Наконец я заставила себя встать с дивана. Да, я всегда была излишне любопытна и «совала свой нос куда не следует», как говорила Елена Ивановна. Моя мама обычно напоминала про любопытную Варвару с оторванным носом, а Зинаида Петровна обещала, что если я буду много знать, то скоро состарюсь.
Я обошла приемную, разглядывая хрустальные вазы в шкафу. Чтобы успокоиться, я их пересчитала – ровно девять штук. Никогда не видела столько ваз в одном шкафу. Наконец, набравшись смелости, я приоткрыла дверь кабинета и заглянула внутрь. Шкаф в кабинете стоял, но книжный. Ничего зловещего я не разглядела. Кресло заведующей пустовало. Я зашла в кабинет и увидела огромную клетку на тумбочке рядом со столом. Такую клетку я видела впервые. Не клетка, а целый птичий дворец. В этом дворце сидел один-единственный маленький, просто крошечный попугайчик, хотя я ожидала увидеть кого-нибудь повнушительнее. Я подошла поближе и сказала то, что обычно говорят попугаям: «Попка – дурак». Откуда я знала, что говорят попугаям, если никогда не имела дела с птицами? Иногда мне казалось, что я как Стасик – знаю то, чего не должна знать.
Попугай никак на меня не отреагировал. Я несколько раз повторила: «попка – дурак», – но попугай суетливо бегал по своей жердочке и клевал зеркало. Он мне не понравился. Да и птиц я не очень любила. Даже голуби мне не нравились. Я просунула сквозь прутья палец. Попугай засеменил по жердочке, но на мой палец не обратил внимания. Я открыла дверцу и просунула в клетку руку. Взяла попугая – хотела рассмотреть его поближе. Мне всегда хотелось завести дома какое-нибудь животное, но мама не разрешала. Она считала, что от кошек вся одежда будет в шерсти, а в квартире – стоять ужасный запах. С собакой надо гулять дважды в день, а мама не могла. В принципе, я была с ней согласна, она и со мной-то гуляла редко и без особого удовольствия. Собака у меня, можно сказать, появилась – Филя. Но он не был моим полностью. А мне хотелось иметь котенка, чтобы играть с ним в нитку с привязанной бумажкой и чтобы он лежал на моих коленях и мурлыкал. Но мама говорила, что в этом случае в ванной нужно ставить специальный лоток, приучать котенка туда писать и какать и рвать на мелкие кусочки газеты. Грязные выбрасывать и рвать новые. Котенок будет разбрасывать эти клочки по всей квартире, и она рано или поздно задохнется – или от запаха кошачьей мочи, или от шерсти. Еще мама рассказала, что кошки вылизывают свою шерсть, а потом их рвет этой шерстью, и мне придется все убирать. Я решила, что обойдусь без котенка. В соседней группе была девочка, которая ела свои волосы и умерла. Так нам Елена Ивановна рассказывала. Девочка рвала собственные волосы, ела их и даже этого не замечала. А потом у нее в животе образовался целый пучок этих волос, ее разрезали, чтобы достать волосы, но было уже поздно. Именно поэтому заведующая требовала от всех девочек ходить с туго заплетенными косами, чтобы даже шанса вырвать волосок у нас не имелось. Я не очень верила в историю про девочку, поедающую собственные волосы. В садике все пугали друг друга всякими страшилками. После пятидневки я вообще не верила ни в какие россказни.
Почему я взяла в руки попугая и вытащила его из клетки? Наверное, потому что птиц я вблизи никогда не рассматривала. В нашей группе стоял аквариум с неприметными и неинтересными рыбками и жила черепаха. За ними можно было наблюдать. Мне не нравилась черепаха, потому что она скучная и все время сидела, спрятавшись в панцирь. Рыбки тоже меня не интересовали. А этот попугайчик был живой, забавный и глупый. Он не пытался вырваться. И говорить не умел. Опять враки – я-то считала, что все попугаи умеют говорить хотя бы несколько слов. Я держала в руке птицу и пальцами чувствовала мягкие перышки. Попугайчик дернулся, и я сжала кулак, чтобы его удержать. Испугалась, что он улетит и я не смогу вернуть его в клетку. Но птица больше не трепыхалась. Я решила, что попугай просто уснул. Я спокойно рассмотрела его лапки, перышки и клюв. А потом аккуратно вернула в клетку. Еще удивилась, что попугаи спят так же, как люди – на спине, а не на жердочке.
Я аккуратно закрыла дверцу клетки и вернулась в приемную заведующей. Села на диван, обдумывая, просить ли маму завести попугая или нет? Тут в приемную влетела Зинаида Петровна.
– Вот ты где! – закричала она. – Я тебя по всему саду ищу!
– Вы мне сказали здесь сидеть, – прошептала я, и Зинаида Петровна замолчала.
– Иди, за тобой мама пришла!
Я пулей вылетела из приемной. Мама. Значит, она меня все-таки нашла! Значит, она искала! Я была просто счастлива. Но мама встретила меня совсем не радостно.
– Что ты опять натворила? – строго спросила она.
– Ничего, – ответила я.
– У меня был серьезный разговор с воспитательницей. Она на тебя жаловалась. Ты не умеешь себя вести. А значит, я в этом виновата – не научила правилам поведения. Никак не пойму, почему ты не можешь быть нормальной?
– Я нормальная.
– Тогда почему Зинаида Петровна говорит, что ты врешь? Ты ведь знаешь, что врать плохо. Что это преступление!
– Знаю. Я больше не буду. Обещаю.
– Чего именно не будешь?
– Не знаю. – Я готова была расплакаться.
– Ты наказана. Неделю не будешь смотреть телевизор. Даже «В гостях у сказки». Подумаешь над своим поведением и поймешь, за что именно просишь прощения. Сказать «больше не буду» – самое простое. Ты уже не маленькая и должна нести наказание за проступки. Тем более за ложь.
– Я не врала. – Я готова была признаться в перестановке лука и даже в том, что без разрешения заходила в кабинет заведующей, но мама уже пошла вперед, делая вид, что со мной не знакома. Я поплелась следом. Мама меня не искала. Меня вернула из кабинета Зинаида Петровна. И мама даже не спросила, за что я попала в приемную заведующей. Она поверила Зинаиде Петровне. Если бы я рассказала ей про лук, мама бы решила, что я точно ненормальная. Тогда я снова решила, что непременно стану бабушкой, такой, как Светкина. И всегда буду защищать своего внука или внучку. Ни за что не скажу, что они врут и придумывают. Я поклялась себе, что ни за что не забуду, какие бывают воспитательницы и как умело они врут.
На следующий день во время занятий – мы делали очередную дурацкую аппликацию – Зинаида Петровна подозвала меня к своему столу. Я испугалась, что неаккуратно наклеила треугольник, изображающий крышу дома. У Зинаиды Петровны, которая совершенствовала свои навыки не только в плетении косичек, но и в поделках, случился настоящий пунктик по поводу аппликаций. Даже с Еленой Ивановной было веселее. Мы хоть из пластилина иногда лепили, а Зинаида Петровна очень полюбила аппликации. Замучила нас ими. Она сама с удовольствием вырезала идеально ровные кружочки и квадраты, чтобы показать, к чему нужно стремиться. Получалось у нее, если честно, так себе. До Елены Ивановны ей было далеко, но она так старалась, что даже язык от усердия высовывала. Может, она не ходила в садик и не нарезалась вдоволь?
У нее появились настолько острые ножницы, что было страшно смотреть, как она кромсает ими лист картона.
Я подошла к столу и застыла. Еще бы не застыть – Зинаида Петровна чуть не ткнула в меня своими ножницами.
– Рита, ты хорошая девочка, – ласково сказала воспитательница, и мне стало совсем худо. Что еще я успела натворить за это время? Вроде бы ничего. Или Зинаида Петровна опять про лук вспомнила?
Воспитательница смотрела на меня и продолжала держать ножницы на уровне моей шеи. Я немного отодвинулась, на всякий случай. На полшага. И еще на полшага. Слава богу, Зинаида Петровна не заметила, что я пытаюсь отойти.
– Рита, ты должна сказать мне правду. Ты же знаешь, что врать – очень, очень плохо, – продолжала Зинаида Петровна.
Я кивнула, все еще пытаясь припомнить, за что меня могут наказать.
– Ты ведь вчера сидела на диване в приемной? Там, где я тебя оставила?
– Да, – ответила я.
– Ты не вставала с места? – уточнила Зинаида Петровна.
– Нет.
– Ты клянешься? – Воспитательница поклацала ножницами.
Поклясться я, если честно, боялась. Клятва мне казалась уж слишком важным поступком, и я не знала, что бывает за нарушение клятвы. И даже знать не хотела. Но еще на пятидневке Таня предложила мне поклясться в вечной дружбе на крови.
– Это как?
– Ты проткнешь иголкой свой палец, а я проткну свой. И мы потрем пальцами.
– А что будет, если нарушишь?
– Смерть. Это самая страшная клятва, если на крови.
Я согласилась поклясться, чтобы Таня не рассердилась. Но, к счастью, до крови дело не дошло – Таня не смогла найти иголку. У меня была булавка, которой мама пристегнула мне варежку к резинке – забыла пришить, но я решила не говорить про булавку. Колоть палец до крови мне как-то не хотелось. Таня несколько дней ходила странная. И казалась еще более ненормальной, чем обычно. Она могла вдруг начать смеяться ни с того ни с сего, а уже через минуту горько плакать. Она больше не сидела на качелях, а стояла рядом и раскачивала что есть силы пустые качели. Таня никак не могла успокоиться – раскачивала и раскачивала, пока воспитательница чуть ли не насильно уводила ее в группу. У Тани была любимая мягкая игрушка – кошка, которую она называла Мусей. Таня повсюду носила за собой Мусю, уже грязную, без усов, ободранную, с почти оторванным хвостом. Таня не только спала с нею, но и ела, играла, выходила гулять. Если Таня забывала Мусю, все дружно бежали искать игрушку. И тут вдруг Таня выбросила кошку в окно. Добрая Валентина Павловна, увидев, что Таня ходит без Муси, начала волноваться.
– Танечка, а где твоя Муся?
Таня молчала. Мы сказали, что Муся валяется под окном. Валентина Павловна сбегала вниз, принесла кошку, постирала ее и положила сушиться на батарею. Уже чистую игрушку она выдала Тане, надеясь, что та порадуется. Но Таня сказала «спасибо», подошла к окну и снова выбросила Мусю. Валентина Павловна ахнула и опять побежала за игрушкой. Даже я не понимала, что случилось с Таней. Она ведь без Муси даже в туалет не ходила. Я считала себя уже взрослой, и у меня не было такой связи с игрушкой, пусть даже любимой. Таня меня пугала.