Бенедикт Флеминг задумался надолго. Аббат Хош осторожно произнес:
— Данная точка зрения не противоречит писанию… Праотец Вильгельм принял на себя ту же миссию, о которой теперь говорит Марк…
— Но Эрвин! — вскричал граф. — Он видел преступления своими глазами! Он и сам носит на себе шрам! Сама Светлая Агата велела ему выступить против Адриана!
Это был тонкий момент. Мало надежды, что, выбирая между собственным сеньором и грязным простолюдином, граф поверит второму, а не первому. Но однако… Он зовет Эрвина по имени, без титула. Он сомневался, исполнить ли приказ. Его предки дважды брали штурмом замок Ориджинов…
Марк склонился так низко, что уткнулся лбом в землю.
— Ваша милость, не гневайтесь… Позвольте мне сказать честно.
— Тьма тебя сожри, этого и требую!
— Вера герцога Эрвина недостаточно крепка, чтобы разглядеть истину. Герцог Эрвин умен, отважен и благороден, я не смею сказать о нем дурного слова… Но вера ли направляет его, или жажда славы?
Здесь могучий кулак графа мог врезаться в челюсть Ворону и вышибить несколько зубов. Марк скривился, предчувствуя боль. Однако Бенедикт лишь покосился на аббата, а тот медленно кивнул:
— Гордыня и жажда славы всегда были присущи… да простит меня Агата… мужчинам Дома Ориджин.
— Но Светлая Праматерь явила ему откровение!
— Не думаю, — прошептал Марк, — что герцог обратился к ней с должным смирением. Агата слишком близка ему по крови и духу. Герцог Эрвин не пал ниц перед ее могуществом, а говорил с нею как с матерью или сестрой… Потому ему далось ложное откровение. Не Светлая Агата явилась Эрвину, а лишь его собственная фантазия. Его мечта о власти, славе и мести…
— Заткни свой гнусный рот! — спохватился, наконец, граф. — Хочешь, чтобы я усомнился в герцоге и поверил тебе?! Ты — безумный крысеныш!
— Ни в коем случае, ваша милость!.. — на всякий случай, Марк еще раз ткнулся в землю лбом. — Кто я таков, чтобы вы мне верили? Я слишком ничтожен для этого. Но вы сможете поверить знаку…
— Какому знаку?!
— Глория-Заступница явит его вам за Рекой. Молитесь, подобно вашему деду, и Глория ясно покажет истину.
— Откуда ты знаешь?!
Марк пожал плечами:
— Верю в Глорию-Заступницу. Я — простой мужик, в кого же мне верить, как не в нее?..
Бенедикт Флеминг хмуро сел за стол, наполнил кубок, долго смотрел в жидкое зеркало, размышляя. Спохватился:
— Ты еще здесь, зверек? Поди прочь!
* * *
Марк служил при дворе семнадцать лет. Младший агент, дознаватель, бригадир, особый уполномоченный сыска, помощник начальника тайной стражи, и, наконец, Ворон Короны — бич заговорщиков, первый хитрец Империи. На верхушке Марк удержался шесть лет: три года при покойном владыке, еще три — при Адриане.
Простолюдин, сын сапожника из провинциального городка, Марк с детства считал себя мелкой сошкой. Так матушка учила, так сверстники поступали, так батюшка-священник говаривал на воскресных проповедях. Мужичок с ноготок, твое дело — маленькое. Говори потише, голову держи пониже, посторонись с пути, когда идет большой человек. Дворяне — большие люди, не чета тебе. Увидел сира рыцаря — скинь шляпу, отвесь поклон, шепчи: «Добрый сир…». Заметил карету с вензелями — прочь с дороги, на обочину, в грязь, согнись до земли, глаз не поднимай. При входе в собор столкнулся с лордом — сию секунду на колени да лбом о камни: «Виноват, ваша милость, не хотел помешать, простите дурачину». А коль встретил первородную леди — так лучше тебе и вовсе сквозь землю провалиться. Сам вид твоей мужицкой рожи — уже оскорбление для благородных глаз… Помни, сынок: ты — пылинка. Ничего ты не можешь, кроме одного: лежать так, чтобы под сапог не попасть.
Но потом была Фаунтерра. Семнадцать лет, шесть из них — на самой вершине. Слышал, как орут под пытками добрые сиры; видел, как головы дворян прощаются с плечами; читал в отчетах, что вытворяют первородные леди с чужими мужьями. Допрашивал, влезал в головы — в самое нутро; вскрывал чужие мысли, будто нож мясника потрошит свиное брюхо. Запугивал баронов, обманывал маркизов, флиртовал с графинями, льстил, дерзил, заставлял краснеть, шантажировал, вымогал сведений, заключал сделки… Марк и не заметил того дня, когда лишился остатков пиетета. Нет великих и могучих, нет полусвятых потомков Праматери. Есть люди и люди: одни шьют сапоги, другие носят вензеля и шпаги. Вот и вся разница.
Был, впрочем, один человек, перед кем Марк робел не меньше, чем семнадцать лет назад. Точней, не совсем человек. Не в том дело, что владыка Адриан умнее, сильнее, могущественней иных людей, а в том, что их попросту нельзя сравнивать. Никогда Марк не сомневался, что владыка знает абсолютно все. А если пока еще не знает, то узнает вмиг, стоит лишь ему задуматься в нужном направлении. Любое дело император способен сделать лучше, чем кто-либо другой. Единственная причина, по которой существуют советники, министры, секретари и управители — в том, что владыке не на все хватает времени. И главное: император не принимает неверных решений. Это невозможно по определению: воля Адриана и есть единственное мерило правильности. Правильно именно то, что Адриан сочтет правильным. Никак иначе.
