— Мы отряд церкви Единого. Присланы вести паству в этом городе.
Клирик вытащил из халата свиток и протянул его одному из мужчин. Тот принял его и развернул.
— Паствы Единого в этом городе уже нет, — ответил другой. — Да и города тоже скоро не станет. Вы не знаете, что тут чума?
— Знаем, — кивнул Снек и взглянул в глаза говорившего. — Нас учили с ней бороться. Мы хотим помочь.
Глава 13
— Зачем обматывать лицо? — спросил Ари, глядя на лежащего перед ними человека.
— Черная язва может распространяться по воздуху. Стоишь рядом, дышишь этой дрянью, и она попадает в тебя, — пояснил Снек и указал на чашу с дымящимися углями, на которых виднелся пепел благовоний. — Именно для того, чтобы зараза не распространялась по воздуху, мы и жгли те травы.
Парень почесал нос, который жутко чесался от приторного запаха трав в помещении, и от которого во рту стояла горечь.
— А перчатки зачем? — взглянул на толстые кожаные перчатки на руках парень.
— Эта болезнь не только летает по воздуху, но и передается через прикосновение, — пояснил Снек. — И самое противное в этой дряни то, что сила стихий только усиливает и подпитывает её.
— Тогда как мы её будем лечить? — хмуро спросил парень.
— Мы не можем взять и залить все светом… вернее можем, но это не поможет. Свет может выжечь черную язву, но для этого света должно быть много, а язв мало.
— Так тут ведь живого места нет, — хмуро ответил парень, глядя на лежавшего перед ними мужчину.
Пациенту было около сорока лет, и выглядел он крайне истощенным, даже несмотря на раны и гнойники на теле, были видны ребра, а живот был настолько впалым, что торчали гребни подвздошных костей.
— В этом и суть, — кивнул Снек. — Сейчас мы с тобой берём эти ножи и соскребаем с тела эти чёрные гнойники. После промываем крепким самогоном, что дали торговцы, а уже потом лечим его светом.
Ари взял в руки небольшой изогнутый нож и взглянул на наставника.
— Так он ведь тупой, как палка.
— А ты резать его собрался? — хмыкнул клирик. — Смотри. Эти ножи нужны только для того, чтобы соскрести верхний слой чёрного струпа.
Клирик нагнулся к руке и ловким движением несколько раз провёл по одной из язв ножом, соскребая гной и чёрную корку.
— М-м-м-м… — застонал мужчина.
— Терпи, — произнес Снек. — Если хочешь жить — не дергайся.
Ари сморщился от зловонного запаха и нехотя подошел к другой руке.
— Чем быстрее сделаем, тем больше шансов, что он переживет вливание светом и встанет на ноги, — пояснил клирик.
Ари кивнул и принялся за работу.
На пол дома, хозяев которого позавчера сожгли на общем костре, начали падать капли гноя и ошметки чёрных струпов. Снек действовал быстро и решительно, справляясь с каждой язвой за несколько движений. Ари действовал медленнее, и ему приходилось гасить рвотные позывы. Так или иначе, но им удалось справиться с телом человека за двадцать минут. Тот под конец уже в открытую орал во все горло от боли, но никаких эликсиров или обезболивающих трав.
— Ари, самогон!
Парень сбросил перчатки и подхватил графин, плотно заткнутый самодельной пробкой из деревяшки и тряпки. Налив в небольшую миску, он протянул ее Снеку. Тот смочил в самогоне тряпку и принялся протирать раны.
— У-У-У-У-А-А-А-А!!! — завопил мужчина.
— Терпи, — рыкнул Снек, прижимая руку к столу, на котором лежал больной.
Ари принялся помогать наставнику, стараясь не обращать внимания на крики и попытки больного вырваться.
Всё заняло около десяти минут. Снек не церемонился, в отличие от Ари, не привыкшего к таким работам. В итоге измученный раненный всё-таки получил свою порцию обезболивающего и успокоился.
— Теперь работаем светом, — ответил Снек и, начертив на груди больного знак Единого, кивнул Ари.
Парень взял в руки псалтирь и принялся читать молитву.
— Пресвятая дева, спасительница и целительница…
За всем этим действием у входа наблюдали Гош с Руди.
— Такими темпами местные быстрее передохнут, чем дождутся нашей помощи, — произнёс Гош.
Руди мрачно взглянул на паладина и тяжело вздохнул.
— Пойдем, нам надо заняться сортировкой, — произнёс воин и хлопнул по плечу воришку.
Выйдя из помещения, они направились к небольшой площади, которую окружали дома из серого кирпича, что местные делали недалеко от города.
Двухэтажные дома с открытыми настежь окнами. Кое-где всё еще висели чёрные тряпки, обозначающие, что внутри болеющие. Лестницы, ведущие на второй этаж с улицы, говорили о том, что в доме зачастую жило по несколько семей.
Под ногами у паладина и послушника была каменная мостовая. Раньше она была всегда чистой и опрятной. Её ежедневно протирали подошвами сапог и подолами длинных одеяний местные жители. Раз в неделю на улицы выходили заключенные и осужденные жители, которые с метлами убирали то, что осталось. Город всегда славился своей чистотой и опрятностью. Своими прямыми улицами и стратегией застройки.
Сейчас же, идя по улице, двое служителей церкви четко ощущали дыхание мертвого города. Ни тебе лавочников, ни обозов с товарами, никаких зазывал, в плохой день готовых хватать за руку и тянуть тебя к прилавку, лишь бы ты купил. Не было слышно местной лютни и традиционного протяжного мужского пения, так похожего на молитвы степняков.
— Еды… — раздался едва слышный голос из узкого прохода между двумя домами. — Прошу вас… хоть что-нибудь…
Руди повернул голову и обнаружил старика, замотанного в лохмотья. Лицо сухое, торчащие скулы, впалые щеки и заострившийся нос. Престарелый мужчина с красными глазами стоял на четвереньках и тянул руку.
Кисть и часть предплечья, что выступала из-под одежды, были покрыты чёрными пятнами, которые местами уже начали отваливаться, обнажая бледно-розовую плоть.
— У меня… у меня нету, — растерянно ответил Руди и повернулся к паладину. — Гош?
— Пойдем, — тихо ответил тот и, схватив за плечо воришку, потащил за собой.
— Гош, ну хоть сухарь или мяса кусок… — начал было Руди. — Он ведь подыхает. И неизвестно, что сожрет его быстрее. То ли черная язва, то ли голод.
— Мы идём на площадь. туда, где была церковь Единого, — произнёс воин, таща за собой послушника. — Слух о том, что в городе церковники, уже разошелся. Не могу сказать, что нас тут чтят и уважают. Нас не боятся и серьезно не воспринимают, но одно я знаю точно. Ни один южанин не станет спорить с тем, что у церкви лучшие целители. От южного моря до самых ледников на севере.
— Причем тут…
— Народ должен собраться вокруг церкви. Нам надо будет отсортировать их.
— Что сделать?
— Отсеять. Как гнилые плоды.
— В смысле?
— В прямом, Руди. В прямом, — мрачнея, ответил Гош. — Будут те, кого мы не сможем вылечить. Слишком слабы, стары или убоги телом.
— Мы не будем лечить стариков?
— Нет.
— П-п-почему? — возмутился воришка. — Разве они хуже? Или они в чем-то провинились?
— Нет.
— Тогда почему?
Паладин остановился, развернулся к Руди и положил руки ему на плечи. Глядя в глаза, он произнёс:
— Послушай меня. Это один из самых тяжелых моментов в нашей работе. Янтарный орден всегда был не просто частью церкви. Он был ее кулаком, дланью и… Армией, стражей… Всем. Пока церковные служители читали молитвы. Пастыри набирали людей и обращали в веру, настоятели управлялись с монастырями и готовили монахов. Пока те из церкви, кто не испугался политики, пытались сделать церковь сильнее… Мы всегда были там, где было трудно. Ковен? Янтарники. Чума? Снова янтарники. Поход язычников-северян? Знаешь, кого послали…
— Догадываюсь, — буркнул Руди.
— Наша служба очень тяжела, и мы единственные среди всех церковников, у кого есть право на грех. И сейчас мы в очень дерьмовой ситуации. Нас тут четверо. Мы не спасём всех. Даже если упрёмся рогом. До конца… Мы всех спасти не сможем. Понимаешь?
Руди опустил голову и кивнул.
— Но если мы не сможем спасти всех, то… как понять, кого лечить? Всех подряд?
— Я… я не знаю, — не поднимая головы ответил Руди.
— А я знаю, — ответил Гош и поднял рукой голову мёртвого воришки. — Это будет очень тяжело. Я буду пить, как последняя сука, и плакать, но сейчас мы с тобой должны быть беспристрастны.
— Почему… почему мы не будем лечить стариков?
— Потому что старики не дадут детей. Старики не смогут работать. Огромная часть города уже умерла. Еще часть умрет, не дождавшись нашей помощи. Когда все закончится, городу нужны будут люди. Руки, чтобы работать. Женщины, чтобы рожать. Город должен жить. Старики не нужны. Мне больно об этом говорить, но они обуза.
— Тебя послушать, так и дети обуза, — с вызовом глядя в глаза паладина, произнёс Руди. — Работать они не смогут. Потомство быстро не дадут. Тоже ведь обу…
Руди не договорил. Он замер, не произнеся слово до конца. Гош ничего не сказал, он молча отпустил послушника и с грустной улыбкой промолвил:
— Это одна из самых дерьмовых работ, которую только можно было бы представить, но, кроме нас двоих, это делать некому, — сказал паладин и, развернувшись, пошел дальше. Он сделал несколько шагов, остановился и повернулся. Глядя на растерянного воришку, он добавил: — Если бы моя смерть могла бы хоть что-то изменить… Я бы не задумываясь отдал жизнь. За всех стариков и детей. Без раздумий, но даже если я останусь гнить в земле этого города… Выживших больше не станет.
Паладин развернулся и продолжил свой путь.
Руди смотрел на спину наставника и стоял в ступоре. Все его моральные принципы кричали и вопили, что так нельзя. Все его знания о церкви в первую очередь говорили о том, что церковь — это сострадание. Ко всем. К убогим, могучим, грешным и отшельникам, богатым, бедным… А сейчас, впервые оказавшись перед выбором, привычный мир рухнул. Мораль не работала.
Эмоции пытались устроить бунт в груди, а разум поливал грудь ведрами ледяной воды полными логики и правды. Правды жизни, с которой Картару после всего этого придётся жить.