Тогда я окончательно решила, что иногда бездействие лучше действия. Это плохо для других, но для себя хорошо. Если у меня не было отца, зачем мне отчим? Тем более дядя Коля?
С того дня у меня остались двадцать копеек, которые я так и не потратила. Я хранила монетки не в память о дяде Коле, а потому что никак не могла решить, что лучше купить – рогалик или бублик. Маме про двадцать копеек я ничего не сказала.
Дядю Колю я забыла быстрее, чем ожидала, поскольку сбылось проклятие Юли Козловой. Зинаида Петровна заболела. Так сказала заведующая. Она пришла к нам в группу и торжественно попросила быть хорошими детьми, не шуметь, играть, рисовать, но тихо. Мы оказались предоставлены сами себе на целый день. Даже Стасик улыбнулся. Никто шуметь и не собирался. Стасик нашел на столе Зинаиды Петровны книжки с детскими рассказами и засел в углу читать. Остальные играли, брали игрушки с верхних полок, которые Зинаида Петровна не разрешала доставать, чтобы мы их не сломали.
Так прошло три счастливых дня. Нам никто не драл головы расческой. Кто хотел гулять – выходил с другой группой, кто не хотел – не выходил. Еду приносила Люська, а я опять могла помогать на кухне тете Свете. Я надела свой любимый фартук и косынку и была счастлива.
Через три дня заведующая снова зашла к нам в группу и сообщила, что наша любимая Зинаида Петровна не вернется, но нам скоро найдут другую воспитательницу. А пока за нами будет присматривать нянечка тетя Катя.
И только в тот момент я поняла, что Юлькино проклятие сработало не только на Зинаиду Петровну, но и на дядю Колю. Я и забыла, что Юля тогда успела сказать свои слова на дядю Колю. Мне вдруг стало страшно. Я побежала к Стасику и рассказала про Юлины заговоры.
– Ерунда, – ответил он.
– А вот и не ерунда. Все сбылось! – настаивала я.
– Совпадение, – ответил Стасик.
– А если нет? А если все правда?
Я не находила себе места. С одной стороны, я обрадовалась, поверив в то, что могу управлять людьми. Если мне кто-то не понравится, я могла сказать заклятие. Чтобы этот человек просто исчез, будто его и не существовало. С другой, получалось, вина за дядю Колю лежит на мне. Я же рассказала про него Юле. Я не знала, что должна чувствовать – вину или радость. Спросить у Юли невозможно – она в садик не ходила. Наверное, ее все-таки положили в больницу. И вот еще одно совпадение – ни на меня, ни на Юлю никто не мог подумать. Ну, что это из-за нас все случилось. Никто ведь так и не узнал, что я была дома, когда с дядей Колей произошло несчастье. Мама думала, что я гуляла и ничего не видела. А Юля уже неделю не ходила в садик, когда пропала Зинаида Петровна. Так что мы оставались вне подозрений. Но эта мысль меня не успокоила, а даже наоборот. Мне было не по себе. Да еще Стасик не верил в заговоры, что меня тоже беспокоило. Светка с Ленкой ходили грустные – наш утренник опять отменили, потому что с нами некому было репетировать.
Тетя Катя большую часть дня дремала, сидя на стульчике. Если вдруг раздавался крик или громкий хлопок, нянечка просыпалась, охала, хваталась за сердце и искала в карманах таблетки. Мы старались не шуметь. Но не потому, что переживали за здоровье тети Кати. Нянечка оказалась злее, чем все воспитательницы, вместе взятые. Но мы это не сразу поняли. С виду тетя Катя казалась обычной, очень похожей на добрую бабушку. Если честно, когда она была просто нянечкой, мы ее даже не замечали.
Но тогда я еще не думала о тете Кате, мои мысли занимала Зинаида Петровна и посланное на нее проклятие. Неожиданно в садик снова стала ходить Юля.
