– Вот, начальник.
Пика порылся в сумке рукой в кольчужной перчатке и протянул начальнику чистый белый листок.
Аристов взял его и, давясь улыбкой, сделал вид, что читает:
– «Пункт первый. Приказано принять в отряд Советской гвардии бандитское Братство Камышовых Котов в полном составе. Пункт второй. После этого направиться в населенный пункт Лисьи Броды…». Вот, видите? Ознакомьтесь сами, товарищ Кожекин, – полковник протянул ему лист.
Кожекин уставился в пустой белый лист, шевеля губами:
– Так точно, вижу, товарищ полковник.
Аристов забрал у него бумагу, чиркнул спичкой и подпалил с краю.
– А это… зачем? – спросил майор Кожекин потерянно.
– Так там же приписка еще была, в приказе. В самом низу. «После прочтения – сжечь».
Полковник Аристов свесил руку с горящим листком за борт «виллиса» и разжал пальцы. Оранжевое пламя, извиваясь, проползло по обочине и издохло, охряной бледной кляксой вознеслось в рассветное небо.
Глава 10
Он добрался до города на рассвете. Проходя мимо дома Аглаи, на всякий случай, без особой надежды, решил постучать – вдруг откроет. В последние дни Аглая доктора к себе не пускала, в лазарете не появлялась и вообще вела себя так, будто он ей враг, так что он из гордости оставил попытки ее навестить: он, в конце концов, не мальчик на побегушках, человек пожилой, и всегда к ней относился как к дочери, с вниманием и по-доброму, а что сделалась она спесивой и неблагодарной, так это яблочко, как говорится, от яблони – таков был и генерал… Но сейчас, промозглым этим осенним утром, после тех унижений, что постигли его ночью на корабле барона фон Юнгера, Иржи Новаку сделалось так тоскливо, что мучительно захотелось с кем-то живым перемолвиться словом; все же с Глашей были они не чужие…
Он помялся немного на пороге и постучал – дверь неожиданно подалась. Доктор Новак нахмурился: не просто открыта, а похоже, что выломана. Торопливо прошаркал в гостиную: Аглая стояла у мольберта в разорванном платье, и кожа у нее на спине и шее была в кровь исцарапана.
– Аглаюшка!..
Она обернулась к нему: блестящее, в испарине все, лицо. Чернющие круги вокруг глаз. Зрачки с булавочную головку. В руке она держала тонкую кисть, сочившуюся на дощатый пол черной тушью. А на холсте позади нее черной и алой тушью, искусными штрихами, мазками была выполнена картина: горит очаг, на кан наброшены звериные шкуры, на этих шкурах молодой китаец с искаженным лицом душит красавицу-китаянку; оба обнажены. У китаянки между грудей – черная жемчужина на цепочке. Она умирает: рот кривится, глаза закатились.
– Глашенька, что стряслось?!
Она закатила глаза – как китаянка на ее жуткой картине. Он вдруг заметил, что то, что он принял сначала за узор на звериных шкурах, на самом деле – столбцы змеящихся иероглифов. Он разобрал начало: «Рассказывают, что лазутчица императора…».
– Ты разве умеешь писать по-китайски, Глаша?..
Она улыбнулась и, уставившись на него пустыми белками, сказала:
– Меня зовут Сифэн, лекарь. Хочешь знать, как я умерла? Рассказывают…
…что лазутчица императора Цинь именем Сифэн, будучи умна и собой прекрасна, отыскала даоса именем Чжао в его тайном укрытии, но была разоблачена учеником даоса именем Лама. Ученик сей любил Сифэн, но, узнав, что она подослана императором, задушил ее, ибо учителя любил еще больше.
Рассказывают, что великий мастер Чжао тоже любил Сифэн, однако, как истинный даос, не проливал свое семя.
Еще рассказывают, что Сифэн, умирая, шепнула Ламе, что вернется за ним с того света и все повторится снова.
Рассказывают также, что мастер Чжао явился в укрытие поздно ночью, когда душа предательницы уже отлетела, и сокрушался, что Лама ее убил, и впал в гнев, и воскликнул: «Ты так ничему и не научился! Нельзя растоптать прекрасный цветок лишь потому, что он растет в саду твоего врага».
Рассказывают, что мастер Чжао прогнал от себя ученика навсегда, и тот оставил путь дао и ходит дорогами тигра.
Глава 11
Всю ночь он не мог заснуть, и только под утро его замотало в скомканную и липкую, как пропитанная гноем марлевая повязка, дрему. Ему снился суд, и он знал, что это военный трибунал, но присутствовали там почему-то и Танька, и капитан Деев, и покойная его мама. Обвинитель, с лохматой, густой бородой, в генеральской форме и с охотничьим рогом в руке, задавал ему раздраженно вопросы:
– Лейтенант Горелик, как вы оказались в проклятом месте?
– Там была дислокация нашей десантной роты, – ответил он.
– Это не оправдание! – взревел обвинитель и протяжно, пронзительно затрубил в рог. – Лисьи Броды – проклятое, лихое, гиблое место! Там находиться хорошему человеку запрещено! Там в человеке рождается зверь, чудовище! Вы видели зверя, лейтенант Горелик?
Он ответил:
– Так точно.
– В ком вы встретили зверя?
– В товарище Дееве… В товарище Бойко… В товарище Родине… В японцах… В китайцах… В русских… В капитане СМЕРШ Шутове…
Бородатый снова протрубил в рог.
