Мне казалось, что у таких женщин, как Елена Ивановна, не может быть детей. Ну зачем ей дети, если она их ненавидит? Да и представить себе нашу воспитательницу в роли матери или тем более бабушки было сложно. Я, как ни старалась, не могла. Поэтому одна сцена меня просто потрясла.
Как-то к нам в группу пришел мужчина, который не был ничьим папой. Он никого не привел – ни дочку, ни сына, а просто стоял и рассматривал наши работы из пластилина, выставленные на шкафчиках. Елена Ивановна в это время, как всегда, орала на нас – быстрее, мойте руки, за стол, завтрак остывает, и ее любимая фраза: «Вам что, дополнительное приглашение требуется?» Елена Ивановна находилась в плохом настроении – успевала раздавать подзатыльники, пусть несильные, но очень обидные и неожиданные. Когда кто-то бьет тебя по голове сзади, причем неожиданно, это очень обидно. И можно нырнуть лицом в тарелку с кашей, если не успеешь пригнуться. Поэтому мы давно привыкли садиться за стол бочком, чтобы успеть втянуть шею в плечи и вцепиться в стул. Если кто-то недостаточно быстро, с точки зрения воспитательницы, садился за стол, она могла насильно усадить – рывком. Тут тоже стоило проявлять осторожность, чтобы не удариться об угол стола или ножку стула. Синяки на ногах после таких «усаживаний» расплывались мгновенно. Так что мы быстро плюхались за стол и начинали ковыряться в манной каше. Поскольку мое место находилось напротив входа из раздевалки в группу, а дверь оставалась открыта, я прекрасно все видела. Пришла с опозданием Настя, но ей удалось прошмыгнуть незамеченной за стол. Опаздывать у нас категорически запрещалось. Не только к завтраку, но и к обеду и полднику – замешкался, не успел помыть руки, все – садись за стол для наказанных. Это изобрела Елена Ивановна, пообещав «вбить в нас» такое качество, как пунктуальность. Опоздавшие ели за специальным столом, а после еды должны были встать и громко сказать: «Я больше не буду опаздывать». В принципе, ничего ужасного – мы привыкли извиняться, говорить «я больше не буду», не очень понимая, в чем именно провинились. Да и какая разница, за каким столом сидеть? Но почему-то настроение портилось. И становилось именно обидно. Ведь мы не всегда опаздывали по своей воле. Иногда мама могла задержаться или бабушка долго собиралась. Или папа мог забыть варежки, и приходилось за ними возвращаться. Почему наказывали нас, детей?
В тот день, когда все дружно произнесли хором традиционную присказку-напоминалку «Когда я ем, я глух и нем» и застучали ложками по тарелкам, Елена Ивановна пошла закрывать дверь в раздевалку и увидела стоявшего там мужчину. Видимо, она была так ошарашена, что даже дверь забыла закрыть, так что я все слышала и видела.
– Володя, Володечка, ты что здесь? Как? – У Елены Ивановны даже голос изменился. Я никогда не слышала, чтобы она таким тоном разговаривала – тихо, ласково, неуверенно. – Что-то случилось? Чаю хочешь? Нет, сегодня какао. Будешь какао?
Елена Ивановна подошла к мужчине и попыталась его обнять, но тот отстранился. Она стояла не двигаясь и даже как будто стала ниже ростом, обмякла в плечах, коленях. У нее тряслись руки.
– Не понимаю, как тебе детей доверяют, – сказал мужчина. – Неужели никто из родителей не жалуется? Я стоял, слушал, и, знаешь, хорошо, что мой ребенок не здесь. Не у тебя в группе.
– Володечка, зачем ты так? Я же… они… такая группа тяжелая, с ними по-другому нельзя. Вот прошлый выпуск был – такие дети хорошие. А эти прямо как специально подобрались. Может, ты есть хочешь?
– У ребенка кашу для меня отберешь? – хмыкнул мужчина.
– Ну зачем ты так? Есть же добавка. – Елена Ивановна чуть не плакала и еще раз попыталась дотронуться до мужчины. – Ты похудел. Ты хорошо питаешься?
– Нормально.
– Я вижу, как нормально – осунулся, круги под глазами. Твоя новая жена о тебе совсем не заботится?
– Мам, давай не будем. Даже не начинай. Я чего пришел. Хочу квартиру разделить.
Тут я чуть со стула не упала. Оказывается, у Елены Ивановны есть сын! Правда, совсем взрослый. Но ведь есть! Он назвал ее мамой! И явно ее не любит. Даже не подходит к ней.
Елена Ивановна протянула руку и сделала робкую попытку погладить руку сына. Он дернулся и шагнул назад.
– Володя, как же так? Как разделить? А я? Мне-то куда? И зачем? Это тебя Лариска надоумила? Конечно, она. Кто же еще!
– Мам, Лариса тут ни при чем. Но нам тесно в однокомнатной. Владику нужен свой угол.
– Владик, я его даже не видела ни разу. Хоть бы фотографию принес.
– У тебя трехкомнатная, если разменяться, то у нас хотя бы будет двушка.
– Ты два года не появлялся, не звонил, а теперь приходишь и хочешь выгнать меня из собственного дома?
– Не выгнать, а разменять. У тебя будет двухкомнатная квартира.
– Ты меня хоть бы с Восьмым марта, хоть с днем рождения бы поздравил. Вычеркнул мать из жизни, а когда квартирка понадобилась, заявился! – Елена Ивановна обрела голос и прежний тон. Еще немного, и она бы сорвалась на крик.
– Ладно, я все понял. Бесполезно с тобой разговаривать. Тогда подам в суд на раздел имущества. Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.
– И ты затаскаешь мать по судам? Ты посмеешь? Тебе не стыдно? – Елена Ивановна все-таки закричала.
– Нет, не стыдно. Ни капельки. Я просто хочу, чтобы у Владика была своя комната.
– Передай своей Лариске, что она от меня метра квадратного не получит. Лимита паршивая!
– Она не лимита. Москвичка. И мы живем в квартире ее матери, если ты забыла.
– Нашлась москвичка! А мать ее откуда в Москву приперлась? Повадки шалавы подзаборной своей дочке передала. И хватку лимитовскую. Дай палец – по локоть откусит. Я-то сразу ее распознала. Только ты ничего видеть и слышать не хочешь. Нашел себе главного врага – мать родную. Еще интересно, от кого твоя ненаглядная ребенка нагуляла!
– Мам, прекрати орать. Дети слышат. И не смей так говорить про Ларису и Владика.
– Наташка-то получше была. Правильно она тебя бросила. Вы с Лариской прямо спелись. Два сапога пара. И теща у тебя дороже матери стала. – Елена Ивановна начала заикаться. Она не плакала, а давилась рыданиями.
– Мам, ты знаешь, почему Наташа от меня ушла. – Сын Елены Ивановны оставался спокойным, даже равнодушным. – Ты в этом виновата, а не я. Она не смогла тебя простить. И я не могу. Если бы не Лариса и Владик, я бы повесился или из окна выбросился. Лариса меня спасла.
– Нашлась спасательница! Да ты на любую был согласен, вот она тебя к рукам и прибрала. Поняла, что тебе какую хочешь лапшу на уши повесь, ты и поверишь.
– Я не хотел приходить. Лариса настояла. Она думала, что ты согласишься миром решить.
– А чего решать-то? Сына у меня нет, внука нет, давай и крышу над головой отбери, чего уж там! Мать не жалко. Какая ночью кукушка тебе кукует, ту ты и слушаешься.
– Прекрати свои пошлости!
– Ах какой ты нежный стал! Пошлости ему не хочется слышать! А как квартиру делить – так запросто. Никакой пошлости! Мать на улицу выгонять – да пожалуйста! Смотрю, легко тебе живется. Развернулся и новую нашел. Ребенка завел. Родную бабушку к внуку не подпускаешь. А Наташе каково?
– Мне легко? Ты считаешь, мне легко? Про Наташу вспомнила? Ты же ее ненавидела! Терпеть не могла. Изводила как могла. Издевалась, как над этими детьми! Забыла, как она из-за тебя плакала целыми днями? И что ты вдруг ее жалеть стала? Все, мне пора на работу. Бесполезно все это. Я подам в суд на раздел имущества. И постарайся не орать на детей. Пока не нашелся какой-нибудь высокопоставленный родитель и не вышиб тебя с работы. Или ты только на обычных детей орешь и подзатыльники им отвешиваешь, а детей начальников не трогаешь?
– Какой же ты неблагодарный, как я могла тебя таким вырастить? – Елена Ивановна присела на табуретку и схватилась за сердце.
– Мам, не устраивай концерт. У тебя сердца нет, так что не за что хвататься.
– Забирай, выгоняй меня, делай что хочешь. Моя смерть будет на твой совести.
– Не будет. Ты не умрешь. Такие, как ты, долго живут. Только насморк на чужих похоронах подхватывают.
– За что ты так со мной? Ну за что? Что я тебе сделала?
– Ты знаешь, за что.
– Это был несчастный случай! Тебе все про это говорили! Я не была виновата!
– Ладно. Ты можешь с этим жить, а я не могу. И Наташа не смогла. Поэтому ушла от меня.
– Можно, я хотя бы Владика увижу?
– Нет, ты к нему не подойдешь. Он не знает, что у него есть бабушка. Все, мне правда пора. Ты получишь повестку.
– Да я лучше государству эту квартиру завещаю, чем тебе отдам. Понял? Так своей Лариске и ее матери передай! Не с той связались! – Елена Ивановна кричала так, что мы давно перестали есть и сидели, вжавшись в стулья, боясь даже дышать.
– Я понял. Странно, да? Я ведь надеялся, что мы сможем договориться. Что ты захочешь, чтобы нам было лучше.
– Я эту квартиру своим горбом заработала, а ты хочешь на все готовенькое?
– Мам, эта квартира – родителей моего отца, которого ты свела в могилу.
– Уходи, видеть тебя не хочу! И больше не заявляйся. Придет повестка, я приду в суд.
– Хорошо.
Мужчина ушел. Елена Ивановна вернулась в группу и села за свой стол. Она не замечала, что время завтрака давно прошло и уже должно было начаться музыкальное занятие. Она сидела за столом и смотрела в одну точку. Из оцепенения ее вывела Флора Лориковна.
– Я сижу, жду, а никто не идет! – сказала она. – Елена, что случилось? Тебе плохо?
– Сын приходил, – прошептала Елена Ивановна.
– Как хорошо! Помирились? Какая радость! А почему ты такая? Что он хотел? Плохо выглядит? Что ты расстроенная?
– Квартиру он мою хотел. В суд будет подавать на раздел.
– Так зачем в суд? Разве ты и так бы не отдала? У тебя же трехкомнатная.
– Да хоть пятикомнатная! Это мой дом! Это его новая жена подговорила! Он бы сам не решился. Я его знаю. Она ему мозги промыла.
– Так какая разница? Разве плохо, что дети будут нормально жить? Разве тебе от этого не будет радостно?