анет как раньше…
Она отодвинулась от него. Лена. Такое нежное имя. Такое светлое. Должно подходить блондинке. Его блондинке. Его жене.
Она засмеялась – звонко и высоко, а он сказал:
– Ты смеешься не как другие. Не когда тебе весело, а когда ты напугана или зла.
Она ответила:
– Просто это вообще не смех. Лисица издает такие звуки, когда чует угрозу. Она так защищается.
– Тебе нужно от меня защищаться?
– Ты отдал мне свое семя, а теперь рассказываешь, как тоскуешь по другой женщине. Конечно, мне нужно от тебя защищаться.
– Не нужно, Лиза…
Он посмотрел ей в глаза, и она почувствовала, как губы – не эти, которые она до боли сжимает, а те, что спрятаны, – снова раскрываются для него.
– …Я не нашел жену. А нашел – тебя. И Настю. И ничего не стало как раньше, но все же… Теперь я снова живой. Понимаешь, Лиза? Живой!
Когда ее губы опять набухли и стали скользкими, когда голодная пасть начала раскрываться снова, она сказала – против собственной воли, только чтобы заткнуть эту пасть:
– Ты все еще хочешь найти жену?
Он отвернулся.
– Какая разница, раз это невозможно.
– Возможно.
Он поднял на Лизу изумленный, но полный надежды взгляд – и голодная пасть внутри нее тут же захлопнулась, тоскливо и больно, будто прокусив зубами кишки.
– Когда я просила тебя спасти мою дочь, я обещала сделать для тебя что угодно. Поэтому я…
– Ты знаешь, где она?!
Он вскочил – высокий, голый, сильный, нелепый. Засохшая кровь под носом. Засохшая слизь, ее и его, на мошонке. Знак ван в пушистой поросли на груди. Клеймо хозяина стада на породистом вожаке.
– Где моя Лена? – повторил он громко и требовательно. Как будто он – хозяин, а она его дрессированный зверь. Возможно, так и есть? Она опять засмеялась. И сказала сквозь смех:
– Я знаю, где моя мать, Аньли. Она была пленницей в «Отряде-512». И знаю, где японец, который истязал мою мать, а потом полюбил. Наверняка они что-то расскажут про твою Лену.
Она специально выделила голосом слово «твою» – подчеркивая обиду и почему-то надеясь, что он это слово возьмет обратно, оспорит, – но он только кивнул и стал одеваться.
– Где я могу их найти, Аньли и японца?
– В убежище, которое оказалось капканом.
– Прекрати говорить загадками.
– Ты прав. В этой сказке слишком много загадок. Я скажу как есть. Моя мать Аньли – лисица-оборотень, хулицзин, старейшина клана. Сейчас она в плену у своих сестер, тоже хулицзин. И японец там же. Я могу тебя отвести.
– Твоя мать в плену у хули знает кого, а ты ничего не предпринимала?
– Мы не близки. То, что Настя чуть не погибла… это из-за нее. Весь наш род был проклят по вине моей матери.
– Снова сказки… – Кронин пристально посмотрел ей в глаза. – Но ты в них и правда веришь.
Он сунул за пояс револьвер и поправил кобуру с «вальтером». Лиза устало покачала головой:
– Против моей семейки огнестрел не поможет. Только древнее оружие. Такое же, как они сами.
Глава 3
– Мы идем к Аньли? – Ояма слепо вглядывался во тьму. Младшая из сестер вела японца по неосвещенным катакомбам Грота Посвященных за руку, как ребенка. Он был так жалок, что Нуо почувствовала желание. Пожалуй, сестры были не так уж неправы, когда хотели с ним лечь. Пожалуй, ей не следует быть такой гордой. Да, после казни она тоже возьмет у него немного ци, как они.
Ояма делал маленькие, неуверенные шажки, а цепи, сковывавшие его запястья и щиколотки, звенели, как те медные погремушки, что Нуо подвешивала над люлькой своего малыша тридцать лет назад. Он был чистокровным – ее детеныш, ее первенец, ее маленький перевертыш. Он родился спустя два месяца после того, как старшая сестрица Аньли произвела на свет свою полукровку. Они играли вместе, полукровка и ее сын, двоюродные брат и сестра. А потом им исполнилось семь, сначала ей, а потом ему. Полукровка пережила превращение, а он нет – из-за проклятия, которое Аньли навлекла на их род. Несправедливо. Мастер Чжао всегда был несправедлив. Аньли была его любимицей, и даже в гневе, даже проклиная ее, он пощадил дитя в ее чреве, а других детей – нет. «Ребенок, которого ты носишь под сердцем, станет последним, кто сможет пережить превращение» – так мастер Чжао сказал Аньли.
Теперь все изменится. У них снова будут детеныши. У них будет вакцина.
– Мы чтим традиции, Ояма-сан, – сказала Нуо. – По традиции за предательство полагается наказание. Сестрица Аньли предала нас. Она помогла чужаку пробраться в Грот Посвященных и отдала ему вакцину, которую ты для нас сделал. Она будет сурово наказана. А ты будешь на это смотреть.
Нуо ввела японца в Нижнюю Пещеру, и он на несколько секунд зажмурился от света факелов, закрепленных в нишах каменных стен и вокруг горячего источника. Беспомощный и слабый. Не приспособленный ни к свету, ни к темноте. Она снова ощутила желание. Или просто предвкушение хищника, идущего по следу раненой жертвы.
Сестрицы Биюй и Тин, с высокими прическами, в вышитых жемчугами шелковых платьях – старшая в красном, средняя в желтом, – небрежно кивнули младшей. Какого черта они сказали, чтобы она пришла в обычном халате – а сами нарядились для казни?! К чему это унижение на каждом шагу?..
