— Я ехал молча рядом с молчащими хмурыми солдатами. Чему вы можете помешать? Моей тоске? Помешайте ей, прошу вас.
Подстегнув коней, Эрвин и отец Давид на десяток ярдов оторвались от эскорта. Лошади шли мягко и неспешно, нащупывая землю под рыхлым снегом. Дорога вся была запружена пехотой, стрелками, телегами с провиантом, возами полевых кухонь и лазаретов. Впереди шли полки Нортвуда с их обозами, следом — наемная путевская пехота и греи Первой Зимы, за ними — обозы Ориджина, а далее длинным шлейфом волоклись те, кто всегда следует за более или менее успешной армией: солдатские жены, маркитантки, ремесленники, цирюльники, перекупщики… Поток пеших людей и повозок растянулся на несколько миль. Дорога под ногами и колесами быстро превращалась в топкое месиво. То тут, то там телега увязала в грязи, и солдаты толкали ее, осыпая проклятьями. Кавалерия же съехала в поля, предпочтя снег болоту. Даже по снегу, двигаясь неспешным шагом, конница легко обгоняла пехоту и потом долгими часами ждала в месте будущего привала. Интересная беседа — единственное, что могло хоть как-то скрасить путешествие.
— Вы хорошо держитесь в седле, отче.
— Я много странствовал, милорд.
— И армейский быт вам не внове. Вы служили полковым священником?
— Случалось и такое.
— В какой земле, если не секрет? У какого лорда?
— Едва ли важны места и имена. Мне думается, важна лишь суть явления.
— И какова она?
— Ради наживы или самолюбия одни люди идут убивать других людей. Они берут в поход священника, о котором в мирное время почти не вспоминают, и велят ему молиться за успех массового убийства.
— И вы, устав от абсурда, бросили эту службу?
— Нет, милорд. В мире много абсурда, но таким его сделали Прародители и боги. Не мое дело перечить им. Лучшее, что могу, — попытаться понять.
— И поняли?
— Зачем нужны войны?
— Да, отче.
— Нет, милорд. Нашел только видимость ответа. Война создает драгоценности. Ей мы обязаны вспышками благородства, великодушия, сострадания, мужества, патриотизма. Все это редко встретишь в мирное время. Впору спросить: таится ли оно в глубине человеческих душ, или вспыхивает искрою в отчаянный момент, а затем бесследно гаснет? Но даже если так, этот миг немалого стоит.
— Но потом вы разочаровались в войне?
— Я и не был очарован, милорд. Редкие искры душевного величия, и много, много, много повседневной дряни. Война — оправдание для совести: война же, суровое время, можно всякое себе позволить. Вседозволенность, милорд, — скверная штука.
— И что же вы сделали?
— Да ничего. Смотрел и молился. Потом война кончилась, и лорд меня отослал. Я нашел другого покровителя. Им стал епископ одного города в центральных землях.
— Он дал вам приход? Как же паства обходится без вас?
— Он дал мне дело. Ездить по миру и помогать тем, кто нуждается.
— Я думал, только монахи занимаются этим.
Отец Давид пожал плечами.
— Вы — монах? — удивился Эрвин. — Какого ордена?
— Важна суть, а не название.
— Вы — из тайного ордена? — Эрвин аж засиял в улыбке. — Признайтесь, прошу вас! Я расскажу сестре, это сделает ее счастливой! Мы в детстве обожали книги о приключениях. Там всегда были тайные ордена, и мысли о них очаровывали нас. Как романтично — иметь одну великую миссию на многие годы, все время скрываться, носить чужое имя, вести двойную жизнь! Иметь тайных соратников и братьев, которых распознаешь с первого взгляда по едва приметному знаку! В каждом новом городе заходить в особую секретную квартиру, где, сказав кодовое слово, сразу получишь пищу, деньги и новое задание. Такой квартирой может быть захудалая харчевня или полуразваленная церковь, или мастерская, что едва сводит концы с концами. Иона любила все захудалое и полуразваленное… Когда мы встречали монаха, Иона кидалась допытывать его, к какому ордену принадлежит, каков девиз и устав ордена. Если какой-то ответ казался ей подозрительным, мы принимались следить за монахом… Мы изводили расспросами даже епископа Первой Зимы, и все не могли смириться, что в целом мире нет ни единого тайного ордена! Это было страшное разочарование…
— Простите, милорд, — усмехнулся отец Давид. — Вы же понимаете, даже будь я секретным братом тайного ордена, мой устав все равно запрещал бы мне говорить об этом. Полагаю, я даже принес клятву молчания на крови.
— Тогда я скажу Ионе, что вы дали кровавую клятву, и лишь поэтому не можете поведать мне всего! Позвольте нам верить, что вы — брат тайного ордена!
Отец Давид пожал плечами.
— Благодарю вас, отче!
— Сейчас, будучи на грани раскрытия, я должен неуклюже сменить тему разговора?
— Это было бы весьма разумно с вашей стороны! Только умоляю, не советуйте мне ничего и не просите совета. Тем и другим я сыт по горло.
— Конечно, милорд. Вот моя тема: расскажите, как вы это делаете?..
— Что делаю?
— Молитесь. Когда я подъехал, у вас было очень светлое выражение лица, будто говорили с кем-то близким. Я подумал, вы молитесь.
Эрвин замешкался. Если по правде, то молился он так.
