Я хотела забыть Митю, но никак не могла. Все дни думала о нем. Стасик полностью взял на себя заботу о рыбках и черепахе. Светка чистила черепахе панцирь. Вечером пришла бабушка Светки и поменяла воду в аквариуме и у черепахи. В группе стало чисто. Оказалось, приходила нянечка из соседней группы и все убрала, помыла, отчистила. Тетя Катя начала во сне храпеть. Несколько раз заведующая заходила к нам в группу и видела, как тетя Катя сидит и храпит в кресле, а мы предоставлены сами себе. Но заведующая не будила бывшую нянечку, а просто тихо выходила из группы.
Однажды я подошла к Юле. Она рисовала принцессу.
– Меня забирают в больницу. Через три дня, – сообщила она, будто речь шла о ерунде.
– Тебе стало хуже? – Я посмотрела на Юлины руки, выглядевшие вполне нормально.
– Нет, не хуже. Но мама сказала, что до школы нужно решить мои проблемы, – ответила Юля. – Сейчас самое подходящее время. Я не буду помнить, что болела, а в школу пойду, как нормальная девочка. А правда, что у тебя сотрясение мозга было?
– Правда.
– И как это?
– Не знаю. Голова болит все время. И кружится. Будто на карусели все время кружишься и не можешь остановиться.
– Здорово!
– Слушай, а ты можешь навести проклятие на тетю Катю? – спросила я.
– Могу, а зачем?
– Это она виновата, что Митя стал… что его из нашей группы убрали. Ее надо наказать. Это несправедливо.
– Сама и накладывай, ты же знаешь как. А мне теперь все равно.
– Ты же говорила, что Митя хороший! И жалела его. Я же видела! – Я пыталась понять, почему Юля не хочет мне помочь.
– Да, Митя хороший. Но мне больше не надо накладывать проклятия.
– Почему это? – Я вообще ничего не понимала.
– Мне три дня осталось, а потом я умру, – ответила Юля.
– Ты не можешь умереть. Ты же не старая! – возмутилась я, поскольку думала, что Юля опять врет.
– Откуда ты знаешь? Дети тоже умирают. Я хочу эти три дня рисовать принцесс. Вот и все. Когда я была в больнице на обследовании, там умер мальчик. Ему тоже было семь лет. Ему, как и мне, врачи говорили, что он пойдет в школу нормальным ребенком. А он умер. Я видела. Это было интересно. Все врачи стали бегать туда-сюда. Но я не боюсь умереть. Может, дети умирают, чтобы их родителям стало легче. Если меня не станет, моя мама сможет еще раз выйти замуж и родить здорового ребенка. Я слышала, ей так врач сказал. А мама сказала, что не хочет нового мужа, а хочет, чтобы старый к ней вернулся. То есть мой папа. И что он почти уже совсем вернулся. Если меня в больницу положат, то точно вернется. Врач ответил, когда дети умирают, родители все равно разводятся, даже если сходятся ради ребенка. Один родитель винит в смерти другого и не может простить. Мама надеется, что у нас все будет по-другому. Папа теперь не просто приходит и уходит, а остается у нас дома. Мама ходит счастливая. В больнице на нее все странно смотрят – там обычно плачут, а мама улыбается, смеется. Может, мне и нужно было заболеть, чтобы мама наконец почувствовала себя счастливой и папа бы вернулся насовсем. Но мама не знает того, что я знаю. Папа не сам вернулся. Его новая женщина прогнала. Ей надоело слушать про мои болезни и терпеть звонки моей мамы. Вот она и выставила его за дверь. А мама думает, что он ради нас такой хороший стал. Я слышала, как папа с другой женщиной разговаривает и просит пустить его назад. Что сейчас все закончится – в смысле со мной – и все у них будет хорошо. Он говорил, что мою маму совсем не любит, но не может ей признаться, потому что я болею. И мама еще одного удара не выдержит. Так что, если я умру, папа с мамой наконец разберутся и будут жить, как хотят. Может, и Мите в другом садике сейчас лучше, откуда нам знать? Может, все специально так случилось, чтобы он попал под руку тете Кате и она его в кладовке заперла? Чтобы после этого Митю забрали из нашего сада?
– Как это? – не поняла я.
– А так. Так бывает. Моей маме врач в больнице сказал, что иногда судьба решает, как будет дальше. Не мы. Мама, конечно, раскричалась, скандал устроила, а я в это верю.
– Нет, Мите было хорошо с нами.
– Откуда ты знаешь, кому хорошо, а кому нет? Тебе разве хорошо? А Стасику? Даже Ленке со Светкой плохо, потому что их никто не выделяет и они теперь как все. Светка вон совсем нормальная стала. С рыбками возится и черепахой. Со Стасиком разговаривает. Даже Ленка мне свои карандаши отдала. А ты? Разве ты не думала о том, что не просто так оказалась на кухне и упала? Про тетю Свету все знают, и все ее ждут. А новая ее помощница лучше Люськи. А вдруг бы тебя в тот момент на кухне не оказалось? Вот я часто теперь об этом думаю. Мама говорила врачу, что я с рождения была проблемной, ей даже предлагали меня в роддоме оставить и не забирать. Но она забрала. А если бы не забирала? Тогда бы папа не ушел. Я устала. Мне все надоело. Врач сказал, что в больнице я смогу рисовать сколько захочу. Хоть целый день. И в школу я вообще могу не пойти, если что-то пойдет не так с операцией. Это даже неплохо. Врач сказал маме, что тогда учителя ко мне будут приходить прямо в больницу. А мне не придется ни с кем дружить. Больница – это ведь все равно что пятидневка, да? Расскажи, ты ведь там была.
– Не знаю. Я ведь не была в больнице.
– Все равно расскажи. Они ведь дружат? В смысле, дети на пятидневке? И им не нужно каждый вечер домой возвращаться. К своим родителям. Они есть только у себя. И помогают друг другу. Я всегда тут рисую – окно на их веранду выходит. Я вижу, как они гуляют, как играют. И я бы хотела на пятидневку. Хоть завтра. Я даже просилась меня туда отдать, но мама считает, что так поступают только безответственные родители. А она не такая, поэтому будет со мной мучиться. Зачем? Она меня спросила, надо ли мне, чтобы она со мной мучилась? Они, дети с пятидневки, есть друг у друга. Даже ты можешь туда прийти, и тебе будут рады. Ты хоть не одна. У тебя есть тетя Света и тетя Роза. Есть Филя. И Стасик. А я? Кто есть у меня?
– Бабушка и папа. Ты сама говорила, что я не могу этого понять, потому что у меня никогда их не было. А у тебя есть. Пусть не каждый день, но есть. Они твоя семья. Бабушка будет приходить к тебе в больницу. И папа тоже. Какая разница, почему они станут это делать? Ты не останешься в одиночестве. А мне даже в больницу нельзя попасть. Мама работает. Когда я неделю дома пролежала с сотрясением, мама все время говорила, что я очень не вовремя это сделала. Что у нее совсем на меня нет времени и я ей весь график сломала. Я сказала, что мне уже хорошо, но обманула. Голова все еще кружится. И тошнит иногда. Мне на пятидневке тоже было лучше, чем здесь, но мама меня туда больше не отдает. Она не хочет показаться плохой. Она ведь мать-одиночка, ее поэтому все жалеют. А если я на пятидневке, она уже не должна будет разрываться между мной и работой. Мне кажется, она тоже хочет считать себя хорошей.
– В больнице все одинаковые. Все больные. И поэтому поддерживают друг друга и помогают. Когда умер тот мальчик, про которого я тебе рассказывала, все дети в коридор вышли и смотрели на врачей. Врачи кричали, чтобы все вернулись в палаты, но никто не уходил. А потом они понесли этому мертвому мальчику игрушки, карандаши, конфеты – у кого что было. И засыпали подарками его кровать.
– Он же уже умер и ничего этого не видел. Это ты видела, – сказала я.
– Нет, мне кажется, он все чувствовал. Я бы хотела умереть так, как он. И чтобы мою кровать тоже завалили подарками. Ты что, никогда не думала о смерти?
Я не ответила. Да, думала, сто раз. Мне тоже хотелось умереть, чтобы увидеть, как плачет мама и как ей без меня плохо. Я бы хотела, чтобы она позвонила моему отцу и он бы пришел на мои похороны. Ведь все приходят на похороны, даже самые дальние родственники. Это я точно знала. У нашей соседки умер муж, и столько людей съехалось! Соседка многих и не знала, видела впервые в жизни. Но я не хотела умирать. Из последних сил хотела жить. Наверное, я была ненормальной, но за жизнь боролась и просто так не сдалась бы ни за что. Даже за возможность целыми днями рисовать принцесс я бы постаралась продержаться на этом свете.
Многие дети живут, потому что живут. А я жила по-другому. Выживала. Каждый день. И прожитый день шел мне в копилку. Я часто думала о том, что у меня было в миллион раз больше шансов умереть, чем у остальных детей. Например, когда я ходила мимо помойки, где бегали стаей бродячие собаки. Они ведь могли меня загрызть или укусить. Они, кстати, пропали. Эти собаки. И я ходила спокойно. Мальчик из соседнего подъезда пошел гулять, и одна из собак его укусила. Он умер от бешенства. Наверное, ему поздно начали делать уколы или вовсе не делали. А до этого собаки набросились на женщину, но она не умерла, а просто заболела. Родители умершего мальчика вызвали специальную службу, и всех собак поймали и увезли. И тогда же, когда собак ловили, я увидела бабушку, которая стояла рядом с помойкой и плакала. Мама умершего мальчика набросилась на нее с кулаками. Бабушка не сопротивлялась, даже лицо руками не заслоняла. Мама мальчика била ее и руками и ногами, когда бабушка упала. Вокруг столпились люди и говорили, что эта бабушка подкармливала бродячих собак. Каждый день приносила им еду, вот они и собирались около помойки. И бабушка жалела собачек. Она твердила, что они не виноваты, а виноват мальчик – наверное, он первый начал их дразнить или обижать. И после этого мама мальчика начала ее бить.
На месте этого мальчика могла оказаться и я. Хотя собак не дразнила, но и не очень разбиралась в собачьем поведении. Филя был не очень собакой, а скорее кошкой. Мне кажется, он не только лаять не научился, но и кусаться не умел.
Я могла оказаться под колесами машины. Дорога от дома в детский сад шла через пусть и небольшую, но дорогу. Несколько раз там сбивали людей. Я видела собственными глазами, как машина сбила женщину, и она кувыркнулась в воздухе, после чего приземлилась на асфальт. Я могла получить ожоги на кухне, если бы на меня свалилась кастрюля с кипящим на плите борщом. Я вечно крутилась возле кастрюль, хотя тетя Света меня отгоняла. Но мне так нравился запах готовящейся еды! Именно горячей. Да что угодно могло со мной произойти, но я оставалась невредимой. Как я уже рассказывала, меня и болезни не брали – не заразилась ни корью, ни ветрянкой, ни свинкой. Хотя даже Стасик переболел свинкой. А ветрянка считалась чем-то вроде насморка. До того сотрясения мозга я никогда ничего себе не ломала. Тот случай, когда Светка специально прихлопнула мне дверью пальцы, не в счет. Ведь это не я сама себе сделала. Все дети могли похвастаться хоть одной сломанной костью – на руке, ноге или в носу. Но нет. Я отделывалась синяками. Будто меня что-то спасало и берегло. Тетя Роза говорила, что это ангел-хранитель накрыл меня крыльями и охраняет от бед. Но в ангелов я не очень верила, потому что не могла себе их представить. Я больше верила в теорию Стасика, который говорил, что некоторые люди выживают вопреки всему. Например, в катастрофах, где все умирают и лишь один человек выживает. Я верила в то, что оказалась сильнее многих детей. Я не могла умереть от голода, потому что умела добыть пищу. Не могла умереть