– Вы понимаете?! – тяжело дышала она. – Здесь есть всё, в деталях! Теперь ему уж точно не отвертеться. Я напишу такую статью, разгромную, сорву все маски! Никуда не денется, ему придется оправдываться…
– Не выпущу, – ответил редактор.
– Что? Почему?
– Вы меня обманули тогда, воспользовались добрым отношением. – От прежнего учтивого и сердечного Бибикова не осталось следа. Каждым словом он будто гвоздь вбивал. – Собирательный образ тирана… Тьфу! Как же! Скрепя сердце, я пошел на поводу, опубликовал, но если бы только подумать мог, что речь о Барышеве. Да вы хоть представляете, что это за человек, какой вес он имеет в литературных кругах? Одно его слово, и нет нашей газетенки! Я больше шею подставлять не стану, увольте.
– Ну как же так? – Лиза похолодела внутри. – Ведь правда – вот она, только руку протяни…
– Не протянуть бы ноги за вашу правду. Ходите всё, вынюхиваете, сплетни собираете. Благородных кровей, а ведете себя как базарная баба, ей-Богу! Стыдно, Елизавета Васильевна. – Бибиков отвернулся. – Велите кому-нибудь забрать письма отсюда, или мы их сами сожжем.
И хлопнул дверью.
Из редакции Лиза выскочила, не различая дороги, едва не сбила женщину у входа. Предательство Бибикова засело в груди стальной иглой.
– Да на вас лица нет, милочка! Елизавета Васильевна, я полагаю? Ваша прислуга сказала, что я могу найти вас здесь.
Лиза всмотрелась в пожилое лицо, силясь вспомнить, где видела его раньше.
– Не утруждайтесь, мы не знакомы.
Женщина представилась Марией Покровской, рассказала, под каким она оказалась впечатлением от нашумевшей статьи.
– Без толку это, – Лиза повела плечами. – Эту стену не пробить.
– Рано опускаете руки, милочка! – Покровская погрозила пальцем. – Вы сказали, и вас услышали. Гораздо больше людей, чем вам кажется. Гораздо!
– Равноправки? – догадалась жена поэта.
– Нас называют и так, – Мария усмехнулась. – Всех, кто готов бороться. В первую очередь – с невежеством. Лишь знание – тот свет, способный рассеять вечную тьму этого страшного порока. И я говорю отнюдь не про точные науки и университетские дисциплины, хотя без этого тоже далеко не уедешь. Женщинам не хватает знания, что можно жить по-другому. Дышать свободно, распоряжаться своей судьбой. Вы спросите, кто же их даст, те знания? Ведь простой девушке, забитой тиранией, связанной по рукам и ногам устоями сильных мира сего, его взять попросту неоткуда.
– И кто же?
– Мы с вами, – с назиданием сказала Покровская. – Женщины из благородных домов, наделенные властью и уважением, осознавшие свою силу, лишь у нас есть ресурсы собрать всех вместе. И повести за собой.
– Я не совсем понимаю, что вы имеете ввиду.
– Возможно, вы не в курсе настроений женской части города и не представляете масштабов. Возможно, люди только и ждут, чтобы выйти на улицы. Возможно, их достаточно, чтобы дойти до дворца. Костры гнева уже горят, осталось подкинуть в них совсем немного, и забушует пожар! У вас не найдется, случаем, еще несколько дров?
Лиза вспомнила о сотнях писем. Почесала кожу на запястье, царапая в кровь.
– Вы говорите невероятные вещи.
– Елизавета Васильевна, вы читаете газеты? Суфражистки Англии не стесняются забастовок, не боятся смотреть в лицо патриархату.
Они дошли до конца улицы. Лиза подняла руку, показывая извозчику подать экипаж.
– Я борюсь не с законом, а ради его торжества, – сказала она. – Ваши методы мне чужды, как и всякое позерство. Прощайте.
…Но у самого дома ее ждала еще одна встреча. Лиза быстро признала курносую девчушку, которая медлила не так давно, прежде чем впустить ее в дом Барышевых.
– В глаза хотела ваши лживые взглянуть! – сходу набросилась прислуга. – Это ж какого надо быть низкого достоинства, чтобы человека так оклеветать? Из-за вашего яду честные люди страдают! Господин мне, между прочим, никакого плохого зла не сделал, пальцем не тронул, а вы! Вы! За что вы со мной так?
– Простите великодушно, я не понимаю. – Лиза, забывшись, полоснула ногтями расцарапанное запястье, зашипела от боли.
– Посмотрите на нее, она не понимает! А то, что из-за вас господин Барышев всю прислугу из дома погнал и мужчин замест нас нанял. Чтобы больше не трепались всякие, не чернили имя доброе. А нам-то теперь что?
– Я не знала… – запнулась Лиза, сконфузившись. – Прошу, пройдемте в дом, я дам вам денег на первое время.
– Да подавитесь вы, – бросила курносая. – Совсем с жиру беситесь, а оттого и выдумываете. Чтоб вам пусто было!
Лиза проводила прислугу немигающим взглядом и вернулась домой на ватных ногах. Мысли смешались, голова страшно болела. Хотелось пить, но звать Аксинью сил не осталось. Та не вышла встречать барыню, да и в последние дни старалась реже попадаться на глаза. Сделает работу тихонько и в каморку свою незаметно прошмыгнет, только бы не выдать себя лишним звуком.
Елизавета Васильевна подняла расписную подушку с дивана и крепко прижала к лицу. Почувствовала кожей, как все сильнее намокает ткань.
