ый лаять не умел. Я подошла к Зинаиде Петровне и попросилась сходить на кухню – помочь тете Свете. Соврала, что повариха сама просила меня подняться – разложить булочки к полднику.
– Иди, – ответила Зинаида Петровна.
Я добежала до кухни.
– Ты чего здесь? – удивилась тетя Света.
– Опять пришла еду клянчить. Сколько ни дай, все мало. Солитер у нее живет, точно! Или глисты! – Люська скорчила недовольную гримасу.
– Рот свой закрой, – рявкнула на нее повариха.
– Скажите Зинаиде Петровне, что вы меня сами позвали, – начала тараторить я. – Там Филя лает, хотя он не умеет. Никогда раньше не лаял. Я слышала из окна. Тетя Роза. Филя не умел лаять.
– Так, успокойся. – Повариха дала мне воды и заставила выпить. – Рассказывай спокойно, по порядку.
– Тетя Роза сказала, что «если что», вам сказать, больше никому. Я ей каждый день капли капала, но лучше не становилось. Зинаиде Петровне я соврала, что вы меня сами вызвали. Филя лает. Он не умеет, вы же знаете. Значит, что-то случилось, он бы не стал просто так лаять. Надо к тете Розе сходить, проверить. А у нас прогулка только через час. Я только к вам смогла сбежать.
– Я поняла. Иди в группу, – велела мне повариха.
– Вы сходите к тете Розе? Узнаете, почему Филя лаять научился?
– Уже иду. Люська, заканчивай тут, – сказала тетя Света.
– Да врет она все, а вы и верите! – фыркнула Люська, недовольная тем, что ей досталась дополнительная работа. – Напридумывала про собаку, лишь бы лишний кусок стащить. Вон, стоит жрет.
Я действительно взяла с подноса булочку и засунула в рот почти целиком. Но вкуса не чувствовала, как не понимала, как вообще эту булку взяла.
– Люська, рот свой грязный с мылом помой! – тихо сказала тетя Света. – А то я вернусь и язык тебе твой длинный откромсаю.
Люська тут же замолчала.
Тетя Света надела пальто и пошла вниз по лестнице. Я побежала следом. На лестнице меня вырвало булкой. Повариха довела меня до группы и силой втолкнула в раздевалку.
– Все будет хорошо, обещаю, – сказала она мне.
Я побежала к подоконнику и приклеилась к окну. Через некоторое время за забором появилась машина «Скорой помощи». Больше я ничего не разглядела. Только вечером я смогла зайти в сторожку. Там сидела тетя Света и кормила Филю.
– А где тетя Роза? – спросила я.
– В больнице, – ответила повариха.
– Ее там залечат до смерти? – спросила я.
– Нет, ее там просто вылечат, – серьезно сказала повариха.
– Она не хотела в больницу. Боялась.
– Конечно, боялась. Но ты молодец. И ты молодец. – Тетя Света потрепала по голове Филю, который лопал печеночные оладьи.
– Почему? – не поняла я.
– Потому что дети и собаки чувствуют то, что в нас давно умерло. Если бы не вы с Филей, тетя Роза бы умерла. Он начал лаять, а ты услышала. Так что считайте, вы спасли нашу тетю Розу. Так и врачи сказали. Еще бы полчаса, и все – не успели. Так что не зря я вас кормила!
Тетя Света улыбнулась и сделала то, чего я совсем не ожидала. Она протянула мне руки и усадила к себе на колени. Потом обняла и качала, как маленькую. Я заплакала. От того, что мне было и хорошо на коленях у тети Светы, и плохо – я переживала за тетю Розу. Филя нашел в себе силы отлепиться от котлет и подошел к нам, положив морду на колени тети Светы.
– Вы ж мои хорошие, вы ж мои золотые, – шептала ласково тетя Света, покачивая меня на коленях и гладя Филю по спине. Я никогда ничего подобного не испытывала. Счастье, смешанное в одной тарелке с горем. Как специи тети Светы. Как перец, который она насыпает в борщ, и сахар, который она добавляет в ту же кастрюлю.
– Тетя Роза вернется? – спросила я.
– Конечно! Я ей завтра такой бульон отвезу, лечебный, что она сразу поправится.
И я поверила тете Свете. Она никогда меня не обманывала.
Как я добралась до дома, не помню. Меня даже собаки на помойке не волновали. Я никому не сказала про тетю Розу. Даже Стасику. Потому что тетя Роза не хотела, чтобы кто-то знал, и я решила держать слово.
Днем и вечером во время прогулок я забегала в сторожку покормить Филю и выпустить его погулять. Тетя Света говорила, что тетя Роза поправляется и скоро вернется.
Зинаида Петровна объявила, что у нас состоится утренник. Но мне было все равно. История с тетей Розой меня изменила. Я стала другой. Опять другой. Теперь мне казалось, что я старше всех детей в группе, и бороться за роль Мухомора и даже Лисички мне казалось детской глупостью. И сам утренник мне казался пустой забавой, никому не нужной. Для меня стали важны другие вещи, которые я наблюдала каждый день, а никто больше не замечал. Люська, ругаясь, чистила дорожки, за которые отвечала тетя Роза.
– Это вы ее заставили? – спросила я тетю Свету.
– Нет, она сама. Люська – дура, но не сволочь, – ответила повариха.
– Вы повезете тете Розе лечебный бульон? – спрашивала я.
– Конечно.
– Я выпущу Филю и накормлю его, – докладывала я.
– Только не забудь все закрыть. – Тетя Света разговаривала со мной как со взрослой, как с равной.
У меня появился собственный ключ от сторожки. Люська с тетей Светой там все вымыли, перестирали и даже поставили новый обогреватель. Люська хоть и ругалась, выполняла работу тети Розы. Отсутствия сторожихи никто не заметил. А если и заметил, то промолчал.
Наконец тетя Роза вышла из больницы. Я зашла в сторожку, чтобы выпустить Филю на прогулку, и увидела там тетю Розу, тетю Свету и Люську. И заведующую. Я испугалась и решила сбежать.
– Ну, куда ты? Только тебя и ждем! Прикормыш ты наш! – воскликнула тетя Света. – Смотри, какой я пирог испекла!
– Спасибо тебе, детка! Иди сюда. – Тетя Роза заплакала. Я подошла. Она меня обняла, но одной рукой. Вторая висела плетью и не двигалась.
– Что у вас с рукой? – спросила я.
– Ничего. Надо разрабатывать. Лопатой поорудую и разойдусь, – улыбнулась тетя Роза.
Она говорила немного медленнее, чем раньше, но с виду казалась прежней. Если бы не рука.
– Вот – думала, залечат, а вылечили, – улыбнулась сторожиха.
– Да куда ж ты от нас денешься! – воскликнула тетя Света. – Тебе еще работать и работать!
Мы ели пирог тети Светы и пили чай. Заведующая обнимала тетю Розу, и я догадалась, что они давно знакомы, и заведующая тоже знала про болезнь сторожихи. И тоже держала слово – никому не рассказывала. Мы с Филей объелись пирога так, что дышать не могли. Филя даже лег на свое место и захрапел. Он очень смешно храпел. Все смеялись.
– Тебя дома-то не потеряют? – ахнула тетя Света.
– Нет, – ответила я.
Все вдруг замолчали. Даже Люська. Тетя Роза меня обняла.
– Иди домой. Осторожнее, – велела она.
Я послушно встала и пошла домой.
– Дал же бог кому-то такую девочку, а она не нужна оказалась, – услышала я за спиной. Говорила тетя Света.
На следующий день тетя Роза привычно орудовала лопатой, разгребая дорожки. Все было как раньше. Зинаида Петровна объявила про утренник. На главную роль претендовали Лена Синицына, Света Иванова и – неожиданно – Юля Козлова.
