Аньли равнодушно пожала плечами, не глядя на младшую:
– Младшие сестры ублажают старших сестер и им подчиняются. Таков закон стаи. – Она повернулась к Тин. – Или, пока меня не было, закон изменился?
– Закон остался прежним, сестра, – с кивком ответила Тин. – Мы младше тебя, а значит, исполним все, что ты скажешь. – Она закатала рукав и прокусила кожу на локтевом сгибе.
Биюй с Нуо последовали ее примеру. Когда Ояма приблизился к ним с пипеткой, Нуо скривилась:
– Он воняет бездомной псиной.
– У самурая есть стая, – пробормотал Ояма, дрожащими пальцами капая кровь Первородных в мензурку. – Теперь у самурая есть стая.
– У зверя есть стая, – поправила Аньли. – У самурая есть господин. Или госпожа.
Последняя алая капля повисла на горлышке мензурки снаружи, и Ояма слизнул ее, быстро и воровато, как будто боялся, что его остановят.
У крови не было вкуса.
– У зверя есть стая, – произнес он деревенеющим языком. – У самурая есть госпожа. Ее зовут Старшая Мать.
– Он не из нашей стаи! – прошипела Нуо.
– Сегодня ты так много тревожишься, моя милая. – Тин погладила младшую сестру по волосам, намотала на палец длинную черную прядь, прильнула ртом к белоснежной щеке Нуо, и на алых ее губах осело пятнышко пудры – как пыльца свежесожранной бабочки-капустницы, как первая робкая плесень на перезрелой ягоде вишни. – Не мучь себя… – Тин сложила губы трубочкой и подула Нуо в покрытый испариной и пудрой висок, как бы стараясь ее освежить, но изо рта ее пахнуло сытой духотой лисьей пасти. – Заткнись и залижи нашей старшей сестре Аньли укус на запястье, – она резко оттолкнула Нуо, и в руке ее остался оторванный клок волос, закрученный вокруг пальца черной спиралью.
Аньли, не глядя на младшую сестру, повернула руку прокушенным запястьем наружу. Нуо опустилась на колени и стала зализывать ранку, стараясь задевать ее верхними зубами, чтобы было больнее.
Глава 24
Мы идем по лесу – я и женщина, которая меня предала. Я несу чемоданчик с грязным, проклятым золотом – чтобы отдать его за жизнь ее дочери. Она первая прерывает молчание:
– Таких, как мы, в Китае зовут хулицзин. Ты что-то слышал об этом?
– Мне кто-то рассказывал, но я не помню, кто именно, – мой голос кажется мне чужим, как будто не я, а кто-то, кого я забыл, говорит с этой женщиной. – Лисы-оборотни. Никогда не стареют. Питаются жизненной силой мужчин. Местное суеверие. Сказка.
– Теперь ты тоже в этой сказке, Максим. Я предавала тебя, потому что должна была спасти свою дочь, – она задирает голову и смотрит на полную, в зените, луну. – В обмен на информацию о тебе Юнгер обещал вакцину для Насти. Без этой вакцины она не переживет превращение.
Я говорю ей:
– Врешь.
Но я вижу, что она искренне верит в эту глупую сказку.
– Люди беспомощны, – она все смотрит и смотрит на сияющий диск луны. – Без клыков. Без когтей. Без шерсти. Люди медлительны, потому что ходят на двух ногах. Их бессилие уравновешивается только их злобой. Дикой злобой, которой нет у зверей. Никакому зверю не придет в голову взять в заложники чужого детеныша… Ты идешь слишком медленно. Максим, ты идешь слишком медленно, а времени нет. Дай мне золото. Я пойду первой.
Это так нелепо, что мне хочется обнять ее – наивную, жалкую.
– Ты действительно веришь, что умеешь двигаться быстрее других людей?
– Слово «других» тут лишнее. Я умею двигаться быстрее людей, – она вдруг опускается на четвереньки. – Поставь на землю чемодан и отвернись. Не смотри.
Я делаю, как она просит.
За спиной я слышу короткий, утробный стон. И в ту же секунду ветер приносит знакомый запах. Запах погреба и увядших цветов. Вероятно, где-то рядом в лесу только что умер зверь…
Я выжидаю еще секунд пятнадцать и оборачиваюсь.
Нет ни чемодана, ни женщины.
В темном месиве палых листьев, в осенней грязи, запрокинув острую морду к луне, валяется золотой идол – лисица с двумя хвостами.
Лиза вынула ее из чемодана и оставила мне. Или она просто выпала.
Глава 25
– Вакцина готова? – Старшая Мать переводит тревожный взгляд с ампул на своды грота, как будто видит через толщу камней полную луну. – У нас мало времени! Отвечай!
Он понимает ее по движению губ. Он больше не слышит звуков.
И голоса у него больше нет.
Он говорит в своей голове:
самурай не может ответить
зверь отобрал у самурая слова
Зверю становится болью. Он опускается на четвереньки и выгибается в судорогах, выгибается в потугах, чтобы выпустить зверя, чтобы выпустить боль из куколки прежнего тела.
зверь убивает самурая
испытай вакцину на самурае
Старшая Мать набирает в шприц содержимое ампулы, а он пятится от нее и дрожит, и соски его каменеют, и он чувствует вкус молока и железа на языке.
– Ты боишься? – спрашивает Старшая Мать.
