– Это только для тебя та же самая. Ты вообще не из этого мира. Ты тут ни с чем не согласен, у тебя каждая вторая фраза начинается с «ну почему же» или «да нет». Как будто ты вообще ни во что не веришь, кроме тех вещей, которые сам придумал.
– Ну почему же «ни во что». Я готов поверить, что ты совсем не помнишь ту себя, которая уже была здесь. Даже могу разумное объяснение предложить. Если человек умеет быть очень разным, то скорее всего, он не умеет противоположного – фиксировать в себе что-то общее, что-то единое. Твоя смена ролей действительно должна отшибать память, иначе полного погружения в новую роль не получится.
– Как-то очень заумно. Или это опять такой хитрый комплимент-издевательство?
– Наоборот, я очень рад, что ты пока еще не улетаешь совсем, когда твоя реальность в очередной раз меняется. Какие-то общие мотивы еще нахожу, к счастью. Что-то стабильное. Вот ты говоришь «не собиралась» – но могу спорить, что у тебя зубная щетка с собой.
– Угадал, зануда! Кстати, про общие вещи. Как бы это тебе помягче сказать…
– Ну-ну?
– В общем, тебе на будущее, для успешного общения с дамами. Ты мой голову почаще. С чистыми волосами ты куда привлекательнее.
– Блин, я же не виноват, что в этой стране летом никогда нет горячей воды! Мы с тобой где последний раз вместе мылись, помнишь? В общаге у Мишки! «Привет, мы с этой девушкой познакомились на выставке китайской живописи, а у вас есть горячая вода, можно мы к вам в душ залезем?!»
– Знаю, знаю. Я же говорю, на будущее. Меня из твоих фоток больше всего приколола знаешь какая? Там, где твоя американская Ленка лежит на газоне в центре города. Попробуй-ка у нас ляг на газон. Неделю потом будешь отмываться…
– …в холодной воде! Вот как я сейчас пойду. Хотя она там в черном, так что ей не грозит.
– Разве? Мне казалось, в чем-то пестреньком.
– Это Флорида вокруг пестренькая, а она нет. Я помню, потому что мы с ней заметили это, когда фотографировались. Она рассказывала, как еще в Совке ее родителей постоянно таскали в школу за то, что она носила всякие шелка вместо школьной формы. А я рассказал, как доставал своих профессоров на экзаменах – у меня были такие веселенькие джинсы, с цветами всех цветов на заднице и в паху. А потом мы посмотрели друг на друга и расхохотались – двое в черном, посреди цветущего Санкт-Петербурга.
– Чего-чего цветущего?
– Это город во Флориде, где фотки сделаны. Тоже стоит на гнилом заливе, только на Мексиканском, а не на Финском. Там еще есть музей Сальвадора Дали, вроде нашего Манежа, и туалет в нем тоже бесплатный.
– Что, так прямо и называется – Санкт-Петербург?
– Ага. И даже когда говоришь про другой Санкт-Петербург, они там удивляются точно так же, как ты. Захожу я как-то в магазинчик, беру пиво. На кассе сидит какой-то обкуренный Бобмарлей. Плачу за пиво, а он спрашивает, чего у меня за акцент, не из Финляндии ли я. Я говорю – нет, я из Санкт-Петербурга, город такой в России. Он не верит! Я ему снова рассказываю – мол, «это у НАС был царь Петр, и это У НАС придумали Санкт-Петербург, а вы просто тут у себя скопировали!». И знаешь, что этот Бобмарлей мне ответил? «Сильная у тебя трава, брат!»
– Ты лучше про тезку-Ленку расскажи. Это она у тебя в «Городе Непроданных Цветов»?
– Она самая. Мы с ней тогда встретились в Питсбурге, он как раз посередине между моим городом и ее. Съехались «на собаках», это автобусы такие, «Грейхаунд». Сняли комнату в отеле и… гуляли два дня по городу. Я знал, что она любит тюльпаны, и когда провожал ее на автовокзал, всё высматривал по дороге какой-нибудь цветочный магазинчик. Но как назло, ничего не попадалось. Она так и уехала без цветов, вся в черном. А я вышел из «Грейхаунда», свернул за угол – и увидел тюльпаны: они продавались на каждом углу этой улицы, прямо такой тюльпановый пунктир на три квартала вверх. Там «Город» и написал, пока в «Макдональдсе» кофе пил.
– Прочитай.
– Ты уже читала.
– А теперь хочу послушать. Ну давай, не ломайся! Ты только что сделал с честной девушкой такое, за что можно целый букет сонетов требовать.
– М-да, это сильный аргумент. Ладно, слушай…
Несите, Серые Собаки,
нас, потерявшихся во мраке
пустых обид и лишних слов —
в Город Непроданных Цветов.
И мы приедем в Город Камня,
в Город Тоски и Суеты.
Однако это в нём – та тайна,
что знаем только я и ты.
Вокруг нас будут миллионы,
но все они – туристы там,
не знают хитрого закона:
с утра нужно упасть в фонтан,
потом в кафешке придорожной
словно пароль, спросить блинов,
и только так проникнуть можно
в Город Непроданных Цветов.