– Тебя не положили в больницу? – удивилась я.
– Нет. Бабушка не дала. Она такой скандал маме устроила! – ответила Юля.
– А твои руки? Опять будешь в варежках?
– Не-а. Видишь, почти все прошло. – Юля показала мне руки, которые уже не были похожи на кровавые перчатки. Даже пальцы выглядели нормально, а не сосисками. – Теперь я могу рисовать.
Юля начала рисовать принцессу. Без шеи и без рук. Только голова и платье.
– Сработало, – призналась ей я.
– Что сработало? – спросила Юля.
– Твое проклятие.
– Естественно. – Юля даже не удивилась.
– И что будет с Зинаидой Петровной? Она умрет?
– Не знаю, вряд ли, – спокойно ответила Юля.
– А какая у нее беда случилась?
– Какая разница? Главное, что ее здесь больше не будет.
– Только придет другая воспитательница.
– Пусть приходит. Они все одинаковые. Только притворяются по-разному. Одни сразу злые, а другие – потом становятся. Ты разве еще не поняла? Детей никто не любит. Ни родители, ни воспитатели.
– Не все не любят. Бабушки любят. И папы. И на пятидневке воспитательницы детей любят.
– На пятидневке воспитателям платят больше, вот они и добренькие. А про папу и бабушку ты ничего не знаешь. У тебя их никогда не было, поэтому ты себе и придумала, что они хорошие. У меня есть и папа, и бабушка, только они меня бросили. Папа ушел от мамы, а бабушка уехала и не хочет разговаривать с мамой. Мама собиралась меня в больницу положить, чтобы я стала нормальной. Но это вранье. Она думала, что папа вернется. Его совесть замучает, и он снова с нами будет жить. Из-за меня. Вроде бы папа так и собирался сделать. А бабушка узнала про мамин план и разругалась с ней. Бабушка моего папу никогда не любила. После того как папа ушел от мамы, бабушка вообще его возненавидела. Они так кричали, что я чуть не оглохла. Зато теперь я могу делать все, что вздумается. Маме все равно. Она сказала, что ей никто не нужен и все надоели. Что она одна хочет жить нормально. Но я не знаю, как это – нормально?
– И что, например, ты хочешь?
– Рисовать. Я люблю рисовать. Очень. А в варежках не могла. Мама обещала меня к лошадям свозить. Я очень лошадей люблю. Очень хочу покататься. Но мама забыла про свое обещание. Как обычно. Ты знаешь, что взрослые всегда забывают исполнять то, что обещают? А у лошадей губы мягкие, и они любят сахар и яблоки.
– Если у тебя почти все прошло, значит, ты не попадешь в больницу?
– Не знаю. Врачи сказали маме, что со мной можно подождать. Но она уже «настроилась», как она говорила. Папа, пока меня обследовали, почти каждый день приходил и приносил мне игрушки. Мама ему ужин готовила, наряжалась, ждала. Мы в кино ходили все вместе. И мороженое ели. Мне мороженое разрешали. Представляешь? Мама все время смеялась, как дурочка. Будто ей пять лет.
– Ты, наверное, рада?
– Нет. Чему радоваться? Мама совсем глупая стала. Она не понимает, что папа ни ее, ни меня больше не любит. Он нас еле терпит и хочет поскорее сбежать. Мы ему не нужны, только мешаем. А мама в него вцепилась и не отпускает. Она на что-то еще надеется. И меня подговаривает, чтобы я папе позвонила и попросила приехать. Если мама звонит, папа не всегда приезжает, а если я звоню, то всегда. Папа знает, что меня мама подговаривает, но ничего не говорит.
– А зачем ты звонишь?
– Не знаю. Мне все равно. Мама не любит папу, но хочет с ним жить. Папа не любит маму, но делает вид, что все хорошо, и дает ей надежду. Когда они вдвоем, я им вообще не нужна. Я к бабушке хочу. Но мама меня не отпускает. Говорит, бабушка на меня плохо влияет. Поэтому они так сильно поругались, что вообще не разговаривают. Лучше бы не папа, а бабушка ко мне приезжала. Она думает, что папа к маме не вернется, даже если я в больнице окажусь. Но и она меня бросила, получается. Если я ей звоню, она не берет трубку. Думает, это мама ей звонит. Бабушка не хочет с мамой общаться, и я ей тоже стала не нужна. Я уже и сама мечтаю попасть в больницу. Жаль, что не получилось.
– А вдруг там тебе будет плохо или больно? – спросила я.
– Ну и что? Я привыкла. Вообще не хочу домой возвращаться. Лучше бы подольше в больнице полежать. Я слышала, что некоторые дети на много месяцев остаются в больнице. Вот бы и мне так! Мне все надоели. И ты надоела. Отстань! Не мешай рисовать!
– Дядя Коля пропал, – сообщила я Юле, прежде чем уйти. – Он упал со стремянки в тот же день, когда ты сказала свое заклятие. Дрель из руки выскочила. Крови было много. Весь пол залит.
– Ну и хорошо. – Юля старательно рисовала очередную безрукую принцессу.
Если дальнейшая судьба дяди Коли меня вообще не волновала, то узнать, какая болезнь настигла Зинаиду Петровну, я хотела во что бы то ни стало. Все ответы нашлись на кухне. К моему присутствию там все так привыкли, что уже не замечали. Люська по страшному секрету рассказала тете Свете, что у Зинаиды Петровны был выкидыш и она не может пока вернуться на работу, потому что не может смотреть на детей.
– От кого? – спросила тетя Света.
– Какая разница?
– Большая. Зинка не была замужем, значит, для нее это лучший вариант.
Люська убежала плакать в туалет.
– Что такое выкидыш? – спросила я у Стасика, не сомневаясь в том, что у него есть ответ.
– Когда ребенок умирает в животе и не хочет рождаться.
– Откуда ты знаешь?
– У моей мамы так было. Когда она только начала жить с отчимом. А потом через год мой брат родился.
– Ты все еще не веришь, что проклятие Юли сбылось?
– Нет.
– А я верю. Не знаю почему, но верю.
Новая воспитательница для нашей группы никак не находилась, тетя Катя дремала на стульчике, и мы все ходили на цыпочках. Особенно после случая с Митей Милославским и Надей Кузнецовой.
Митя болел, но не так сильно, как Юля Козлова. Мне даже стало казаться, что Елена Ивановна была права – в нашу группу будто специально набрали странных и больных детей. Нервных, чудных, с проблемами и заболеваниями на любой вкус.
Так вот, помимо Юли у нас был Митя. Я не знаю, как называлась его болезнь. Он тоже считался странным, но по-другому, не таким странным, как Стасик. Митя плохо говорил, не выговаривал «эр», «эл» и еще штук десять звуков не мог произнести. При этом он был умным и добрым. И очень радостным, что меня всегда поражало. Никто так не умел смеяться и восхищаться по пустякам, как Митя. В нем была… детскость. Он любил играть, бегать, прыгать, делать то, что положено детям. Он готов был поделиться любой игрушкой. И соглашался играть в дочки-матери, даже исполнять роль дочки. Ему нравились салки, догонялки, куличики, крепости из снега, снежинки из бумаги. Он искренне любил заниматься тем, что мы – все остальные дети – делали не по желанию, а по принуждению. Митю никто не считал дурачком, что обычно происходит с такими детьми. Наоборот. С ним всегда хотелось играть. Если он начинал смеяться, то так заразительно, что вся группа покатывалась от хохота. Митя заметно отличался от всех нас. И я ему, если честно, завидовала. Он многого не понимал или не хотел понимать. Обычный ребенок, не умеющий врать, притворяться, заискивать, предавать.