Эта девочка никогда не числилась в списках любимчиков. Даже при Елене Ивановне. У нее был диатез – корки и язвы покрывали руки, как перчатки. Когда Юля волновалась, она расчесывала запястья до крови. Мама надевала ей на руки варежки, чтобы она не расчесывала болячки, и Юля сидела в группе в варежках. Не могла ни рисовать, ни вырезать аппликации. Очень часто Юля плакала – руки нестерпимо чесались. Мне становилось ее жалко. Стасик не испытывал к Юле каких-то особых чувств, но именно он придумал способ облегчить ее страдания. Мне кажется, ему просто было интересно найти необычный способ чесания. Стасик дал Юле пластмассовый нож для резки пластилина. Показал, как сбоку пропихивать под варежку. После этого Юля не так часто плакала. А потом Зинаида Петровна нашла в ее кармане пластмассовый нож и отобрала, после чего стала еще туже привязывать ей варежки к запястьям. Юля опять часто плакала – руки не просто чесались, а еще и болели. Зинаида Петровна привязывала варежки так старательно, что на Юлиных запястьях оставались следы от резинки. И вдруг Зинаида Петровна объявила, что на главную роль также претендует Юля Кузнецова, при условии, что выучит слова и будет громко говорить.
Я подсела к Юле – уж очень несчастной она выглядела.
– Я не хочу главную роль, – призналась она.
– Почему тебя вдруг назначили, если ты не хочешь? – удивилась я.
– Принесешь конфету, расскажу, – ответила Юля.
Все знали, что Юле нельзя конфеты. Как и сгущенку, шоколадки, вафли и сдобные булочки. Юля ведь была не просто толстой девочкой, а очень толстой, и диатез у нее начинался от любого мучного изделия.
– Юля, тебе нельзя, – сказала я. После болезни тети Розы мне хотелось одного, чтобы все были здоровы и не болели. Ведь когда заболеваешь по-настоящему, это страшно. Я поверила в рассказы тети Розы про смерти от разных болезней. Ведь она сама чуть не умерла! Я думала, что и Юля может умереть от диатеза.
– Ну и что? – спросила Юля. – Я хочу конфету. Если вы со мной дружите, принесите конфету.
– У меня нет, ты же знаешь.
– Ну как хочешь. А я могу сделать так, чтобы мою роль тебе отдали, – объявила Юля.
– Это как?
– Принесешь конфету, скажу, – ответила Юля.
Тогда я поняла, что даже страдающие девочки могут быть злыми. И те, кого ты жалеешь, бывают очень противными на самом деле. Я убеждала себя в том, что Юля просто не понимает, что заболеть бывает очень страшно. Она не видела болтающейся как плеть руки тети Розы. Не видела, как тетя Света плачет, переливая свой лечебный бульон в банку, чтобы отвезти тете Розе в больницу. Она не видела, как Люська, ругаясь, чистит дорожки, что делать совсем не обязана. Но она каждый день чистила дорожки, потому что «не сволочь», как сказала повариха.
– Мне не нужна роль. А тебе нельзя сладкое, – ответила я.
– Ну и пусть нельзя! – Юля вдруг заплакала, но не так, как обычно, когда сидела в варежках. Она заплакала по-настоящему, очень горько. – Мне никогда ничего нельзя, а лучше все равно не становится. Я не могу больше терпеть. Я старалась, но не хочу. Надоело. Все надоело. И лечение, и эти дурацкие варежки. Я хочу конфету. Обычную, шоколадную. Всего одну. Пусть со мной потом будет что угодно, мне все равно. Ты бы побыла на моем месте, тоже бы стала злая. Мама говорит, надо потерпеть, и все пройдет. А ничего не проходит! Ненавижу эти мази, которыми меня мажут. Все ненавижу. Руки свои ненавижу. Лучше бы их уже отрезали! Врачи тоже не знают, чем меня лечить. Только твердят, что нельзя сладкое. Пожалуйста, мне так хочется, всего одну конфетку, хоть кусочек шоколадки, хоть одну-единственную карамельку. Мне больно. Все время. Руки чешутся. Я уже не могу терпеть. Мама совсем с ума сошла. Она меня к какой-то бабке возила, и та отвар сделала. Каждый день я должна этот отвар пить. А он воняет так, что меня рвать начинает. И горький ужасно. Я делаю глоток, меня рвет. Мама ждет, когда приступ пройдет, и заставляет сделать еще глоток. Еще и рот мне зажимает, чтобы не вырвало. Хуже, чем Елена Ивановна, когда Стасику вареный лук впихивала. У тебя было так, что хочется чего-то до одури, так что только об этом и думаешь? С утра до ночи. И даже ночью снится, что я ем конфету или торт.