В нём всё как в Каменном, всё то же:
те же такси, та же зима,
тот же, сам на себя похожий,
отель на Беличьих Холмах.
Но потерявшимся во мраке
там вдруг становится светлей…
Как жаль, что Серые Собаки,
дав нам всего лишь пару дней,
вновь разлучат. И над домами
растает, как один из снов,
открытый и закрытый нами —
Город Непроданных Цветов.
Было еще несколько встреч, в основном торопливых и неуютных. Лишь иногда по ночам ненадолго возникало ощущение, что всё как раньше – когда она, завернувшись в простыню, выходила курить на балкон и перешучивалась оттуда со мной звонким голосом. На фоне двухсложных англоязычных фраз, то и дело всплывавших в моей голове, ее шутки казались самой поэзией. Хотя сейчас-то понятно, что она просто говорила со мной на моем языке, со всей этой витиеватой самоиронией, которую никогда не использовала с другими. «Французский престол опять остался без наследника!» – это значит, с Сержем она не залетела. «Свободный американец не получился» – это уже про меня.
Но чаще бывало иначе. Она приезжала на последней электричке, когда я уже переставал ждать и становился злым. А уезжала рано утром – на работу, либо посередине дня, если это был ее выходной. Иногда она просто говорила на том конце провода: «Сегодня я работаю, а завтра тоже не получится, мы с Сашей собирались…» Усталая и вечно недосыпающая, она хотела успеть всюду, не ругаться ни с кем. А я при этом был человеком, который всё равно скоро уезжает, который однажды уже уехал, сказав: «Ты же понимаешь…»
У нее начался отпуск, который тоже никак не был связан со мной: неделю она собиралась провести у бабушки, потом еще неделю – в походе на байдарках; всё это было давно запланировано, билеты куплены, обещания даны. За пару дней до ее отъезда мы поругались. Это была одна из тех ненужных коротких встреч, которая не принесла ничего, кроме раздражения. Я позвонил только через два дня – она собиралась на поезд, и добраться до центра за сорок минут я уже не смог бы. Да и не хотел. Ей действительно нужно было отдохнуть. И мне тоже – я еще не видел многих знакомых и не был во многих местах, которые нужно было посетить за время отпуска. К тому же, оставшись один, я обнаружил, что у меня почти закончились деньги, а я еще даже не купил обратный билет.
Между бабушкой и байдарками у нее был день в Питере, и это был день нашей последней встречи. Московский вокзал, проливной дождь – и еще два часа у нее дома. Ее торопили (она уходила в поход в этот же вечер), кто-то звонил и она отвечала ему удивительно ласковым голосом. Я пил чай и говорил гадости. Было и несколько совсем небанальных моментов – например, ее взгляд, когда она вышла из душа с полотенцем на голове; но подобные мимолетные ощущения всё равно невозможно описать, их можно только пережить, да и то довольно быстро начинаешь сомневаться – а было ли там что-то такое или я просто выдумал это сейчас, сидя на берегу реки Мононгахелы и глядя на фонари набережной, которые со своими длинными отражениями в воде очень похожи на свечки в Софийском соборе Новгородского кремля.
Чем нежнее ведут себя люди при расставании, тем тяжелее им расставаться. С другой стороны, когда один из них это понимает и начинает намеренно вести себя грубее – второму становится еще тяжелей. А если это понимают оба…
Чем-то средним между эскимосским поцелуем и поцелуем слонов мы закончили-таки наше затянувшееся прощание в подъезде, и я вышел на улицу, чувствуя спокойную, почти незаметную грусть. И вместе с тем – облегчение. Я снова был – эх, еще одна красивая банальность, это нужно не говорить, а чувствовать – никому не нужным и свободным. А может быть, свободным и никому не нужным. Что-то там в математике не меняется от перестановки слагаемых, хотя и выглядит по-другому.
А что-то меняется, хотя выглядит так же. Я сунул руку в карман за сигаретами – кроме сигарет и чьей-то зажигалки, в кармане оказалась еще коробочка из-под духов, в которой лежал маленький стеклянный слон. Зеленый. Я хотел вынуть его и посмотреть, но вместо этого вынул сигарету и закурил. А слоника в коробке переложил из кармана в сумку, чтобы он не поломался.
«Кошка.
Привет, Кошка.
Которая гуляет… Гуляющая.
Сама по себе. И не только по себе.
Кошка – ладошка. Ладошкой гуляет. Иногда по мне.
А теперь уже – нет. Теперь я черти где.
Кошка – кот. Во! Кот в Сапогах.
У чертей на рогах, где?.. С Людоедами воевал.
Кошка моя, Кошка.
Гуляет по Питеру. По Ленинграду. Ее город – Ленин Град.
И я прикачу назад, в каменный Ленин Град.
Где кошка. Где мышка. Уронила банку. Чижа слушает.
«Должен же кто-то слушать мои простые сонеты!»
Сигареты.
Читает Гальперина, что я оставил. Мурлыкает. Киска.
Купила бы «Wiskas»?