Будучи сослан в Первую Зиму, Марк испытал страх, горечь, обиду, но сомнений — ни капли. Владыка сослал — значит, было за что. Значит, промашка Ворона стоит ссылки и возможной смерти. Когда узнал от Эрвина о Перстах — и тогда не усомнился. Владыка сжег Дом Альмера — значит, так и нужно. Владыка использовал Персты — значит, имел на то право. Люди владыки расстреливали пленных в Запределье — может, это и неправильно, но лишь потому, что Адриан не успел проследить за всем, недосмотрел по нехватке времени. Там, куда падает взор императора, все идет как надо — иначе быть не может!
А вот сейчас…
Две дюжины шлюпок шли на веслах вверх по Реке. Греи хрипло отмеряли ритм: «И р-раз — двааа… И р-раз — двааа…» Черная вода плескала о лопасти весел. Западный берег, побитый проплешинами болот, туманился дымкой. Ивы, лишившиеся кроны, царапали воду голыми ветвями-плетьми. Восточный берег, вздыбленный холмами, изрезанный оврагами и заводями, тянул к себе взгляды. Где-то будет холм, а за ним — притока Реки, а в паре миль по притоке — форт. Там — люди владыки Адриана. Они на одной стороне с Марком, в их руках могучее оружие. Они могут сжечь северян, зажарить прямо в лодках, будто куропаток на вертеле… И если Марк успеет плюхнуться за борт, спасти собственную шкуру — ему бы впору порадоваться такому исходу…
Так в чем дело? Отчего на душе нечто… этакое, некрасивое? Не страх. Хотя и страх тоже, он-то как раз ясен. Но кроме страха… Что-то все трет, скребет, скрежещет напильником по хребту. Почему я не знал об этом? Владыка затеял тайное дело, я — глава тайной стражи… Почему он поручил не мне? Почему даже не предупредил?
Не стоило сомневаться в императоре. Прежде даже мысль такая не пришла бы, а если кто подсказал — Марк покрутил бы пальцем у виска. Но то — прежде, а это — теперь. Нечто переменилось, когда шлюпки вошли в устье, когда греи завели свои бесконечные «р-раз — двааа…», когда кайр Джемис обронил: «Воду в Реке не пить. Дрянь вода», и Марк тронул ее пальцами — жирную какую-то, подмасленную… Когда корабли остались позади, пропали за островерхими рядами сосен… Исчезли из виду флаги с нетопырями мятежника — ненавистные Марку, однако…
Там, на холмистом берегу, — глухое Запределье. Две тысячи лет назад там бродили древние варвары, но перебрались в Поларис, и с тех пор за Реку не ступала нога. Ибо там — не место для человека. Не в том даже дело, что страшно, опасно, голодно, морозно… а в том, что чуждо. Есть мир людей, но здесь он кончается. Там, дальше, нелюдские земли. Зачем Адриан отправил туда отряд?
Пропали из виду флаги Ориджина да вымпела святоши Флеминга, в том месте разлапились сосны, а после и они пропали, подернулись сумерками, зачернились ночью. Но Марк нет-нет и поглядывал назад, поверх темной глухомани леса: не мелькнет ли фонарь на мачте? Не дрогнет ли флаг в лучах Звезды? Флаг — вражеский, и мачта вражеская, и корабли, но… Эрвин — интриган и мятежник — переплыл эту Реку. Так же боялся, как сейчас Марк, так же вздрагивал от холодка по спине. Так же мечтал выжить, попасть домой, забыть, как сон… Потому сейчас он — враг и мучитель — казался Марку родным и близким. Корабли стали Ворону домом, матросы — братьями. Потомок, Ларри, Соленый… доведись Марку вернуться, обнимет их так, что кости хрустнут.
А владыка… всемогущий непогрешимый Адриан… зачем он основал крепость там, за Рекой? Да, он не убивал невинных, это сделали нерадивые слуги. Но сама мысль поселиться в Заречье… разве это — человеческая мысль?
Они шли всю ночь, а днем разбили лагерь на западном (слава богам!) берегу и спали, расставив часовых. В сумерках двинулись дальше по маслянистой мерзкой воде. И Марк вновь молчал всю ночь — не о чем было говорить, но мыслями летел назад, к Фаунтерре. Вспоминал парады, имперских искровиков в алых рубахах, двузубые копья. Вспоминал, как славно шагали эти ребята по столичным бульварам, как сверкали шлемы и визжали барышни, бросали цветы под ноги офицерам, а те, горделиво приосанясь, одаривали мещанок взглядами… Как было красиво и радостно. Мощь и великолепие — будто сама душа Империи Полари! Такие же парни в красном сейчас за Рекою. Свои, наши, слуги императора, посланники столицы, как и я! Ведь хорошо же, что они сильны! Ведь приятно же встретить своих аж за краем мира!
Так Ворон пытался говорить себе. Заставлял себя думать, начинал мысль… а в пути она плавилась и обращалась в другую, звучала сухими словами мятежника: «…одного за другим сожгли заживо. Всех, кроме девушки — она почти добежала до леса, Пауль выстрелил в спину и сломал скелет внутри ее тела. Видимо, это оружие имело большую дальность, чем огонь». И Ворон напоминал себе: это же враг сказал! Его люди пытали меня трое суток, клочками сдирали кожу! Но даже темница Первой Зимы — черт, да как это только возможно! — казалась роднее, чем форт за Рекою. Леди Иона, вино, фрукты… «Когда возьмем Фаунтерру, нам понадобится глава тайной стражи. Мы с братом очень хотели бы, чтобы вы нам служили». Нет, размечтались! Никогда вам не взять столицу, и я даже не подумаю вам служить!