В средине сентября – Джоакин не знал даты, но день был суббота – он вкатил на подворье обители, правя тарантасом, запряженным парой коней. Его спросили, и он ответил, что разыскивает брата Мариуса. Брат-лекарь был занят, но тут Джоакин увидел другое знакомое лицо: сам приор Саймон проходил через подворье.
– Ваше преподобие, – вскричал воин, – здравия вам и долгих лет!
– Джоакин Ив Ханна?.. – узнал его приор. – И тебе здравия, сын мой. Какими судьбами в нашем скромном пристанище? Вера привела тебя или нужда?
За неделю, проведенную с герцогиней и ее гонористыми рыцарями, бедный парень успел отвыкнуть от вежливости в свой адрес. Чертовски приятно было, что такой важный человек, как приор, говорит с ним уважительно! Джоакин даже приосанился.
– Ваше преподобие, я очень рад встрече и глубоко вас уважаю… Но дело у меня такое, что говорить страшно. Видите ли, со мною женщина, и она в большой беде…
Приор Саймон нахмурился. Джоакин знал, что церковное имя свое монах получил вместе с саном, в честь святого отшельника. Однако, почитая гордыней присвоить в точности имя Праотца, монах переиначил две буквы и сделался Саймоном вместо Симеона.
– Женщины священны сами по себе, – изрек приор, – однако близость женщины с мужчиной порождает всяческие пороки. Праздность, зависть, ревность, злоба, отчаянье и жадность возникают от этой близости, потому святые отшельники Марек и Симеон дали обет никогда не касаться взглядом женского тела и не произносить женского имени, кроме имен Святых Праматерей. Женщина – неподобающий гость в нашей обители…
– Но она тяжко страдает! – вскричал Джоакин.
– Я не окончил, – поднял руку приор. – Женщина в беде – иное дело. Если вера твоя мешает тебе помочь страждущему, то грош цена этой вере. Так сказал Великий Вильгельм. Потому мы поможем твоей спутнице, Джоакин Ив Ханна. Что с нею стряслось?
Джоакин горячо поблагодарил монаха и подвел к тарантасу. Леди Аланис Альмера лежала без чувств, завернутая в плащ, будто в саван. Лицо было укрыто платком. Вчера днем она лишилась последних сил и не смогла держаться в седле. Джоакину удалось выменять тарантас на одну из лошадей. Большую часть пути герцогиня провела в беспамятстве на заднем сиденье. Джоакин гнал прямо по широкой графской дороге, не страшась уже ни застав, ни приарховых наемников. Он шкурой чувствовал, как истекало время. До паники боялся обернуться и увидеть, что миледи больше не дышит. Однако она дышала, порою издавала хриплый сдавленный стон. С ночи на сеновале они не обмолвились ни словом. Джоакину хотелось верить, что скверное самочувствие Аланис – единственная тому причина.
– Отчего закрыто лицо?.. – спросил приор Саймон. – Она скрывает себя?
– У миледи могущественные враги, – ответил Джо, – но повязка нужна не только для маскировки, а и затем, чтобы пыль не попадала в рану.
– Рана на лице?.. – помрачнел приор.
Джоакин убрал ткань со щеки миледи.
– Святые отшельники!.. – выдохнул Саймон. – Как это случилось?
– Я не присутствовал при ранении, – уклончиво сказал Джоакин. – Надеюсь, что брат Мариус сможет помочь…
– Конечно. Мы немедля поместим беднягу в госпиталь… Ибо, насколько я вижу, болезнь зашла опасно далеко.
– Ваше преподобие, у меня есть одна просьба… Видите ли, если враги миледи узнают о том, что она здесь, то это убьет ее вернее, чем гнилая кровь. Потому я умоляю вас…
Приор жестом велел замолчать.
– Разве я спросил у тебя ее имя? Она – несчастная девушка, которой срочно нужна помощь. Вот все, что мне требуется знать.
* * *
Брат-лекарь Мариус мог показаться стариком: иссеченное морщинами худое лицо, голова белая, будто качан капусты. Однако Джо знал, что Мариусу едва исполнилось сорок. Последние шесть лет он провел в обители, а до того служил полковым лекарем в Дарквотере, под знаменами Леди-во-Тьме. Говорят, он был хорош. Говорят, брался за все: раздробленные кости, дырявые животы, перемолотые конечности. Говорят, лишь каждый четвертый умирал под его ножом… Но одним из каждых четвертых оказался благородный сын Леди-во-Тьме. Когда рыцарь испустил последний вздох, оруженосец выхватил меч и хотел зарубить лекаря на месте. А потом поглядел этак пристально в лицо Мариусу, опустил клинок и сказал:
– Тебя совесть больнее сгрызет, чем сталь.
По всей видимости, он оказался прав.
…Мариус внимательно осмотрел рану. Промыл водой, ощупал края. Прижал так, что на поверхности выступила мутная жидкость, растер каплю на пальце, понюхал.
– Неделя прошла? – спросил у Джоакина.
– Да.
– Отчего так долго? Ты убить ее хотел?
Джоакин опешил.
– Я только и делал, что убеждал ее пойти к лекарю! Она сама отказывалась! Говорила, мол, справлюсь, уже стало лучше.
– Открытый ожог, – сухо сказал Мариус, – причиняет свирепую боль и лихорадку. Человек в таком состоянии неспособен трезво мыслить. Если она могла хоть говорить связно, то это уже божья милость. Тебе следовало подумать вместо нее.
– Но она же моя госпожа! Она приказывала…
Брат Мариус не ответил. Взял стальной щуп, поддел край отверстия, осмотрел десны раненой. Миледи издала тихий стон. Затем приподнял веко, заглянул в зрачок.
– Очень плохо. Рана на лице опасней любой другой. Едва гниение проникает в мозг, пути назад уже нет.
– А у нее… проникло?
– Не понять, пока без сознания. Когда она в последний раз говорила?
– Полтора дня назад… – с ужасом признал Джоакин. Брат Мариус тихо свистнул.
Подозвал послушника, что помогал ему, и потребовал какую-то настойку. Паренек принес бутыль, и Мариус смочил жидкостью тряпицу. Приложил к носу миледи, она несколько раз прерывисто вздохнула и открыла глаза.
– О-ооох…
– Как вас зовут? – спросил брат Мариус.
– Больно… Где… я?
– Как вас зовут? – настойчиво повторил лекарь, заглядывая в глаза миледи.
– Не ваше… дело. Кто… вы?
– Брат-лекарь Мариус из обители Марека-Симеона. Нужно понять, в каком вы состоянии. Отвечайте: как вас зовут?
– Спросите… другое.
– Она скрывается от врагов, – пояснил Джоакин.
– Имена Праматерей? – спросил Мариус.
– Мириам, Янмэй, Софья, Агата… Глория, Елена…
– Южнее Альмеры?
– Надежда…
– Севернее?
– Дымная Даль, Нортвуд, Шейланд…
– Пятью четыре?
– Двадцать… зачем все это? Что со мною? Какова… я?
– Вы можете думать. Это дает надежду. Иное плохо: рана воспалилась.
– Другой лекарь… во Флетхиле… давал снадобье. Прозрачный раствор… запах тмина…
Брат Мариус кивнул.
– Капли Теофила. Хорошее снадобье, успокаивает рану, мешает гниению. Теперь для него уже поздно: вы упустили много времени, гниль развилась и отравила кровь.
– Я… умираю?
– Нет! – вырвалось у Джоакина.
Взгляд герцогини метнулся к нему, обжег пламенем.
– Неведомо, – сказал брат Мариус. Подозвал послушника и шепнул пару слов, тот убежал. Лекарь повернулся к Аланис. – Существует средство, чтобы убрать мертвую плоть из раны. Мы применим его, рана начнет заживать. Но гниль уже проникла в кровь, и в этой части снадобья бессильны. Если вашему телу достанет сил перебороть гниение, то выживете. В противном случае – нет.
Джоакина покоробило от беспощадной прямоты лекаря. Аланис проскрипела:
– Правдиво.
– Скажите-ка, – спросил у нее Мариус, – у вас есть причины жить?
– В каком… смысле?
– Мечтаете о чем-то? Кого-нибудь любите? Может, ненавидите?
– О, да!..
– Хорошо.
Лекарь умолк. Миледи спросила, искоса глянув на Джо:
– Что он здесь… делает?
– Он привез вас.
– Не хочу, чтобы он был.
Мариус не ответил. Девушке не хватило сил настаивать.
Вошел послушник и поставил у постели раненой поднос. На нем был кубок с пахучей жидкостью и глиняный горшок, накрытый крышкой. Брат-лекарь подал кубок Аланис:
– Выпейте это, миледи.
– Что за снадобье?
– В чаше не снадобье, просто пряное вино. Оно усыпит вас.
– Я не хочу спать! Хочу знать, что со мною происходит.
Мариус покачал головой.
– Вам лучше уснуть. Средство, которое я применю, имеет особенность.
– В чем дело? – Аланис упрямо встряхнула головой. – Это больно?.. Я вытерплю. Не хочу спать. Хочу видеть!..
– Миледи, не упорствуйте. Лучше, чтобы вы не были в сознании.
– Я же сказала, что вытерплю боль!
– Дело не в боли.
– Тогда в чем же?
– Полагаю, если вы узнаете, в чем состоит процедура, то откажетесь, – неожиданно мягко произнес брат-лекарь. – Прошу вас, выпейте вина.
Аланис гневно оскалилась. Черные края раны разошлись, вскрыв дыру. Сквозь нее виднелись зубы, розовые от сукровицы. Джоакина передернуло, послушник в страхе отвел глаза.
– Брат-лекарь, – прошипела Аланис, – неужели я похожа на пигалицу? Я – дворянка рода Светлой Агаты. Мне достанет сил вынести все, что потребуется! Ну же, что там… за средство?
– Как пожелаете.
Брат Мариус пожал плечами и снял крышку с горшка. Внутри находилась белесая масса, Джоакин сперва принял ее за кашу. Всмотревшись, он вздрогнул от омерзения. Каша в горшке шевелилась. То были черви. Личинки.
– Это… это… – глаза Аланис полезли из орбит. – Вы… вы посадите их… мне на лицо?! Они будут жрать меня?!
Брат-лекарь взял ее за руку.
– Миледи, рана очень плоха. У вас весьма крепкое здоровье, только поэтому вы до сих пор живы. Но неминуемо погибнете, если не устранить гниение.
– Но… эта мерзость… – Аланис, как завороженная, не могла отвести глаз. – Эти черви… они едят мертвецов!
– Поверьте, миледи, они – благословенные божьи твари. Едят лишь поврежденную, мертвую плоть и не трогают живую. Они способны очистить рану. Без этого вы умрете.
– По крайней мере, я умру достойно, – процедила герцогиня. – Могильные черви не будут жрать меня заживо!
Брат-лекарь ответил с прежним спокойствием:
– Вы умрете, миледи, истекая гноем, источая страшное зловоние. В вашу келью никто не сможет войти без ужаса и отвращения. Рана опухнет и покроется волдырями, они станут лопаться, липкая жижа потечет по губам и шее. От постоянной тошноты вы не сможете ни есть, ни пить, и все равно будете пытаться изрыгнуть собственные внутренности. Лихорадка сделается невыносимой, вас будет трясти так, что зуб не попадет на зуб. Вы не сможете выдавить ни слова, чтобы помолиться Светлой Агате. А после, когда вашим страданиям наступит конец, я пошлю провинившихся послушников хоронить останки, поскольку никто по доброй воле не захочет иметь дела со смрадным полусгнившим трупом. Вы полагаете такую смерть достойной, миледи?