— Мужичье, — ответила леди Аланис, — отребье. Здесь лишь один гвардейский полк, и четверть его вчера полегла. А эти… Шваль из протекции, тупые констебли, городские бездельники.
— Все они вместе не стоят и сотни рыцарей! — добавил путевский телохранитель, шедший по пятам за герцогиней. — Сделать вылазку, милорд, да разогнать их — вот что было бы правильно.
— Тебя не спрашивали, пес тебя куси! — рявкнул кайр Стил.
Черная стена Цитадели заслонила и небо, и город. Решетка из дубовых брусьев поднялась, открывая проход.
— Слава Агате, милорд, — приветствовал кайр Деррек.
Он выглядел смурным, помятым, на лбу и щеке пятна не то земли, не то сажи.
— Желаю здравья, кайр. Вы добыли Персты Вильгельма?
— Никак нет, милорд.
— Тогда зачем звали меня?
— Мы вошли в хранилище, милорд. Я счел, что вам стоит это увидеть.
Каменная лестница ввинчивалась в темное чрево Цитадели. Ступени истерты до вмятин за сотни лет. Фонари горели тускло, внутри ламп тлели желтые змейки нитей.
— Было три двери, милорд, — кайр Деррек, избегал смотреть на сюзерена. — Дубовая, за ней чугунная, потом бронзовая. Мы трудились всю ночь, чтобы…
— Ваша речь — отчет или оправдание, кайр? Вы вскрыли хранилище или нет?
— Вскрыли, милорд.
— И?..
— Оно пусто, милорд.
— Громче, кайр! Я не расслышал.
— Хранилище пусто, милорд!
— Как это возможно?! Единственный вход туда — из Цитадели. Цитадель — в ваших руках, Деррек!
— Не единственный, милорд…
Деррек открыл дверь, они вошли в подземный холл, увешанный гобеленами. Здесь громоздился таран, подвешенный на цепях. Стояли две лебедки, темнели в углу топоры и молоты, повсюду рассыпаны щепки. Люди кайра Деррека крепко поработали над хранилищем. Куски выломанных ворот валялись у стены, чернел зев прохода, в глубине его мерцал светлячок фонаря.
— Сюда, милорд.
Вторые ворота были подняты — кайры смогли добраться до механизма, открывающего их. Третьи сдвинуты на фут: кладку стены разобрали, чтобы выломать засовы, а затем подважили ворота рычагами и надавили.
— Позвольте, милорд, — кайр Стил первым пробрался в щель.
Эрвин последовал за ним и оказался в длинной галерее. Здесь царил парадный янмэйский пафос: мраморные императоры, золоченые штандарты с кистями, хрустальные люстры. С обеих сторон к галерее примыкали гроты, над каждым сияли пурпуром цифры: 1, 2, 3… — номера Божественных Даров.
— Все они пусты, — сказал Деррек и глухо закашлялся.
Аланис вбежала в первый грот, второй, третий. С немой яростью глянула на кайра.
— Пес куси! — выплюнул Стил.
Эрвин должен был увидеть — и увидел. Стены каждого грота зияли пустыми нишами. Голый камень, ни одного Предмета. Исчезли даже бархатные подушечки, на которых они лежали. Эрвин сунул руку в нишу, не веря глазам. Под пальцами шероховатый холод камня…
— Как, тьма сожри, это случилось? Как?!
Деррек хотел ответить, герцог перебил его:
— Проклятая тьма! Император покидает столицу, бросив почти пустой дворец. Он должен был оставить хоть пару Перстов для защиты! Да? Да!.. Мы захватили и дворец, и Цитадель внезапно. Никто не оказал сопротивления, значит, не успел взять Персты. Да?.. Черт возьми, да! Так где они? В чем я ошибся?!
— Их вывезли, милорд, — сказал Деррек, указывая вдоль галереи.
Теперь Эрвин увидел. Прежде галерея кончалась глухой стеной с гербом Династии, но теперь на том месте чернел проход. От проема тянулись полоски рельс, утопленные в пол галереи. Как Эрвин в тот раз не заметил их? Ковер — в нем дело. Толстый, ворсистый. Тогда устилал пол, теперь отброшен в сторону.
— Они предусмотрели вывоз Предметов, милорд. Пока мы ломали двери, откуда-то приехали парни в вагонетке, погрузили и вывезли все, что было.
— Это Эшер, — Аланис пнула рельс каблуком.
— Эшер?
— Барон Эшер, бургомистр Фаунтерры. Он людмиловец, этот род славится преданностью. Адриан доверяет Эшеру. Я-то думала, почему не он, а дурак Бэкфилд командует осадой! Эшер вывозил Предметы, пока Бэкфилд бился головой о стены дворца!
— Где они могут быть теперь?
Она нахмурилась, покрутилась на месте.
— Какая это сторона света?
— Туннель идет на юго-запад, миледи.
— В том направлении ярдах в пятиста находится городская ратуша. Предметы должны быть там… Если они все еще в столице.
— Сколько у вас людей, кайр Деррек? — спросил Эрвин.
— Пятьдесят шесть, милорд.
— Я пришлю еще. Возьмите сорок мечей и сделайте вылазку в ратушу. Если Персты там, принесите их мне.
— Вероятно, их вывезли из города, милорд, — сказал Деррек, а путевец кивнул с таким видом, словно кого-то волновало его мнение.
— Вероятно, тьма сожри, но не точно! Остался один шанс, что Персты еще здесь. Вся наша война строится на единственных шансах. Так принесите мне Персты Вильгельма!