Сестрица Аньли, раздетая донага, стояла на коленях в бамбуковой клетке, помещенной на возвышении в центре пещеры. Она скосила глаза на вошедших через решетку, но повернуться к ним не смогла: мешала шейная колодка с шипами, в которой была закреплена голова.
Ояма смотрел на Аньли слезящимися глазами: то ли никак не мог привыкнуть к яркому свету, то ли и правда плакал, видя свою хозяйку такой бессильной и жалкой. Как бы то ни было, Нуо это возбуждало. Она почувствовала, что между ног стало скользко и жарко – как будто зверь в ее животе приоткрыл пасть и пустил горячие слюни.
– Это ли-цзя, традиционное китайское приспособление для пыток и казни, – Нуо кивнула на бамбуковую клетку. – Ты не знаком с ним, Ояма-сан? Дно опускается постепенно – до тех пор, пока приговоренный не повисает с зажатой колодкой шеей. Смерть наступит от удушения.
– Но это скучно, – Биюй, средняя из сестер, капризно надула алые губы. – Мне больше нравится казнь змеей, – она отстегнула от пояса черный бархатный мешочек; он шипел и подрагивал. – Это казнь специально для женщин. Молоко заливают в лоно, и змея заползает туда, чтобы им полакомиться… Принеси-ка нам кувшин молока, младшая сестра.
Нуо поклонилась и пошла к выходу.
– Ты всегда здесь будешь на побегушках, – спокойно сказала Аньли ей в спину. – Ты для них прислуга.
Нуо взяла кувшин и направилась к заячьей норе: еще неделю назад она приметила там запах нового выводка. Она сделала переход и зашла в нору. Самка как раз кормила. Увидев лису, она тоненько заныла, поднялась и попыталась пробраться к выходу, но на ней висели присосавшиеся зайчата; она была слишком грузной, медлительной. Нуо перегрызла ей глотку, вытащила из норы и после обратного перехода сцедила в кувшин остывающее молоко из ее сосков.
Нужно будет вернуться сюда до ночи, придушить и сожрать зайчат. Ей было жаль детенышей, но без матери им в любом случае не выжить. Если их не сожрет она, это сделает кто-то другой.
Когда Нуо вернулась в Нижнюю Пещеру, Аньли уже подготовили к казни змеей: ее голые ноги были раздвинуты и зажаты в капканы. Напротив клетки стояли Биюй и Тин, в руках Биюй держала охотничий нож. Аньли улыбалась и казалась очень спокойной. Японец смотрел на нее неотрывно, как преданная собака, – и по-собачьи же, часто-часто, дышал. На всю пещеру от него воняло любовью и страхом.
Нуо с поклоном протянула сестрам кувшин.
– А, молоко… – рассеянно бросила Тин. – Уже не надо. Мы со средней сестрой передумали. Аньли не заслуживает казни змеей. Она заслуживает казнь кровью. Кровь решает все, – Тин выплеснула молоко на каменный пол и вернула Нуо кувшин. – Помой его в источнике, милая.
– И руки заодно вымой, – поморщилась средняя. – Они у тебя все в заячьей крови, молоке и моче. Ой, и халат испачкан. Как хорошо, Нуо, что ты не надела красивое платье – а то и его бы заляпала.
Нуо почувствовала, как кровь прилила к лицу. Кровь решает все. Она стиснула кувшин липкими от молока и крови пальцами и погрузила его в пузырящуюся, обжигающую воду источника.
– Ты зря позволяешь им себя унижать, Нуо, – сказала Аньли.
– Нуо чтит традиции стаи, – возразила Тин. – Младшие ублажают старших. Мы все чтим традиции. – Она повернулась к средней сестре. – Ублажи-ка нашу старшую, дорогая.
Биюй поклонилась Тин, потом развернулась к клетке, поклонилась Аньли – и, резко просунув между бамбуковых прутьев руку с ножом, вонзила лезвие сестре в живот по самую рукоять. Аньли оскалилась и издала такой же тонкий, ноющий звук, как та кормящая зайчиха, которую Нуо напрасно убила.
– Чего стоишь? Подставляй кувшин, младшая, – скомандовала Биюй.
Нуо просунула дрожащую руку с кувшином через решетку и прислонила к ране Аньли; в кувшин закапала кровь. Она ожидала, что страдания отступницы доставят ей удовольствие, но вместо этого почувствовала ноющую боль в животе. Глаза Аньли порыжели и застыли в мучительной потуге начатого, но незавершенного перехода, и Нуо отвела взгляд, чтобы самой не опозориться, не совершить бесконтрольный и неуместный сейчас переход.
– Нам всем сейчас тяжело, – с наигранным сожалением вздохнула Тин. – Ведь мы чувствуем боль нашей старшей сестры через нашу общую кровь. Но что поделаешь. Предательство должно быть наказано. Разве что… – она повернулась к японцу, – …ты снова сделаешь для нас вакцину взамен украденной. И много. Нам нужно много.
– Отпустите ее, и я сделаю что угодно! – хрипло сказал японец.
– Так не пойдет, Ояма-сан. Сначала ты даешь нам вакцину – потом мы даем ей свободу.
– Но на изготовление вакцины нужно время! Она столько не выдержит!
– Она выдержит. Такие, как мы и она, способны вытерпеть многое – и умеют терпеть очень долго, тебе ли не знать? Она умрет от потери крови, только если мы не будем давать ее ране зажить. Но мы будем, – она кивнула Биюй.