давно уже сказала бы: «Отлепись, болтун старый! Не язык, а помело!» А эта – нет, терпит. Воспитание, манеры… эх, бедняжка.
И тот, кто подумал так, сильно ошибся бы.
Три дня в Альмере и шесть на Дымной Дали девушка разгадывала загадки. Инжи Прайс был одною из них. Она внимательно слушала все, сказанное им, и не задавала вопросов, будучи уверена: в ответ он солгал бы. Ровно так же, как лжет во всех рассказах о себе.
Девушка смотрела, слушала и делала выводы. О, нет, она не скучала.
Некоторые свои истории Инжи Прайс повторил дважды. Повторил одинаково, в точности воспроизвел мельчайшие детали. Девушка знала: она не сумела бы дважды рассказать одно и то же одинаковыми словами. Точней, сумела бы в единственном случае: если это – вымысел, заученный наизусть, как стихотворение.
Инжи Прайс если и работал часовщиком, то лишь пару лет. Те чайки в тумане – дворянка едва сумела рассмотреть их. Глаза Инжи были глазами моряка, а не часовщика.
На запястье усача, действительно, имелись четыре шрама. Но оставил их не нож самоубийцы – слишком широки и рельефны для ножа. Если приглядеться, поймешь: это не надрезы, а ожоги. Таким знаком клеймят заключенных на каторжных работах: в рудниках и на галерах. По виду клейма можно определить, за какое злодейство человек отбывал наказание и где именно. Девушка не знала тонкостей, но даже сам факт каторги уже о многом говорил.
Не верилось, что такой человек, как Инжи, мог попасть на галеру за мелкое преступление. Кажется, на галеры вообще не отправляют за мелочи… К тому же, Инжи слишком уверен в себе, самолюбив и лукав, слишком легко и находчиво лжет. Не похож на мелкого воришку. За что бы ни судили его, это было нечто серьезное. Должен был он провести на галере лет десять, и если бы сошел на берег живым, то – глубоко больным, дряхлым, сломленным. Однако же, он отнюдь не таков, из чего следовал новый вывод: Инжи бежал с галеры. Или из рудника, что ничуть не проще. Выходит, это – решительный, отчаянный, дерзкий человек. По крайней мере, был таким в молодости.
Далее. Его служба курьером – новая ложь. Имперские почтовые курьеры – прекрасные бойцы и всадники. Не всякая лесная банда захочет связаться с одним-единственным имперским посыльным. Оружие курьера – полуторный меч, а друг и соратник – конь. У Инжи, меж тем, слишком узкие плечи для мечника и слишком ровные ноги для конника. Однако по свету он поездил – это правда. Очень уж яркими и точными были картинки городов: девушка могла сверить, когда Инжи описывал Лабелин и Фаунтерру. Дворянка предполагала: он начал скитания после побега, подался на Север, и в Уэймаре, действительно, попал на службу к Виттору Шейланду. Каким образом? Проявил себя, выполнив поручение? Вряд ли: граф не стал бы связываться с каторжником. Способ один: Инжи записался в графский наемничий отряд. Девушка не знала, что Виттор Шейланд – ее сюзерен – собирает отряды наемников, но приходилось допустить это. Уже там, в наемном войске, Инжи Прайс выслужился и привлек внимание офицера, а затем и графа. Кем он служил? Не мечником и не всадником. Лучник? Возможно: глаз зорок, пальцы крепки. Но обычный стрелок вряд ли далеко продвинется по службе, слишком уж мало зависит от одного лучника. Сейчас, на шхуне, Инжи носил только нож, и пару раз девушка видела, с каким удовольствием он вертит его в руках, прежде чем протереть и сунуть в ножны.
Она пришла к выводу: Инжи Прайс – асассин на графской службе. Любовь к ножам при равнодушии к мечу, зоркий глаз, дерзость, лукавое красноречие – качества, полезные именно наемному убийце. Еще весною девушку покоробило бы от этой мысли. Сейчас был лишь интерес, желание разгадать.
Одно оставалось ей неясным: откуда взялось прозвище Инжи Прайса? Его могли бы звать Усачом или Ножом, или Меченым, или, мало ли, Старым Волком… Но дело обстояло иначе. В кабине экипажа, уносящего их от монастыря Ульяны Печальной, мужчина внимательно так осмотрел дворянку и сказал:
– Тебе, видать, интересно, кто же я есть. Вот и скажу: звать меня Инжи Прайс, а прозвище мое – Парочка. Иные обижаются на прозвища, а я – нет. Если говорят: Инжи Парочка, – то я только улыбаюсь.
Тогда – сразу – и проснулось в ней любопытство. Но, будучи хорошо воспитана, девушка лишь сказала в ответ:
– Очень приятно, сударь. Мое имя…
Парочка поднес палец ко рту девицы.
– Тссс! Ты, по всему, высокородная, как митра на епископе. Сейчас насыплешь кучу имен, да все – женские. И мне, значит, доведется перед тобой ходить на цыпочках, а тебе – изображать этакую фифу. Давай без этого, малютка, а? Что скажешь?
Дворянка пожала плечами и сказала одно слово:
– Мира.
В ту самую секунду она ему и полюбилась.
Он, впрочем, никогда не звал ее по имени, всегда – крохой, малюткой, дорогушей или как-нибудь еще. Однако если кто другой из двадцати воинов отряда хотел заговорить с нею, Инжи Прайс тут же вмешивался: