Когда в нашей с мамой квартире вдруг появился дядя Коля, я поняла, что мое счастливое время закончилось, как и предсказывала Таня. Я, казалось, была готова ко всему. Но на территории детского сада. И никак не могла предположить, что плохое настигнет меня дома.
Мама сообщила мне, что дядя Коля станет приходить и делать ремонт на кухне. Дядя Коля действительно что-то без конца чинил, привинчивал, красил. От запаха краски у меня начинала болеть голова. Я даже сказала об этом дяде Коле, на что тот ответил:
– Голова не жопа – завяжи и лежи.
Он расхохотался. Мама тоже рассмеялась, хотя я не понимала, почему мама разрешает ему говорить слово «жопа». Дядя Коля не только делал ремонт, но и завтракал и ужинал у нас. Мама торжественно объявила мне, что я уже взрослая и поэтому могу одна ходить утром в садик и самостоятельно возвращаться домой. Мама смотрела на меня так, будто подарила мне новое платье.
– Разве ты не рада? – спросила она.
– Нет, – честно ответила я.
– Ты не хочешь быть взрослой? Я в твоем возрасте в магазин ходила, а не только в детский сад, который почти во дворе. На следующий год тебе идти в школу. Сейчас самое время подготовиться. В школе воспитательниц и нянечек не будет.
– Я хожу в магазин за хлебом, – буркнула я.
– Очень хорошо. Не понимаю, почему у тебя такая реакция. Ты должна гордиться тем, что я тебе доверяю и что ты становишься самостоятельной, взрослой девочкой.
– Почему ты не сможешь меня забирать как раньше? Из-за дяди Коли?
– Ну раз уж ты задаешь такие вопросы, значит, действительно достаточно взрослая. Хамства тебе не занимать, Зинаида Петровна права. Ты наглая девочка и большая эгоистка. Наверное, я действительно слишком долго считала тебя неразумным ребенком. Что ж. Постараемся это исправить. И ты наказана. Неделю без телевизора.
– За что? За дядю Колю?
– Иди в свою комнату. Еще один наглый вопрос, и ты будешь наказана на месяц. Совершенно не умеешь себя вести. Странно, что вас в садике не учат элементарным правилам.
Но все сложилось не так, как я ожидала. Да, я ходила в садик без сопровождения, но мама вдруг стала забирать меня раньше. Она даже записала меня в Дом культуры, на кружок лепки – мы лепили из глины вазочки, подставки, тарелки и прочие мелочи. Сначала я даже не могла поверить собственному счастью – мне очень хотелось куда-то ходить, кроме садика. И то, что мама записала меня в Дом культуры, я сочла счастьем, свалившимся мне на голову. И старалась не думать о причинах столь странного маминого решения.
Я с радостью и гордостью уходила с вечерней прогулки пораньше. И рассказывала всем, что хожу в Дом культуры на занятия. Правда, я не поняла, почему мама выбрала для меня лепку. Рисовала и лепила я плохо. Я бы предпочла петь в хоре или танцевать, но мама меня не спрашивала. Но даже лепке из глины я обрадовалась. Мама забирала меня из садика, отводила в Дом культуры, и я два часа лепила тарелки и горшки. В нашей мастерской была специальная печь, в которую ставили глиняные заготовки для обжига. Только после обжига их давали нам раскрасить. У меня вдруг начались головные боли, в чем я боялась признаться маме. Передо мной стоял вопрос, на который я не могла найти ответ – ходить в кружок и терпеть боль или лишить себя хоть какого-то развлечения. Я умела терпеть боль. Привыкла к тому, что она может быть разной – физической и моральной. Не смела пикнуть, когда у нас в садике брали кровь из пальца. Терпела в кресле стоматолога. Я единственная из всех детей не плакала, когда нам делали прививку от оспы, хотя рыдали даже мальчики. Но тут я не могла сдержаться. Это была другая боль, незнакомая, непонятная. Голова гудела и разрывалась. Мне было плохо. Я задыхалась. Мои попытки слепить чашку становились совсем бессмысленными. Я могла думать только о том, что у меня сейчас взорвется голова. Наконец мое состояние заметил преподаватель, не помню, как его звали. Он же и посоветовал маме забрать меня из кружка. Толку не будет. Девочка, то есть я, неусидчивая, рассеянная, способностей совсем нет. Еще и медлительная. Все уже две чашки слепили, а я с одной ручкой не могу справиться. Кажется, мама рассердилась, но педагога послушалась. Я больше не ходила в кружок, и мама перестала меня забирать из сада. Я сама себя забирала. В любое время. Само собой так получилось. Как-то вечером я решила, что мама не придет: не знаю, с чего мне в голову пришла такая мысль. И я пошла домой. Сама. Мама, как я и ожидала, сидела дома, в халате, и действительно не собиралась за мной идти.
– Я сама пришла, – сказала я, надеясь, что мама меня похвалит хотя бы за догадливость.
– Естественно, мы же с тобой давно решили, – ответила мама.
Да, но после того, как мы решили, мама забирала меня и отводила на кружок, а потом мы не решали ничего. И она не предупреждала, что именно сегодня мне нужно вернуться самой. А еще я гадала, почему мама не выбрала для меня другой кружок, ведь в Доме культуры были и танцы, и хор, и рукоделие. Почему, забрав меня с лепки, она не предложила заниматься чем-то другим? Тогда я решила, что как только пойду в школу, сама себя запишу на все кружки, какие только захочу.
Больше не возникало необходимости сидеть на качелях и ждать маму. Я могла спокойно зайти к тете Розе в сторожку, поиграть с Филей, съесть что-нибудь вкусное и только после этого идти домой. Зинаиде Петровне до меня и дела не было. Впрочем, как и маме. Если я приходила на двадцать минут позже положенного времени или даже спустя минут сорок, мама этого не замечала. Она встречала меня радостно. Я не переставала удивляться – мама мне улыбается, спрашивает, как прошел день, что мы делали в садике. Как же я радовалась такому вниманию! Наверное, еще тогда мне следовало задуматься о причинах столь странного поведения, но мне было все равно. Я просто хотела быть ребенком, у которого мама спрашивает, как дела. Лишь спустя неделю я заметила, что мама так мне рада только в те моменты, когда в нашей квартире находится дядя Коля. А когда он отсутствовал, мама молча открывала мне дверь и уходила в свою комнату. Иногда она искренне удивлялась, когда видела меня на пороге.
– А, это ты… – говорила она, открывая дверь. Мама явно ждала не меня и казалась раздосадованной. Про дядю Колю я не очень думала, поскольку мама сказала, что он просто делает ремонт. Мама же не сообщила мне, что теперь он будет с нами жить или я должна считать его отчимом. Так что дядя Коля меня волновал мало. А то, что при нем мама со мной сюсюкала, я тоже считала нормальным – любая женщина хочет показать постороннему человеку, какая она замечательная мать. Но мне все равно становилось обидно, когда мама удивленно спрашивала: «А, это ты?»
Ну что я могла ей ответить? Да, это я. Сама пришла из детского сада, потому что группа уже два часа как закрыта, и Зинаида Петровна тоже ушла два часа назад. Да, я поужинала у тети Розы, потому что знала – дома нет еды. Ты не готовила. Уж тем более для меня. Для дяди Коли ты готовила. Подолгу возилась на кухне, сооружая капустный пирог или мясо в духовке. Есть это было невозможно, но дядя Коля тебе врал. Говорил «очень вкусно». А ты радовалась. Я могла прожевать твое мясо, дядя Коля – нет. Он его выплевывал в салфетку, когда ты не видела. Я очень хотела тебе рассказать, что за углом дома, рядом с помойкой, появились две бродячие собаки и они меня пугают. Они совсем не похожи на Филю. Собаки выглядели злыми, голодными, и я пулей пробегала мимо помойки. Наверное, кто-то подкармливал собак – псины чувствовали себя хозяевами территории. Но я боялась. Тетя Роза рассказала мне, что если человека укусит бездомная собака, ему будут делать сорок уколов в живот от бешенства. А если не сделать, человек умрет. Я совсем не хотела, чтобы мне делали уколы в живот.
Мне очень хотелось поговорить с мамой. Спросить, что правда, а что нет. Поделиться страхами. Тетя Роза много рассказывала мне о смерти. Что можно умереть во сне и даже не заметить, что умер. Что сердце может разорваться. Я не понимала, как такое возможно. Тетя Роза знала миллион причин, которые приведут к смерти. Например, горе. От горя можно умереть. Если человек очень толстый, он тоже может умереть, потому что жир зальет все органы. И очень худой человек тоже может умереть, поэтому дети должны хорошо питаться. А если долго голодать, а потом съесть сразу очень много, то случится заворот кишок и опять можно умереть. Рассказы тети Розы всегда оказывались страшными, но я их слушала с удовольствием, как сказки, и не очень в них верила. Все-таки тетя Роза была доброй бабушкой, а бабушки все казались слегка странными. Но они отличались от взрослых добротой, и с ними всегда интереснее, чем с родителями. Из-за тети Розы я стала часто думать о смерти. И о разных болезнях.
– Тетя Роза, но есть же врачи, которые умеют лечить, – как-то сказала я.
– Ой, к ним только попади, не выйдешь. Вот я со своими болячками уже сроднилась, договорилась. С ногой своей больной разговариваю, убеждаю ее сегодня не так сильно ныть. Она меня слушается. А если в больницу попаду, так и не выйду. Залечат до смерти, – ответила сторожиха.
– Но есть ведь хорошие врачи? Как хорошие и плохие воспитательницы? Даже мамы бывают хорошими и плохими, – настаивала я.
– Бывает, Ритуля. Все бывает. Когда деньги есть. А если нет, так ложись и помирай.
К тете Розе я стала заходить каждый вечер. Она меня ждала. Сторожиха плохо видела, и я капала ей в рюмку капли – сорок капель из одной бутылочки, тридцать из другой. Потом заваривала крепкий чай. Тетя Роза выпивала и выдыхала с облегчением.
– Спасибо, что зашла, детка, – говорила тетя Роза, хотя это я должна была ее благодарить за то, что пускала меня в сторожку, – мне сразу спокойнее. Если что – зови Свету, хорошо? Только ее. Больше никого. А то лишат меня этой сторожки, куда я пойду? Мне одна дорога – на кладбище.
Я обещала, но не понимала, почему тетя Роза говорит «если что». «Если что» случилось, когда я вдруг услышала лай Фили. Я уже рассказывала, что наш с тетей Розой пес не умел лаять. Ни разу я не слышала, чтобы он на кого-нибудь гавкнул. Мог рычать, но не злобно, а смешно. Я сидела в группе и услышала собачий лай. Сначала подумала, что это бездомные собаки у помойки – они всегда всех облаивали. Но до помойки далеко, а собака лаяла совсем рядом. До прогулки оставался еще целый час. Я не знала, что делать. Лаять мог только Филя, котор