«Здравствуй, Агата. Что-то мне скверно. Прямо до костей пробирает. Прости, что говорю это. Ты очень, очень много помогаешь мне. Я не могу просить больше. Больше — это взять меня на руки, отнести в столицу и усадить на трон… Так что я не прошу. Но мне плохо, и тяжело молчать об этом. Чувствую, что совершил ошибку. Не стоило слушать Крейга и уходить из города… Да, я смалодушничал, тьма бы меня… Ты, наверное, за голову схватилась, когда увидела. Мне стыдно до ужаса… Вот о чем я. Пытаюсь оправдаться, чтобы ты не считала меня чем-то совсем уж пропащим. И вот оправдание: остаться в городе тоже было плохо. Не было уверенности в том пути, потому меня легко с него сбили. Идти — ошибка, и остаться — ошибка! Да? Я прав? Ты тоже это видишь?.. А что будет — видишь? А скажешь ли мне?.. Нет?.. Не заслужил? Тогда в чем дело?.. Агата, скажи мне хоть одно: почему так сложно? И почему так скверно? Потому, что не вижу, или потому, что вижу слишком много?.. Что ты говоришь?.. Ха. Прелестно. Так и должно быть! Кишки сводит узлом от тревоги, голова взрывается от сомнений, при этом сгораю от стыда, а ночами ору от кошмаров. И это — так и должно быть?! Что?.. С тобою тоже так было?.. Точно так же?.. Врешь! Конечно, врешь! Ха-ха-ха! Светлая Агата — врушка! И никто, кроме меня, не знает! Когда вернемся в Первую Зиму, я закажу художникам икону Агаты-Лгуньи. Не сомневайся, я так и сделаю. Повешу на самом видном месте над алтарем собора. Кто мне помешает, а? После того-то, как мы с тобой возьмем Фаунтерру? Мы возьмем столицу и я, наконец, перестану бояться. А ты так и останешься врушкой! Да-да…
Благодарю тебя, Агата. Ты — самая лучшая, и я люблю тебя. Очень-очень».
Вот в этот момент на лице Эрвина и лучилась та светлая улыбка, которую заметил отец Давид…
— Знаете, отче, я не умею молиться. Все детство заучивал правильные слова, пытался говорить правильным тоном… Ничего не чувствовал и не слышал ответа. Не мог понять, зачем вообще это делается. Всегда надо мною стояло много больших и грозных людей. Замок Первой Зимы битком набит большими и грозными… Пока верил, что Праматери — такие же, мне не хотелось с ними говорить.
— А как теперь?
— Я, наверное, творю жуткую ересь. Надеюсь, его преосвященство Галлард никогда меня не сцапает, иначе жариться мне на костре… Я говорю с Агатой, как со старшею сестрой. Это святотатство и гордыня, знаю. Но только так я слышу ответ.
Он помедлил.
— Скажите, отче, а как это правильно делается?
— Я обещал не давать советов.
— И не советуйте. Просто скажите, как молитесь вы.
— Вы счастливее меня, милорд. Я редко слышу ответ. Впрочем, и не уповаю на него. Я благодарю Праотцов за все доброе и светлое, что встречаю. И иногда, как можно реже, прошу.
— А сейчас — просите?
— Да, милорд.
— О чем?
— О Фаунтерре.
— Чтобы я взял ее? Или чтобы Адриан удержал?
— В Лабелине, милорд, я видел вашу пьесу. Позволю себе ответить цитатой. Молюсь, чтобы тот из вас двоих, кто победит, не считал себя единственной Звездою в небе.
— Хм… Меня снова посетило это чувство: как будто вы, отче, проверяете меня. Достоин ли я власти? Не стану ли злодеем?..
— Ваше чувство имеет под собою основание. Скажу вам, как тайный брат секретного ордена: вы совершенно правы. Я прибыл к вам, чтобы наблюдать и делать выводы. Такова моя миссия.
— И что будет, когда вы признаете меня достойным?
— Это же очевидно: помогу вам секретным оружием ордена. Всякий уважающий себя тайный орден владеет секретным оружием. Вам ли не знать, милорд.
— Да, действительно. Мне следовало догадаться… А что мне сделать, чтобы окончательно убедить вас?
— И это очевидно: пройти испытание. Разве герои ваших книг не этим занимались?
— Тьма. Испытание в тех книгах всегда было какой-нибудь дрянью и не сулило герою ничего приятного. Я всей душою надеялся обойтись без него.
— Простите, милорд. Законы жанра обязывают.
— Скажите хотя бы, что за проверка предстоит.
— Увольте, милорд. Если будете знать наперед, в чем же тогда испытание?..
— Эх… Похоже, отче, мы с Ионой были весьма наивными детьми. На самом-то деле, быть героем книги — паршивая участь.
* * *
За три дня до конца осени ударил мороз и сковал дорогу крепким покровом льда. Движение ускорилось — воины не увязали в грязи, да и шагали бодрее из-за холода. Покрыв за день двенадцать миль, северяне вышли к реке Миле. На ней лед еще не встал. Узкий каменный мост оказался единственной удобной переправой на тот берег.
Лиллидей, Стэтхем и сам Эрвин сошлись во мнениях: нужно несколько мостов.
Пару дней армия простояла у Милы. Воины срубили деревья и навели через речушку пять дополнительных мостов. Первого декабря, накануне Дня Сошествия Праматерей, войско переправилось через Милу и двинулось дальше на юг.
На ночь с первого на второе декабря мятежники встали лагерем в нескольких милях от городка Пикси.