Надя послушно легла на пол. И получилось, что она лежит под двумя кроватями.
– А можно ей подушку и одеяло? – спросила я, не выдержав.
– Нельзя, – ответила тетя Катя. – А будешь ее защищать, тоже ляжешь на пол.
Конечно, никто не спал. Надя тихонько плакала, лежа под кроватями, и мы все слышали ее плач. Спала только тетя Катя. Даже храпела. На следующий день все повторилось, хотя мы надеялись, что Надя уже наказана и может спать в кровати. Но тетя Катя велела Наде опять ложиться на пол. Это казалось уже слишком. Даже Елена Ивановна не издевалась так, как нянечка. И Зинаида Петровна не смогла бы додуматься до такой изощренной пытки. Я не понимала, как нянечка, которая выглядела как добрая бабушка и должна была нас всех любить и защищать, может так наказывать. А еще я думала, что после истории с Митей ей хотя бы чуточку будет стыдно и она не станет издеваться над другими детьми. Но тетя Катя, видимо, забыла про Митю. Еще я вспоминала, какой тетя Катя была раньше, и не переставала удивляться переменам в ее поведении. Когда она работала нянечкой, я ее, если честно, не замечала. Тетя Катя тихо ходила, терла полы грязной тряпкой, но с нами, с детьми, никогда не общалась. Не здоровалась, не делала замечаний. Почему она так изменилась?
Когда тетя Катя уснула, я отдала Наде свою подушку, а Стасик – одеяло. На следующий день мы украли из кладовки два одеяла и сложили так, чтобы получился матрас. Надя все равно плакала. Мы уже не знали, чем ее порадовать. Еще через два дня мы все дружно просили тетю Катю разрешить Наде спать в кровати. Ведь она больше не писалась. Ни разу. И больше не будет. Но тетя Катя не разрешила. Мне кажется, она даже не поняла, о чем мы просим. Может, она и вовсе забыла о том, что придумала такое наказание для Нади? Оказалось, не забыла.
Уже на следующий день тетя Катя вдруг проснулась во время тихого часа и зачем-то пошла нас проверять, хотя раньше так не делала. И, естественно, увидела, что Надя спит не на голом полу, а на одеяле, укрытая, да еще и на подушке. Поскольку без подушки была только я, а без одеяла лежал только Стасик, тетя Катя решила наказать нас троих. Она выставила нас в ванную комнату и открыла настежь окна. Мы были в одних трусах и майках. С каждой минутой становилось все холоднее. У меня уже зубы стучали. А Надя стала настолько бледной, что мне стало страшно. И если бы не Стасик, который велел нам прыгать на месте, двигать руками, ногами, приседать, то вообще бы умерли от холода. Надя хотела сесть, но Стасик ей не давал, заставляя двигаться. Я еще держалась, а Надя уже не могла. Тогда Стасик опять меня потряс. Все-таки он был удивительным мальчиком. Он подошел и велел нам встать «паровозиком». Я обняла сзади Надю, а Стасик обнял меня. И нам действительно стало теплее. Я сжимала Надю как можно крепче, а Стасик держал меня. Так мы и простояли, пока нас не вызволила новая Люська. Она принесла полдник и спросила, откуда так дует. Тетя Катя удивилась, неужели где-то окно открыто? Хорошо, что новая Люська догадалась заглянуть в ванную и обнаружить нас там. Надя уже еле на ногах стояла.
– Вы что, совсем, что ли? Устроили тут гестапо! Я к заведующей пойду! И родителям этих детей сообщу, как вы над ними измываетесь! Сволочь! – орала новая Люська, добавляя много матерных слов. Но ее матерные слова казались мне тогда самыми красивыми на свете. Помощница тети Светы вытащила нас из ванной, сбегала в спальню, сдернула одеяла и замотала нас в них. Потом снова убежала и вернулась с бутылкой. Она стала растирать нас водкой. Терла, пока мы не покраснели. После чего потащила к заведующей, где предъявила в качестве доказательства и рассказала, где и в каком виде нас нашла. Мы, конечно, представляли страшное зрелище – осоловевшие от растирания, не ворочающие языком. Если бы мы не поддерживали Надю, она бы точно упала в обморок. Даже заведующая, кажется, испугалась и обещала разобраться. Новая Люська потащила нас на кухню, налила горячего чаю и заставила пить. Мне стало стыдно, что я так и не узнала ее имени и про себя продолжала называть ее новой Люськой.
– Как вас зовут? – спросила я.
– Что? А. Нина. Нина Ивановна.
– Спасибо, – промямлила я.
– А тебя как зовут? – спросила Нина.
– Рита.
– Так ты та самая Рита? – воскликнула радостно Нина. – А я голову сломала, про какую такую Риту мне тетя Света рассказывала! Я же должна была за тобой присмотреть! А ты даже не кухне не появилась ни разу! Тетя Света говорила, ты точно придешь!
– Я стеснялась. Думала, вы меня прогоните, – призналась я.
– Вот еще глупости! Завтра же чтобы пришла. Я одна не справляюсь совсем. А тетя Света говорила, что ты хорошая помощница. И Филя по тебе скучает. Я ему еду приношу, так он не сразу к миске подходит. Боится. Ты ведь его кормила?
– Я.
– Вот и корми. Я больше кошек люблю.
– А тетя Света когда вернется? – спросила я.
– Скоро. Обещала на следующей неделе.
Я пила чай, испытывая чувство, которое трудно описать. Тетя Света, лежа в больнице, попросила новую Люську, то есть Нину Ивановну, присмотреть за мной. Значит, ей было не все равно. Она болела, не переставала думать обо мне и хотела меня защитить. Раньше никогда никто обо мне не думал. Даже мама. Она никогда никого не просила за мной приглядеть. Я плакала, но не чувствовала слез. Они просто лились по щекам, и я не пыталась их вытереть. Надя тоже плакала. Стасик молча пил чай.
– А вы тетю Свету откуда знаете? – спросила я, хлюпая.
– Так она мой учитель, вторая мать, считай, – радостно объявила Нина Ивановна, вытирая слезы мне и Наде. – Тетя Света – наша соседка по лестничной площадке, всегда за мной приглядывала и в техникум отправила учиться. Сейчас вот сюда, к вам взяла. Без опыта работы. Поручилась за меня. Она мне больше чем мать. Моей-то на меня всегда наплевать было. Так я у тети Светы чуть ли не с рождения в квартире и паслась. После школы тоже к ней – она мне ключи оставляла. А если не у нее, то на улице бы валандалась. Не знаю, что бы из меня вышло без тети Светы. Не волнуйся, я к ней через день приезжаю в больницу. Все хорошо. Операция прошла нормально. Поправляется она быстро. Стоять ей подолгу будет нельзя, так на это я есть. И ты. Чтобы завтра пришла и помогла мне. Поняла?
– Поняла. – Я наконец смогла улыбнуться. – А что с тетей Катей будет?
– Не волнуйся, я этого так не оставлю, – пообещала Нина. – Ей в психушке место, а она с детьми работает.
– На нее уже жаловались, не помогло, – сказала я.
Вот тогда, чувствуя, как мне хорошо и спокойно, когда я поняла, что выживу, раз есть тетя Света, Нина, тетя Роза, я и произнесла заклятие на тетю Катю. Тихо сказала три раза так, как научила Юля. И мне даже не стало страшно. А еще лучше. Будто я наконец выдохнула.
Надя после стояния в ледяной ванной заболела и в садик не ходила. Мы со Стасиком, естественно, опять были здоровее всех здоровых. Я не знаю, рассказала ли Надя родителям, из-за чего все случилось. Но тетю Катю я с тех пор боялась, как боятся привидений, преступников и «черной руки», которая может задушить до смерти. От нянечки я шарахалась, даже если она просто ко мне подходила. Нет, она так и не ушла, хотя я продолжала на это надеяться.
Я никогда не боялась смерти, высоты, глубины. После того случая в ванной ко мне вернулся страх темноты, хотя в ванной не было темно, наоборот, солнце нещадно светило в окна. Но страх темноты для меня оказался самым сильным и ужасным. Когда на пятидневке я стала верить в волшебный ночник, страх исчез, я не вспоминала о нем. Но теперь, после истории с ванной, мне опять до тошноты становилось страшно, едва наступал вечер. Я покрывалась липким потом и не могла двинуться с места. Как я доходила домой из садика, не помнила. Мама, которой я призналась, что боюсь темноты, сочла это «дуростью». Но страх усиливался. Я боялась заходить в темную комнату даже дома. Как-то мама случайно выключила свет, когда я была в ванной, и я чуть не умерла от ужаса. Нащупала ручку, открыла и, не выдержав, расплакалась. Мама сказала, что я слишком впечатлительная, и дала мне валерьянки. Но валерьянка не помогала. Я засыпала с включенным светом, а когда мама заходила и выключала лампу, тут же просыпалась. И еще долго не могла уснуть. Кажется, я тогда вообще перестала спать. Целыми днями ходила сонная. Даже Стасик заметил, что я стала ненормальная. Я ему призналась, что боюсь темноты и – особенно – засыпать в темноте. Раньше тоже такое бывало, но сейчас сильнее. Сам Стасик после того случая в ванной долго молчал. Ни с кем не разговаривал. Но поскольку я боролась с собственными проблемами, то не спросила, как Стасик пережил тот день. Кроме того, что он молчал почти все время, ничего не изменилось. Заговорить его заставило мое странное поведение.
– Возьми в кровать фонарик, – посоветовал он.
Хороший совет, но откуда мне взять фонарик? Я попросила у мамы подарить мне фонарик, пусть самый маленький, на день рождения, про который, я, если честно, забыла.
– Зачем? – удивилась мама. – Я уже купила тебе сапоги.
Мама всегда была такой. Она покупала только нужные и полезные вещи, и я всегда заранее знала, что она мне подарит, потому что примеряла обновку. В Деда Мороза я никогда не верила, потому что Дед Мороз дарил мне колготки, варежки и шерстяные носки, а не заводную куклу и медведя, о которых я его просила. Свой день рождения я не любила.
Все родители именинников приносили в сад угощение на всю группу – конфеты, иногда целый торт. Но моя мама всегда забывала купить хотя бы пакет обычных барбарисок, поэтому я никогда не принимала поздравления в группе. Поздравляли ведь только тех, кто приносил угощение. Мама не приходила ко мне рано утром, когда я проснусь, и не поздравляла с тем, что я родилась в этот прекрасный день. Подарок, заранее мне известный, она вручала вечером. Мы никогда не отмечали мой день рождения. Мама, впрочем, не отмечала и свой. Она считала, что это странный праздник.
Но именно в тот год я поняла, что такое настоящий день рождения. Стасик подошел ко мне утром и протянул что-то, завернутое в бумагу, в которой выдавали белье в химчистке.