– Ты ж сам знаешь, Цыпа. Приказ есть приказ.
– Эт-та что за хрен?! – сержант Цыпкин вскочил и сдернул с плеча автомат.
По мосту, шатаясь и подхихикивая, плелся всклокоченный, явно нетрезвый старик. Поравнявшись со щитом, он уцепился за деревянную ножку, запрокинул голову, вытряс в рот последнюю каплю из маленького флакона, отбросил его в канаву – и спустился с моста на берег. Заорал дурным голосом:
– Свободен! Свободен!
– Вот народ наш русский… Хоть в Сибири, а хоть в Китае, спивается все равно, – раздумчиво заметил Киреев, сдергивая с плеча автомат и выходя из укрытия.
– А ну стой! Р-руки! – рявкнул алкашу Цыпа.
Тот поднял дрожащие стариковские руки.
– Да я свой, ребята… Я же врач… Доктор…
– Назад, доктор! – скомандовал Киреев. – У нас приказ. Из города никто не уходит.
– Как же я могу… – алкаш затрясся и сделал неуверенный шажок от моста. – Ведь я не могу… Назад не могу…
Киреев и Цыпа синхронно навели на него стволы.
– А ну назад! – взревел Цыпа. – Считаю до трех и стреляю! Р-раз!
Старик закрыл лицо руками и грохнулся на колени, вздрагивая всем телом. Он, похоже, рыдал. Сержант Цыпкин выпустил короткую очередь – не по нему, а рядом, жаль было алкаша.
– …Два! На счет «три» стреляю на поражение!..
Алкаш отнял руки от заплаканного лица, поднялся и пошагал по мосту обратно.
Глава 15
Лейтенант Горелик вышел из штаба хмурясь. Тарасевич вот уже час как пропал со связи, он направил к блокпосту подкрепление, четверых, с ними Кронина – но и те куда-то запропастились.
Во дворе под транспарантом «Смерть врагам советской Маньчжурии» рядовой Овчаренко выдавал оружие последним городским ополченцам, двум бородачам-староверам, они сосредоточенно расписывались в тетрадке. За их спинами, весь в грязи и расхристанный, маячил зачем-то Новак, а увидев Горелика, сразу к нему подскочил:
– Мне сказали, вы тут теперь командир!.. Я имею сообщить командиру очень важные сведения!
– Что у вас? Только быстро, доктор.
– Видите ли, лейтенант. До сих пор я полагал, что из города, то есть из зоны проклятия, можно выйти, если пересечь границу, рубеж, – доктор Новак нарисовал пальцем в воздухе круг. – Я был уверен, что достаточное количество эликсира… Но неважно, неважно… Я ошибся. Мастер Чжао гораздо хитрее. Смерть, только смерть!..
– Доктор, что вы несете?!
– …Смерть – вот выход наружу! Для всех для нас! Раньше я считал, что проклятие касается только меня. Непростительная наивность. Все, решительно все, кто попал сюда, обречены остаться в этом месте навечно. Это как бы ад, но ад на земле, вы следите за моей мыслью? Но… – доктор многозначительно воздел палец вверх, – мертвые могут выйти. Им позволено! Парадокс…
– Да вы спирту, что ли, объелись? – догадался Горелик. – Нашли время, тоже… Рядовой! – он сделал жест одному из бойцов: уведи, мол, отсюда пьяного. Тот подошел к Новаку, попытался ухватить его под руку, но доктор с неожиданной для пьяного прытью отбежал на несколько шагов, выхватил из кармана пистолет и, направив ствол на рядового, продолжил:
– Нет-нет-нет. Так дело у нас не пойдет!.. Мой долг – сообщить, разъяснить… Ваш долг – выслушать, принять меры…
– Ну-ка… доктор… верни-ка цацку, – вкрадчиво сказал лейтенант и медленно протянул к пистолету руку.
Новак резко направил на него дуло. Горелик отступил и руку отдернул. Краем глаза заметил, как с бревенчатой лавки за спиной доктора поднимается Пашка.
– …Нет и нет. Ваш долг – выслушать. Тогда никакого убийства. Вас убивать – не мой долг. Это вы уже сами. Мне это неприятно. Мне и так уже товарища вашего пришлось из города выпустить – то есть, читай, убить. Это было мне крайне неприятно. Особенно когда ваш товарищ…
– Какой… товарищ? – глухо спросил Горелик.
Доктор Новак нахмурился, припоминая.
– М-м… Тарасевич. Большой такой. Снайпер. Хохол. Похож на медведя. Но вежливый. «Спасибочки» мне сказал. Неприятно. Но он мешал выйти. Не пускал на мост. Пришлось убить. И все равно я не вышел. Очень расстроился, очень. Обратно шел, подумал: зря убил человека. Он мне «спасибочки», а я его в спину. Все зря, зря! И Аглаю зря отдал убийцам… Но потом я понял – все правильно. Неприятно, но правильно. Все прокляты. Смерть – путь наружу. Причем единственный. Мертвые могут выйти. Которые умрут – те освободятся. Которые живые – те тут останутся, навсегда. Поняли меня, лейтенант? Жду ответа.
– Вас понял, – тихо сказал Горелик, глядя, как Пашка подбирается сзади к Новаку.
– Хорошо. Хорошо. Тогда я могу идти.
Доктор Новак упер дуло себе под челюсть, но выстрелить не успел. Овчаренко прыгнул на него со спины, сшиб наземь, выбил из руки пистолет.
– Где Аглая? Что ты сделал с Аглаей?!
