– А тетя Катя могла умереть от проклятия? – спросила я у тети Розы.
– Нет, ну ты точно дурочка с переулочка. Нашла кого жалеть. Да я бы ей сама глотку вот этим самым ножом перерезала, если бы в больнице не лежала. Мне уж рассказали, как она над вами измывалась. Да ее прирезать мало, надо было ее сварить! Проклятие! Тоже придумала сказку. Да скажи мне такое проклятие, я бы его каждый день по сто раз произносила! Вот ведь ребенок. Ее чуть до смерти не замучили, а она жалеет, переживает.
Ну и что мне оставалось? Только молчать, убеждая себя в том, что тетя Катя умерла по справедливости. Так ей и надо. Она это заслужила. Но покой я все же не обрела. Наконец, не выдержав груза и чувства вины, я спросила у мамы:
– Мам, а почему тетя Катя умерла?
– Кто такая тетя Катя? – удивилась мама.
– Наша нянечка, которая замещала Зинаиду Петровну.
– А кто такая Зинаида Петровна?
Да, мама не знала, как зовут моих воспитателей. Наверное, она думала, что у нас до сих пор работает Елена Ивановна.
– Так кто умер? – переспросила мама.
– Тетя Катя. Она была старенькой, – ответила я.
Мама не стала ничего спрашивать. Ей было неинтересно.
Я не знала, кто станет нашим следующим воспитателем, и не верила в то, что найдется хорошая добрая женщина на нашу проклятую группу. Но когда я пришла на следующий день в садик, чуть не упала прямо в раздевалке – нас встречала Зинаида Петровна. Подлизы Ленка Синицына и Светка Иванова кинулись к ней обниматься и стали кричать, как они соскучились и как хорошо, что она вернулась. И как без нее было плохо. А я разглядывала воспитательницу. Никаких особых изменений, если честно, не заметила. Зинаида Петровна как Зинаида Петровна. Она даже улыбалась и смеялась. Так что я решила, что про ребеночка, которого она потеряла, – вранье. Взрослые, кстати, врут чаще детей. Но им нельзя сказать, что они врут, это невежливо и неприлично, как говорила мне мама, а ребенку можно. Откуда я это знаю? Как-то я спросила маму, почему у меня нет папы. У всех есть, а у меня нет. Почему?
– Считай, что он умер, – ответила мама.
– Ты врешь, – сказала я.
И мама меня наказала. Я сидела в своей комнате и не имела права из нее выходить. Но я же точно знала, что мама врет. Если она начинала ругаться и наказывать меня, значит, чувствовала себя виноватой, но ни за что бы в этом не призналась. А про отца точно наврала. Когда я спросила, почему у меня нет бабушки или дедушки, мама заплакала и весь вечер рассказывала мне про бабушку, которую я не помнила. Мамину маму. Она и вправду умерла, когда мама ходила беременной мной. Бабушка знала, что у нее должна родиться внучка, но не дожила до моего рождения. Мама говорила, что ее мама была доброй, самой лучшей, и ей ее очень не хватает. А дедушка, мамин папа, умер еще раньше. Мама даже их фотографии мне показывала. Где она маленькая, с мамой и папой. А фотографию моего папы никогда не показывала. И ничего про него никогда не рассказывала. Так что я сразу поняла – мама меня обманывает и злится, что я задаю такие вопросы. Я часто доставала альбом и рассматривала фотографии бабушки и дедушки – мама разрешала. Я думала, что почувствую хотя бы что-нибудь, но ничего не возникало. Эти люди, не очень красивые, даже страшные, казались мне совсем чужими. Я пыталась найти какое-то сходство – нос, или рот, или уши, но ничего не обнаруживала, хотя мама твердила, что у меня глаза моей бабушки. Значит, у меня такие же некрасивые и маленькие глазки, как у женщины с фотографии. Мама твердила, что подбородок у меня дедушкин, то есть ее отца, и, глядя на фото, я понимала, что и подбородок у меня некрасивый. Слишком выдающийся для девочки, а вовсе не волевой, как говорила мама. Мне достались маленькие глазки, широкий лоб и здоровенный подбородок. Интересно, что мне досталось от отца в таком случае? Возможно, характер. Мы с мамой были слишком разными. Я бы даже сказала, чужими.
Фотографии моих предков меня только расстраивали. Я мечтала о том, чтобы мои бабушка и дедушка оказались другими. Красивыми, в нарядных, необычных одеждах. Чтобы бабушка позировала в шляпке с вуалью или смотрела в объектив так томно, что могла показаться роковой красавицей. А с фотографии на меня смотрела сидевшая на траве уставшая, мрачная женщина в халате. А рядом с ней сидел совершенно некрасивый мужчина в дурацкой майке. Мама же, когда смотрела на эти же фотографии, говорила, что ее родители были очень красивой парой. Кстати, свою маму я не считала привлекательной, хотя всем девочкам положено было говорить, что их мамы самые красивые. Мы и на открытках к Восьмому марта писали поздравление – «Самой красивой и самой любимой мамочке». Мою маму назвать красивой я не могла, как ни пыталась себя заставить. Даже когда она красила ресницы, губы и надевала парадное платье. Я уже научилась сравнивать ее с другими мамами. И каждый раз сравнение оказывалось не в пользу моей. Да та же Ленка, что уж говорить, была очень красивой девочкой. Очень похожей на маму. И в Светке проглядывалось обаяние и что-то особенное. Пухлые губы, голубые глаза. Ямочки на щеках. Тоже от мамы. А я была никакой.
Разглядывая семейный альбом, я не могла не заметить еще одной особенности. Мама, ее мама и папа, мои бабушка с дедушкой, на всех фотографиях выглядели худыми, поджарыми и достаточно высокими. Моя мама считалась выше среднего роста и поэтому всегда носила обувь без каблуков. А я пошла в другую породу, приземистую, с крупными ногами, внушительными икрами и запястьями. Когда я благодаря усилиям тети Светы и тети Розы начала хорошо питаться – прибавила в росте. Но у меня оставались крепкие ноги, внушительные плечи, выраженная попа, что маме во мне не нравилось. Может, поэтому она и не готовила ужины, рассчитывая на то, что я похудею и хотя бы немного стану походить на нее. Да, я не была похожа на свою маму. Ни капельки. Значит, все увесистое и крупное в моем теле мне досталось от отца. Которого я никогда не видела.
Зинаиду Петровну я совсем не ожидала увидеть. Когда она снова появилась в группе, я не успела подумать, почему именно так случилось. Все стало так, как раньше, – Зинаида Петрова драла нам головы расческой и мы снова стали лепить из пластилина и вырезать из цветной бумаги цветы. Я очень хотела с кем-нибудь поговорить про Зинаиду Петровну и во время прогулки подошла к Стасику. Он сидел и ничего не делал. Воспитательница не любила, когда мы просто так сидели и смотрели в одну точку.
– Ты станешь дебилом, – говорила она.
Я не хотела, чтобы воспитательница считала Стасика дебилом, хотя она и так была в этом уверена, поэтому подошла сделать вид, что мы играем.
– Почему она вернулась, не знаешь? – спросила я, вручая своему другу лопатку. Он взял лопатку и начал ковырять грязный песок. Я обрадовалась – это могло сойти за игру.
– Я скоро уйду, – сказал Стасик.
– Тебя раньше заберут? До тихого часа? Везет же.
– Нет, я совсем уйду. В другой сад. Насовсем.
Я сразу же забыла про Зинаиду Петровну, потому что не понимала, как Стасик может уйти. А как же я без него? С кем я останусь?
– Почему? Что ты сделал?
– Меня забирает папа, – сказал Стасик.
– Как это забирает? – Поскольку у меня не было отца, я не понимала, как можно забрать ребенка.
– Я буду жить с ним. В другом районе. И ходить в другой садик, – объяснил Стасик.
– Ты хочешь отсюда уйти? Из-за Зинаиды Петровны? – все еще не понимала я.
– Мама хочет, чтобы я ушел. Из-за моего брата и отчима. Ей со мной тяжело.
– А ты хочешь к папе?
– Не знаю. Я никогда с ним не жил. Я даже его не помню. То есть помню, конечно, но не очень. Это странно. Не знаю, как объяснить. Я вроде бы помнил, как он выглядит, как пахнет его одеколон, его рубашку помню. А вчера он приехал вечером, и я его не узнал. Совсем. Если бы мама не сказала, что папа приехал, я бы решил, что на кухне сидит посторонний мужчина. Разве так бывает?
– У меня так же. Мама показывала мне фотографии бабушки и дедушки. Она говорит, что я на них очень похожа, а я совсем не похожа. Ничего не чувствую.
– А если бы мамы не было дома, а папа пришел? Тогда бы что было? Я бы его не узнал. Понимаешь? Я же помню все, практически все. Я запоминаю цифры. Как я мог забыть папу? Мой брат никого не запоминает. Если не видит бабушку пару дней, то уже ее не узнает. Но он маленький, а я нет. Почему я перестал запоминать? – Стасик был напуган. У него дрожал голос.
– Ты не перестал. Вот сколько человек сегодня было в группе?
– Двадцать два, – тут же ответил мой друг.
– А сколько карандашей у тебя на столе?
– Восемь, два надо поточить, – ответил он.
– Видишь? Ты все помнишь. Просто иногда память не запоминает то, что нам хочется. Вот я клялась себе, что навсегда запомню, как выглядел мой торт на день рождения. Который тетя Света для меня испекла. А уже сегодня не помню. Помню, что он был вкусным и розочек из крема на нем очень много. Но больше ничего.
– Сорок три, – сказал Стасик.
– Чего сорок три? – не поняла я.
– Розочек на твоем торте было сорок три штуки.
– Ну вот! У тебя просто другая память. У многих людей вообще никакой памяти нет, у моей мамы, например, а у тебя вон какая!
– Папа обиделся. Он догадался, что я его не сразу узнал. Я же не умею «делать вид». А мама сказала, что папа сам в этом виноват, раз навещает меня так редко. Получается, я расстроил и папу, и маму. Они поругались. Если бы я его сразу узнал, то все было бы по-другому.
– Не было бы по-другому, – возразила я. – Если взрослые хотят поругаться, они найдут повод. Ты совсем ни при чем. А ты сам хочешь жить с папой? Ты ведь хотел, сам мне говорил.
– Теперь не знаю. Я думал о том, почему не узнал папу. Вдруг, когда я буду с ним жить, он тоже окажется совсем другим? Не таким, каким был, когда жил со мной и мамой? Мама очень изменилась, когда папа ушел. Потом еще больше изменилась с моим отчимом. Сейчас мне иногда кажется, что она не моя мама. А только мама моего брата. Вдруг и отец так же изменился?