– …Неучтенная штабная карта с неизвестным маршрутом! Фашистский шпионский фотоаппарат! Записи личным шифром! Золото! – Шутов сунул замполиту Родину в лицо тетрадь и китайского идола. – У советского офицера! В личном тайнике! Золото!
Замполит вжал голову в плечи и зажмурился, как кот, которого ткнули носом в тот угол, где он нагадил. Он действительно чувствовал себя виноватым. Да, он тонким своим чутьем давно чуял, что Деев – враг, но что дело настолько серьезное, не догадывался.
– Деев ваш – вражеский агент и шпион, – процедил сквозь зубы капитан СМЕРШ.
– Я неоднократно, так сказать, обращал внимание командования на товарища Деева…
– Вы совсем дурак или притворяетесь? Он явно действует не один! У вас тут целая сеть!
Сеть. Действительно. Ну как же иначе. Смершевец прав. Теперь главное – до него донести, что замполит Родин к этой сети отношения не имеет. И что, более того, он предоставит любую ценную информацию, характеристики, любое содействие… То есть страшно, конечно, но все еще может обернуться благополучно. Если вместе они вскроют вражескую шпионскую сеть, тогда Родина может даже ждать повышение…
– Кто в меня стрелял? – проговорил смершевец совсем тихо и приблизил свое лицо к бледному и потному лицу замполита. А потом вдруг оглушительно гаркнул: – Кто стрелял в капитана СМЕРШ?!
Замполит зажмурился и протявкал срывающимся фальцетом, от которого самому стало противно:
– Виновного найдем! Допросы я буду лично!..
– Допросы вам скоро предстоят, это точно, – капитан СМЕРШ смотрел на него, замполита Родина, как на предателя. Это было и страшно, и несправедливо.
Держи лицо. Держи лицо, будь мужественным, капитан Родин. Оперуполномоченный СМЕРШ должен тебя уважать, только так возможно сотрудничество…
– Я буду сотрудничать!
Капитан Шутов посмотрел на Родина с легким презрением, но как будто уже без гнева. Это было хорошо. Обнадеживающий, многообещающий взгляд. Теперь важно держаться с достоинством и дальше.
– Откуда золото у советского офицера?
– Я полагаю… это, так сказать… клад! Андрона Сыча три недели назад задержал патруль, там Деев был старшим. Он мне не доложил, но ходили слухи, что при Сыче были ценности и даже, так сказать, золото…
– Продолжайте, – Шутов кивнул.
Да, он явно теперь смотрел благосклонно.
– Я так думаю, что Сыч нашел клад. Тут ведь мало ли что зарыто. Китай – страна древняя. Практически, так сказать, остров сокровищ… А Деев охотника расколол. И маршрут обозначил на карте – на всякий, так сказать, случай… А потом Сыча взял, бойцов – и сам за кладом отправился…
Шутов молча, внимательно разглядывал Родина. Вероятно, прикидывал, стоит ли тот доверия. Замполит постарался держать спину ровно и глаз не отводить, но это не получилось. А впрочем, и правильно. Не стоит смершевцу в глаза пялиться – они такое вызывающее поведение не любят.
– Значит, будем сотрудничать, – вынес вердикт Шутов.
Родин почувствовал, что сразу стало легче дышать. Как будто все это время ледяная рука держала его за горло, а теперь, наконец, разжалась. И даже по плечу его по-дружески хлопнула.
– Я сейчас отправляюсь на поиски вашего Деева. А заодно и вашего Бойко. Я хочу, чтобы вы…
– Так точно! Я немедленно соберу отряд для сопровождения…
– Отставить, Родин! Никакого отряда. Я иду один. Пока не разберусь в ситуации – никому здесь доверять не могу. Даже вам. Это ясно?
– Так точно. Даже мне, – смакуя слово «даже», повторил Родин.
Это слово – оно дорогого стоит…
– Позаботьтесь, чтобы у меня были амуниция и провизия. Даю вам на это час.
Глава 10
– Устал я, Глашенька, от этих людей. Темные люди! Темное место… – доктор Новак отдал Аглае медицинский чемоданчик и плащ.
– Так отчего ж вы, дядь Иржи, не уехали в Харбин, как отец?
– Оттого, что генералы нужны в Харбине, а врач, Глашенька, нужен здесь. Если я уеду, кто людей-то будет лечить? У каждого, выходит, свой крест…
Он прошел к столу, тяжело опустился в кресло, сунул в рот трубку – и только тогда заметил, что давешний раненый пациент, которого притащил Сыч-охотник, очнулся и сидит на койке на корточках, просунув тощие руки между колен и напряженно глядя перед собой. Он был похож на испуганное животное, старающееся не двигаться, чтобы его сочли мертвым.
– Я смотрю, вам лучше? – доктор поднялся, подошел к раненому и протянул руку в приветствии. – Я доктор Иржи Новак. Вас как зовут?
Тот не отреагировал; только дыхание стало заполошным и частым.
– Давно он так? – спросил Новак.
– С полчасика. Два слова сказал – и больше не реагирует ни на что.
– А что сказал?
– Сказал: тигр плохой. Похоже, он, дядь Иржи, помешанный…
– Любопытно… – Новак пососал нераскуренную трубку. – Померяем пульс?
Он положил пальцы на запястье больного. Тощая рука вздрогнула и напряглась, уродливые длинные ногти впились в простыню.
– Пульс частит… Что ж ты ногти ему, Глаш, не остригла? Я же просил!
– Я остригла! Они заново отросли.
– За полдня? Ну что ты, ей-богу, городишь!
Он посмотрел на Аглаю. В последние дни она его беспокоила. Опять это вранье без повода и без смысла, ну или пусть не вранье – фантазии. Не слушает, все теряет, все забывает. Моторика, опять же, нарушена, роняет предметы.
– Вытяни-ка, Глашенька, руки.
Послушно и виновато, как нашкодивший ребенок, она вытянула перед собой обе руки, на одной были перебинтованы пальцы. Руки заметно дрожали.
– Дядь Иржи, ну все в порядке. Я просто ночь не спала… А тут еще этот смершевец… И от отца нет вестей, – она опустила руки. – А с вами он, дядь Иржи, не связывался?
– Со мной? – Новак принялся раскуривать трубку. – Ты же его знаешь, Аглая. Если Петр Евсеич чего решил, он от этого не отступится. Вот решил он, что я ему враг, – значит, так для него врагом и останусь. И никогда он мне не напишет… Только мне твой отец всегда останется другом. И ты мне, Глаша, как дочь.
– Я знаю, дядя Иржи. Спасибо.
Может быть, он сам виноват. Раздражается все время по пустякам, пару раз на нее даже прикрикнул. А с ней надо бережно, терпеливо. Аглая – девица нервная. А какой еще она может быть после пережитого в детстве, когда собственная мать пыталась ее убить? Да, у каждого свой крест…
– Ты ведь скажешь мне, Глашенька, если что-то такое… похожее… снова будет? Сразу скажешь?
Она кивнула:
– Конечно. Только я, дядь Иржи, про ногти его вам не вру. Отросли они. А раны – зарубцевались. Так, как будто полгода прошло. Посмотрите сами.
Значит, все же снова фантазии. Новак с грустью покачал головой, осторожно, чтобы не напугать умалишенного пациента, приспустил повязку у него на груди – и поперхнулся дымом. Абсолютно состоятельный, заживший рубец. Пациент принюхался к струйке дыма, широко раздувая ноздри, и издал очень тихий, утробный звук, похожий на ворчанье собаки.
– Потрясающая способность к регенерации! Возьми-ка, Глашенька, у него кровь на анализ.
Аглая вышла за ширму; вернулась, погромыхивая медицинским лоточком. Умалишенный, часто дыша, скосил разросшиеся во всю радужку зрачки на шприц с иглой, пузырек со спиртом и ватку и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
– Укол не надо. Укол не надо. Укол не надо!
– Не бойтесь, это просто как комарик укусит, – Аглая обмакнула в спирт ватку, чуть было снова не уронив пузырек, протерла пациенту участок на сгибе локтя и примерилась к вене, чуть тронув ее дрожащим указательным пальцем.
– Давно у тебя, Глаша, в руках такой тремор? – нахмурился Новак.
– Дядь Иржи, ну сколько можно! Что вы за мной следите, как надзиратель? – Она зарыдала и дважды ткнула пациента иглой мимо вены. – От этого у меня и тремор, и что угодно!
На коже больного в местах неудачных тычков проступили маленькие алые бисеринки.
– Никитка не хочет умирать…
– Так, Глаша, дай-ка я сам.
– Оставьте! Я прекрасно умею!
С третьего раза она все же попала и стала набирать кровь, но шприц держала под таким нелепым углом, что игла надорвала вену и выскочила.
– Номер сто три не хочет умирать!
По руке больного потекла тонкая багровая струйка.
– Да что ж ты творишь, истеричка?! – Новак выхватил у нее из рук шприц с небольшим количеством забранной крови, швырнул в лоток.
Уже ругая себя за грубость, решил сначала наложить больному ватный тампон, а потом перед ней извиниться. Он обмакнул вату в спирт и потянулся к больному, но тот вдруг, резко толкнувшись от койки всеми четырьмя конечностями, запрыгнул на подоконник и кинулся в открытое окно.
– Господи!.. – Новак подбежал к окну, ожидая увидеть внизу, на булыжниках, больного с переломанными ногами.
Там, однако же, никого не было. Новак с недоумением оглядел площадь. Поднял взгляд на росший у лазарета кедр. Умалишенный, в казенных трусах и повязке, сидел в прежней позе, на корточках, на толстой, разлапистой ветви и сосредоточенно зализывал рану на сгибе локтя. Заметив доктора, он вздернул верхнюю губу, глухо рыкнул и со звериным проворством спустился по стволу вниз, а потом побежал по краю площади в сторону кладбища, периодически опускаясь на четвереньки.
Глава 11
Я иду мимо темных, рубленых изб староверов. Две корявые бабки в цветных платках лузгают семечки у калитки.
– А что приехал он ихний отряд искать, это токмо для отвода глаз, – визгливо говорит та, что ко мне спиной. – Он тута за нами. Небося знает, что Егорка наш был за белых, а Михалыч…
Ее товарка, заметив меня, дико таращит глаза. Шелуха от семечки повисает на ее нижней губе, она прикрывает губы ладонью. Визгливая оборачивается, упирается в меня слезящимися глазами и тоже в ужасе закрывает рот темными, узловатыми пальцами. Ее рука сплошь покрыта пигментыми пятнами. Ее рука такого же цвета, как ее рубленая изба.
Они молчат, а когда я прохожу рядом с ними, смотрят под ноги, на груду семечной шелухи. Везде – на улицах, в огородах, в распахнутых окнах – при виде меня все умолкают, отводят глаза и закрывают руками рты. Как будто боятся, что изо рта у них выползет что-то, принадлежащее мне.