***
Лакей с посланием прибыл тем ранним утром, когда вся знать Петербурга только возвращается с балов, а прислуга, едва поднявшись, клюёт носом и бьет битки. Вот только семью Павла Андреевича теперь не звали на балы.
Елизавета Васильевна надеялась больше никогда не оказаться в доме у Барышевых, но жена писателя просила приехать в срочном порядке, ибо её хворь развивается и мешкать не будет.
Ещё один лакей, тоже мужчина, проводил Лизу к больной. Пётр Сергеевич, видимо, и впрямь сменил прислугу.
Если бы не сбивчивое дыхание, то сложно было бы понять, что среди огромных подушек на измятых простынях вообще кто-то есть: так ссохлась госпожа Барышева. Ее голос ослаб сильнее обычного, и чтобы услышать хоть слово, приходилось наклоняться едва ли не вплотную к побелевшим губам. Она говорила о Боге и о скорой встрече с ним, и о том, кто будет присяжными на ее суде. А затем попросила помочь ей подняться, и Лиза удивилась, насколько лёгким оказалось тело в ее руках.
Сидя на краю кровати, Барышева повернула железный ключик, торчащий из прикроватного столика. Достала плотную стопку бумаги.
– Я сразу поняла, зачем вы приходили. Зачем искали прислугу. Поняла. А потом и прочитала.
Лиза боялась вздохнуть, чтобы ненароком чего не упустить.
– Он писал им записки. С признаниями, с угрозами. С клятвами любви и с обещаниями покалечить. Писатель, он не скупился на слова. Здесь всё, вот они, здесь.
Барышева трясла руками, записки выпадали из слабых пальцев, сыпались ей на колени, ложились в густой ворс ковра.
– Они несли их мне. Ходили жаловаться мне. Как иначе? Все эти годы они ходили плакаться мне. Но зачастую слишком поздно. Когда ничего не вернёшь.
Барышева делала долгие паузы, натянутая донельзя кожа головы, казалось, лопнет от напряжения. Лиза терпеливо ждала.
– Тогда я давала им денег на дорогу домой. Или на комнату. Хотя бы на первое время. Записывала адреса в домовую книгу, чтобы позже справиться, как устроились. Мужу говорила, сбежали, мол. Он и не искал.
Барышева стала заваливаться назад, и жена поэта придержала ее за спину.
– Я ведь сама все это прошла. В молодости, когда была ему интересна. Все это. Он всегда был… был таким.
Лиза не хотела спрашивать. Ей надоели попытки уйти от ответа. Но измученная болезнью женщина сказала сама:
– И кто бы послушал меня всерьез? Разве может законный супруг насиловать свою жену?
– Сейчас… Сейчас он мучает кого-нибудь?
– Старость берет свое. Петр Сергеевич потерял всякий интерес к дамам ещё пару годков тому.
Курносая девушка могла устроиться гораздо раньше, подумалось Елизавете Васильевне.
– Божий суд, – повторила Барышева. – Скоро мне отвечать. Но сначала… я готова к суду земному. Сама я не могу, но вы поторопитесь. Приведите полицейского, следователя или судью. Кого-то, кому я смогу рассказать. Все эти годы… да, нынче я все расскажу.
Лиза не поменялась лицом. Не позволила себе радость – побоялась, что та в очередной раз сменится горечью.
Спустя час рассказывала об этом разговоре судебному следователю, раскладывала записки с угрозами, написанные почерком Барышева, добавила письма, пришедшие в редакцию от его жертв.
Следователь смотрел на то одним глазом, да нетерпеливо покусывал ус.
– Вы меня слушаете?
– Слушаю, – кивнул. – И слышу слова. И на бумаге тоже лишь слова. А фактов нет. Да и где им взяться, спустя столько лет.
– Да разве этого недостаточно? Вы же сами просили искать свидетелей, вот она, госпожа Барышева, главный свидетель! Ну опросите ее наконец, опросите других девушек, начните уже с чего-нибудь, начните следствие, заклинаю вас!
– Недостаточно оснований, – буркнул следователь и отвернулся, чтобы дама не видела его покрасневшего лица.
– Ах, не хватает? – Лиза топнула ногой. – Да что же вы такое…
Тут ее осенило.
– Вы ведь специально меня отправили вашу работу делать, знали, что никто не захочет жаловаться. А теперь на попятную идете, носом воротите… Эх, вы! А мне вас как честного человека рекомендовали.
– Да если бы я только мог! – не выдержал следователь, кивнул на стол. – Думаете, морочил бы вам сейчас голову? Но Барышев, Петр Сергеевич-то кто таков, вы понимаете?
Лиза молча собирала бумаги.
– Да его сам император не раз приглашал ко двору, книги подписывать! – Следователь услышал себя со стороны, удивился сам себе, насколько трусливо звучат его оправдания. Добавил сухо. – Я могу открыть хоть тысячу дел. Но прокурор ни одно из них не допустит до суда. Так мне сказали.
Лиза посмотрела в молодое лицо с жалостью и огорчением. И вышла из кабинета.
***
Елизавета Васильевна вернулась домой в прескверном расположении духа. Который день она обивала пороги, и в полицию ходила, и к другим следователям напрашивалась, намозолила глаза редакторам столичных газет, все без толку. Её слушали снисходительно, кивали, а после разводили руками. Читать бумаги или опрашивать госпожу Барышеву никто не собирался. Если закон слеп, общество воспевает подлецов как героев.