– Она дома! С бароном, с Ламой! С ней будет все хорошо! Они убьют ее! Они ее выпустят! А вот вы не имеете права! – доктор Новак бешено засучил ногами, пытаясь сбросить оседлавшего его Пашку. – Я должен идти! Идти!.. Ваш долг – помочь, не мешать!
– Щас мы тебе поможем, чертов ты псих… – Лейтенант Горелик коротко ударил брыкающегося Новака ногой в ухо, выдернул свой ремень и принялся скручивать доктору за спиной руки.
Он как раз поднялся, когда на площадь, визгнув шинами, вырулил «виллис». На водительском месте – Кронин. Водитель – рядом, убитый. Сзади – раненый рядовой и оскаленный, возбужденно раздувающий ноздри сапер Ерошкин. И по этому его выражению, которое появлялось только во время боя, по отсутствию в глазах Ерошкина всегдашней тоски и скорби, лейтенант узнал, что случилось, еще прежде, чем это произнес Кронин:
– Они вошли в город!
– Артемов! Со штабом связь мне дай срочно! – Горелик толчком распахнул дверь, ворвался в радиоточку и тут же споткнулся о провод, тонкой черной гадюкой тянувшийся по полу от разбитой, искореженной армейской радиостанции РБМ к телефонной трубке.
Старшина Артемов лежал на спине в алой луже с перерезанным горлом; из надреза, всохшая в сгустки свернувшейся крови, торчала монета.
«К чему монета?» – успел подумать Горелик, прежде чем услышал за спиной короткий щелчок предохранителя, а затем выстрел.
Боли не было. Кто бы ни притаился у него за спиной у двери, он был мазилой и не попал. С такого-то расстояния! Лейтенант рванул из кобуры пистолет и с изумлением заметил, как расползается по гимнастерке на животе, огибая в ткани дыру, багровое, теплое. Но не попал ведь! Ему ведь даже не больно. Он обернулся и навел пистолет на стоявшего у двери невысокого, щуплого человека в заломленной набок кепке и почему-то в единственной кольчужной перчатке. Тот тоже целился в него, сжимая ТТ своей железной рукой.
В этот момент с опозданием пришла боль. Горелик выронил пистолет и стал медленно оседать – как будто кто-то невидимый, но значительно более сильный, чем он, навалился ему на плечи и придавил к полу.
Человек в железной перчатке выстрелил снова.
И тогда из валявшейся на полу поломанной черной трубки раздался голос, не мужской и не женский, древний, принадлежавший не человеку, но той же твари, что так больно давила Горелику на живот и на грудь:
– У тебя будет сын, но ты его не увидишь. Загадай, каким именем его назовут.
Он подумал, что сына назвать нужно Ваней. Потому что Ваней звали его отца, которого он тоже не видел, видел только на фотографиях. Он хотел объяснить это черной трубке, но не смог, а только выдохнул имя и больше уже не вдохнул.
А потом эта черная трубка стала огромной, стала просто тьмой и его поглотила, и во тьме он почувствовал прикосновение металла к губам. И рука в железной перчатке протолкнула монету ему за щеку. И убивший его человек произнес:
– Начальник велел платить мертвым.
Глава 16
Автоматные очереди, лай пулемета, древесная щепа, осколки камней, визгливое тявканье пуль, и фонтанчики крови и пыли, и крики живых, и безмолвие мертвых. В основном эти мертвые – наши. Среди павших есть и китайские братцы «коты», но наших убито гораздо больше. Тарасевич убит. Артемов убит. Горелик убит. Где Пашка, мне неизвестно.
А ведь есть еще в армии Аристова и красноармейцы, просто он их пока почему-то не выпускает. Мы проигрываем. Мы уже проиграли. Мой расчет оказался неверен: полковник не устает управлять всеми куклами разом. Он и раньше был сильнее меня, а за годы, что я прожил вообще без чудес, он выучил новые и усовершенствовал старые.
И, высовываясь из-за обшарпанной стены лазарета, выпуская в дыму почти что вслепую короткие очереди из ППШ, я невольно про себя повторяю: полковник Аристов великолепен. Он достиг совершенства. Вот уже три часа он дергает марионеток за ниточки, он держит целую армию.
Что могу я противопоставить на поле боя такому учителю? Я плохой ученик. Мне никогда с ним не справиться. Я пытаюсь выдергивать, вырывать у полковника бесплотные нити, которыми он связал пустоглазых китайцев. Я смотрю в их пустые глаза и пытаюсь отнять у полковника их душонки, их воли. Я пытаюсь подчинить их себе – и я даже преуспеваю, но я беру их по одному, и я больше одного не удерживаю. Это медленно и тяжело. Быстрее и проще стрелять в них.
И я стреляю. Хотя и вижу, что победить невозможно, перевес на их стороне. Я просто делаю то, на что натаскивал меня мой учитель полковник Аристов. Я делаю то, что написано в японском кодексе чести «Путь самурая», который Аристов заставил меня выучить наизусть…
Ты не знаешь, что случится с тобой в следующее мгновенье. Победа и поражение часто зависят от мимолетных обстоятельств. Идти к цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен на поражение. В любом случае избежать позора нетрудно – для этого достаточно умереть.
…В следующее мгновенье я вижу ее.
Она идет под пулями через площадь – так, как будто не помнит, что убила в себе свое чудо, что теперь она просто обычный, уязвимый, ничтожный, одним маленьким кусочком свинца изничтожаемый человек.