— Слушаюсь, милорд.
На Воздушном Мосту снова свистели камни из требушетов.
— Загрызи их кобель, — ругнулся кайр Стил, глянув вниз. — Посмотрите, милорд!
Вдоль берега в землю были вколочены деревянные щиты. На них жирными красными буквами выведено: «Серебряный Лис победил. Помощь не придет».
— Не верьте, миледи! Это гнусное вранье! — сказал путевец так, будто леди Аланис нуждалась в его поддержке.
— Первое — скорее всего, правда, — сказал Эрвин. — А вот второе…
Он запрокинул голову и улыбнулся облакам:
— Придет ли помощь? Как считаешь, Агата?
Колпак
6 — 8 декабря 1774г. от Сошествия
Фаунтерра
— Твоя каша, Колпак, — говорит Форлемей.
Он опускает серебряный поднос на стол. Методично и небрежно, как всегда, расставляет блюда, раскладывает приборы. На столе появляется фарфоровое блюдце с ломтями хлеба, чаша с гусиным паштетом, мисочка салата из ревеня и сельдерея, тарелочка с крохотным омлетом из перепелиных яиц под пряным сыром, а также грубая стеклянная банка. Последняя резко выделяется и манит взгляд. Менсон придвигает ее поближе, чтобы рассмотреть. Внутри банки — громадный черный паук на шести мохнатых лапках. Он топчется среди клочьев паутины и меланхолично жует что-то, а может, просто шевелит челюстями. Возможно, это помогает ему размышлять.
— Загляни снизу, — советует Форлемей. — У него крест на брюхе.
Менсон следует совету. Действительно, на животе насекомого белый косой крестик, как буква Х.
— Ну и мерзкий, правда? — говорит адъютант. — Принес тебе посмотреть, чтобы ты убедился. Только в джунглях и водятся такие твари! И можешь себе представить — тут, в Бэссифоре, все любят пауков.
Менсон отодвигает банку и нехотя принимается за еду, а Форлемей ведет рассказ:
— Ты вчера уже спал, когда герцог Литленд повел их величество со свитой смотреть Гордона. Гордон — это тоже паук, у него есть имя, вообрази! Он живет в старой башне, у него целая своя ниша в стене. Сплошь затянута сетью, да еще в три слоя. Гордон сидит с краю, и он намного больше этого, что в банке. Огромный, как жирная мышь, или даже небольшая крыса! Вот не шучу, такой и есть!
Менсон запихивает в себя салат и ломтик хлеба с тончайшим слоем паштета. По утрам никогда нет аппетита, а сегодня хуже обычного. Менсон два дня праздновал триумф Адриана, а на третий сплоховал. Сбежал из-за стола с отчаянной болью в животе, скрючился под одеялом и промучился несколько часов, пока не уснул. Сегодня боль притихла, но напоминала о себе, прохаживалась холодком по кишкам.
— И вот герцог Литленд сказал: Гордон, дескать, самый старый паук в замке. Ему никак не меньше пятнадцати лет. Литленд свел с ним знакомство одиннадцать лет тому, когда по ошибке забрел в старую башню. Гордон уже тогда был больше маслины. Литленд сказал, что паук — символ мудрости и проницательности. Наблюдай за пауками, и поймешь, как устроена держава. Так сказал герцог Литленд, и все ему поверили. С тех пор в замке любят пауков и пестуют, как домашних животных. Вот как обезьянок или кошек! Ты можешь представить?!
Менсон может представить себе нечто куда более занятное. Покойный император Телуриан, бывало, держал людей в качестве домашних животных. Своего младшего брата, например. С тою лишь разницей, что не нашлось банки, достаточно большой для человека. И никто, конечно, не называл Менсона символом мудрости.
— Ладно, — говорит Форлемей, — это я так рассказал, для забавы. Ты скажи, как здоровье? Получше стало?
Менсон, конечно, молчит. Адъютант придирчиво заглядывает ему в лицо, потом оценивает количество съеденного.
— Вид у тебя, надо сказать, не ахти. Зато ешь не меньше обычного, значит, состояние такое, терпимое. Оно и хорошо, ведь тебя его величество вызывают. Если вывернет наизнанку в присутствие владыки, то получится конфуз, а не хотелось бы…
Менсон вздрагивает, резко поднимает голову.
— Но, но, чего всполошился-то! Владыка тебя не срочно вызвал — стал бы я мешкать, если б так. Его величество сказали: «Пускай поест не спеша, а тогда уже веди ко мне». У владыки, если хочешь знать, и без тебя хватает дел. У него на приеме шиммерийский принц, все генералы и леди Катрин. Три дня, значит, праздновали, а теперь совещаются. И я так себе думаю: совещание, видимо, по хорошему поводу. Скажем, награждение или раздел трофеев. Будь что плохое, владыка не откладывал бы до конца пира. Плохое всегда идет безотлагательным порядком. Верно говорю, а?
Ко встрече с императором Менсон надел треххвостый колпак с бубенцами. Все недели похода носил шляпу и чувствовал себя ужасно неловко, будто с него содрали шкуру и натянули чужую. Теперь он улыбался, слушая перезвон. Кажется, бубенцы радовались каждому его шагу.
В коридоре Менсон встретил принца Гектора. Тот только вышел от Адриана и светился так, что Менсону пришлось прищуриться. Что бы ни обещала Корона шиммерийцам за помощь в кампании, она выплатила долг сполна. Поравнявшись с шутом, принц трепанул один хвост его колпака и расхохотался.