зверь боится
у самурая нет страха
самурай живет, как будто он уже умер
Она вводит ему вакцину за миг до того, как молоко превращается в новую кровь, и глаза его застывают, словно вдруг наполнившись янтарной, вязкой смолой. И он больше не может вдохнуть, но, пока его сердце бьется, он лижет Старшей Матери руку. А потом умирает. Зверь умирает.
А самурай остается.
И он втягивает в легкие воздух, как будто вынырнул со дна ледяного Лисьего озера, и глаза его снова живые и карие.
– Твоя вакцина работает, самурай.
Глава 26
Невидимый колокол монотонно и убаюкивающе гудит на ветру – как будто заботливо отбивает ритм колыбельной для девочки и ее матери, которые стоят, обнявшись, на мине.
Я смотрю на девочку. К запястью Насти привязана веревка, другой ее конец – в левой руке у майора Бойко.
Я смотрю на Бойко. В правой руке его пистолет. У ног – раскрытый чемодан. Он смотрит на грязное золото и скалится, как собака, откопавшая сладкую падаль и охраняющая ее от посягательств других членов стаи.
Я смотрю на Лизу. Она голая. Смятое платье валяется на земле, как сброшенный кокон. Босой ногой она мягко прижимает к темно-зеленой мине дрожащие детские стопы – чтобы Настя нечаянно не отпустила вжатый взрыватель.
– Ты не подумай, Кронин. Я ж не ты, меня ведьмы не возбуждают, – он наконец отрывается от своей добычи и переводит на меня и взгляд, и дуло ТТ. – Она разделась, чтоб я видел, что она безоружна. И ты давай, отсегни кобуру. Брось сюда. Теперь вторую пушку, я ж тебя знаю. Гимнастерку задери. Вертанись! И чтоб без глупостей. Мина разгрузочного действия. Если дерну за веревочку…
– Знаю.
– Если дерну за веревочку – сдохнут обе. Теперь руки за голову.
Я выполняю все, что он говорит. Чугунный колокол отбивает ритм колыбельной, которую я как будто знал, но забыл. Настя всхлипывает, и Лиза принимается тихонько ей напевать:
Баю-бай, засыпай, детка,
Я с тобой посижу.
Если ты не уснешь, монетку
В руку тебе вложу.
– А ну заткнись! – рявкает Бойко. – Здесь не все, – он кивает на чемодан. – Я жду.
– Отпусти их, и я отдам все.
Он смеется – отрывисто и хрипло, как будто лает:
– Ты будешь мне условия ставить, гнида?
Он натягивает веревку.
– Максим… Отдай ему… – шепчет Лиза.
Я очень медленно приближаюсь к майору и кладу в распахнутый чемодан лисицу-идола. Он смотрит на нее, потом на меня. И снова скалится.
– Давай последнюю.
– Что последнюю?
– Золотую лисицу, чо. Их было три. Одна в чемодане. Другую ты положил. Гони теперь третью. За дурака меня держишь?
Я молчу. Я осторожно смотрю на Лизу. Пытаюсь понять, где третий золотой идол. А она тихонько поет:
Баю-бай, не кричи, не плачь,
В доме открыта дверь.
Спи, скорей засыпай, иначе
В дом явится зверь.
– За дурака я тебя, майор, не держу…
Я закрываю глаза и не думаю ни о чем, позволяю тьме сложить слова колыбельной в мозаику других смыслов. В колыбельной всегда есть другие смыслы…
Баю-бай, придет на порог,
Обернется бурой лисой.
Если ты не уснешь в срок,
Заманит тебя в свой сон.
…В колыбельной всегда есть угроза. Предупреждение. О чем она меня пытается предупредить? Не кричи, не плачь… Не делай резких движений. Усыпи бдительность. Открыта дверь. В дом явится зверь… К нам кто-то придет. Кто-то, кого не ждут. Если ты не уснешь в срок… Кто-то придет. Моя задача – потянуть время.
– …Ты не дурак. Ты, майор, подлец.
– А ты мне даже нравишься, Кронин. Совсем меня не боишься. Совсем не боишься смерти. Ты ж сам понимаешь. Не могу я тебя… такого… у себя за спиной оставить. А вот девок твоих, перевертышей, как обещал, отпущу. Все по-честному будет. Давай сюда идола. А то я за веревочку дерну.
– Перевертыш тут только один, майор. Это ты… – говорю безмятежно.
Он смотрит на меня завороженно. Как тигр на дрессировщика, сующего голову в его раскрытую пасть. Нет лучшего способа усмирить взбешенного хищника, чем безмятежность. Если ты безоружен и при этом спокоен – значит, сила на твоей стороне. Зверь не станет нападать, пока не выяснит, в чем твоя сила.
– …Говорят, ты не всегда таким был. Но теперь… – я ловлю его взгляд. – Ты украл у своих. Ты предал своих. Ты убил своих. Ты поставил на мину ребенка и женщину. Ты больше не человек.
Баю-бай, у лисы в норе
Столько веселых игр.
Но ты не играй, засыпай скорей,
Иначе явится тигр.
Он по-прежнему на меня смотрит, и я вдруг понимаю, что, пока я говорю размеренно и спокойно, низким голосом – с хищниками нужно говорить низким голосом, – и пока я сам смотрю на него, и пока она поет колыбельную, он не в силах отвести взгляд. Он находится в моей власти.