– А сам-то ты, лейтенант, не зверь? Ты город врагу отдал! Ты женщину опозорил! – бородатый подвел к нему Таньку, задрал на ней сарафан и начал гладить ей живот пятерней.
– У меня белье чистое, – заунывно заныла Танька. – У меня гостей второй месяц уже как нет… У меня будет ребеночек… Мне страшно… Страшно! Этот суд страшный!..
Он проснулся со стоном и весь в поту. Сегодня будут гвардейцы. Сегодня его, может быть, арестуют. А Танька так и останется в лихом, гиблом месте, с позором. Рассвет еще занимался, значит, проспал он совсем недолго. Со дна ящика, служившего ему комодом, Горелик вытащил парадную форму, торопливо на себя натянул, выскочил в пепельные, с сукровичными прожилками, предрассветные сумерки и побежал через площадь.
Танька, простоволосая, возилась с ведрами во дворе. Увидела его за забором, сначала обрадовалась, потом испугалась, тихонько выдохнула:
– Нельзя тебе сюда, Славка…
Он нашарил рукой крючок, распахнул калитку, вошел:
– Сегодня можно. Надень красивое платье. Есть у тебя белое платье? Надень и идем со мной.
Она прикрыла ладонью рот, как будто боялась, что оттуда непокорной, неверной птичкой вылетит ее счастье, вбежала в дом, вернулась в белом платке и платье. За ней во двор выскочила Марфа с опухшим от слез лицом.
– А ну вернись, шалава позорная! Не срами вдовий дом! Мы теперь вдвоем с тобой вдовы!
Горелик взял Таньку за руку, и, хихикая, как нашкодившие дети, они выскочили за калитку и побежали, хрустя еловыми ветками, которыми выложена была дорога от староверских домов до самого кладбища.
– Это чтобы покойники себе искололи пятки, если решат вернуться, – задыхаясь на бегу, счастливо сказала Танька. – Славка, знаешь, у меня белье чистое… уже второй месяц.
Он ответил:
– Я знаю.
Отец Арсений не спал, возился с какими-то железяками во дворе церкви.
– Обвенчайте нас, батюшка!
Когда шел назад в штаб, увидел, как выползает на дорогу из-за сопки Черной Лисы колонна грузовиков; издалека казались они стайкой жуков, копошившихся в рыжей пыли.
А на площади перед штабом подскочил к нему Шутов – на себя не похожий, всклокоченный – и прямо при всех ребятах давай орать:
– Лейтенант! Объявляйте боевую тревогу! Надо срочно перекрыть мост! Лисьи Броды будут атакованы превосходящими силами противника!
Голос смершевца от волненья дрожал. Вот ведь как ему, гниде, страшно. Избегая смотреть капитану в глаза – что-то очень неправильное случилось вчера, когда они встретились взглядами, – Горелик сказал:
– Может быть, для вас, капитан СМЕРШ Шутов, Советская гвардия и противник. А для нас, десантников, это – наши.
– Там не наши. Там банда. Там чудовище. Враг!
Смершевец вдруг показался лейтенанту каким-то совсем безумным; он как будто искренне верил в свои слова. Тарасевич, стоявший за спиной Шутова, покрутил рукой у виска, но в глазах его Горелик заметил сомнение.
– Я товарищу Шутову верю, – сообщил Овчаренко.
– А тебя, рядовой, кто спрашивал?! – озверел лейтенант.
– Лейтенант! – Шутов попытался заглянуть лейтенанту в глаза, беспомощно обернулся к остальным. – У меня есть информация. Секретные данные. Я могу… Я мог бы вас всех заставить. Но мне не хочется уподобляться… Вы должны мне сейчас поверить. Если мы не перекроем подступы к городу, он будет уничтожен. Время дорого. – Он снова повернулся к Горелику. – Ты командир. Решай.
Вдруг вспомнился утренний сон. Страшный суд. Бородатый генерал с рогом.
сам-то ты, лейтенант, не зверь? ты город врагу отдал
– Капитан, ну ты сволочь… – Горелик взглянул Шутову прямо в глаза и увидел в них отчаянную надежду. – Такая сволочь, капитан… – Обернулся к ребятам, гаркнул: – Боевая!.. тревога!
Лейтенант поставил у моста семерых, плюс еще Тарасевич со снайперской винтовкой, плюс ручной пулемет… Если это враги – ребята задержат их ненадолго. Ну а если свои – можно сразу быстренько сдать назад, мол, приветствуем вас, товарищи, с распростертыми, просто бдим.
Смершевец Шутов молча стоял у выезда на мост, напряженно вслушиваясь в нарастающий гул моторов. Наконец показалась мрачная морда «студебеккера» с советской армейской маркировкой, за ним «виллис», и Горелик выдохнул с облегчением и со злостью:
– Капитан, я же говорил, это наши!
Шутов, молча и как будто его не слыша, впился взглядом в «виллис» и грузовик, остановившиеся по ту сторону моста. Через несколько секунд из кузова «студебеккера» выпрыгнули китайцы, обвешанные винтовками, с алыми прядками в бородах.
– Это что за… – начал Горелик, но на полуслове умолк. Из «виллиса» вышел седой человек в дорогом костюме и ступил на мост.
– Никто, кроме меня, к этому человеку не подходит, – тихо произнес Шутов. – Если все-таки окажетесь рядом – в глаза ему смотреть запрещается.
Человек в костюме уверенной походкой прошел по мосту, остановился ровно на середине и, глядя прямо на Шутова, прокричал: