– Не заставляй меня это делать… опять, – сказала она очень тихо.
– Разве я заставляю? – он с издевательским изумлением вскинул бровь. – Все по доброй воле. По договору. Ты мне – я тебе.
– Почему тебе нужна от меня только подлость?
Он поморщился.
– Что такое… «подлость»? Слово без смысла.
Вдруг заныло колено, как перед сменой погоды; настроение сразу испортилось.
– Все узнай про этого… Шутова. Кто, откуда, зачем, что у нас здесь вынюхивает. И почаще с ним… – он потыкал правым указательным пальцем в приоткрытый левый кулак. – Пусть ослабнет.
Теперь проваливай. Я устал.
Лама дождался, пока полукровка спрыгнет за борт и уплывет, и, почтительно склонив голову, произнес:
– Кронин опасен, мой господин. Его не следует ублажать. Его следует уничтожить.
Юнгер поморщился.
– Кровь осталась. Ты плохо оттер, – он указал на бледное пятно на полу, тем самым как бы указывая и Ламе, где его место.
Черный ворон, нахохлившись, сидел у Юнгера на плече и разочарованно смотрел на пятно. Он расстроился, что тело быстро убрали и он не успел выклевать у трупа глаза.
– Это еще с прошлого раза, мой господин, – Лама расстелил поверх пятна новую циновку с драконами. – Позвольте мне убить Кронина.
– Нет.
– Почему?
– Он был мужем моей сестры Элены.
– Но это же в прошлом!
– Будем считать, я просто сентиментален, – Юнгер погладил старинную шкатулку, лежавшую у него на коленях. На лакированной крышке красовалась исполненная в манере китайской миниатюры картинка: каменистый холм, единственное дерево на вершине холма и иероглиф «владыка» – ван.
– Я не понимаю, мой господин.
– Держу слово, которое я дал сестре в прошлом. Дело чести. Тебе не понять.
Лицо Ламы осталось почтительно-непроницаемым. Он ничем не выдал презрения. Европейцы. Таскают за собой свое прошлое, свою честь, свои гербы, кресты, реликвии, клятвы – как груды ржавого скарба в гнилых сундуках.
Оставить жить того, кто несет угрозу, из-за какого-то дурацкого слова – недальновидно и глупо. Глупо сейчас. И было глупо шесть лет назад.
…Тогда, в Харбине, в тридцать девятом, Лама сразу понял, что Кронин ему почти ровня. Что он силен и опасен. Что вместе с Крониным в Никольский собор вошла ручная, верная, оберегавшая его от чужих посягательств смерть.
В соборе Кронин должен был отдать карту с маршрутом к святилищу своему человеку, но человека Лама уже прирезал, и тот лежал у алтаря в луже крови; Ламе нравилось убивать в церкви. Они поджидали Кронина вшестером: Лама с ножом и пять вооруженных огнестрелом японцев, и Лама от скуки выцарапывал лезвием на деревянной стене знак ван, свою хозяйскую метку – три поперечные черточки и одну вертикальную. Из этих царапин шел едва уловимый запах противоположной части света, чужой земли, в которой Лама никогда не бывал: Никольский собор был построен из канадских сосновых бревен, правление КВЖД опасалось, что здешние или сибирские могут быть с червоточиной.
Есть логика и порядок вещей, согласно которым у Кронина не было шансов выйти из собора живым, да еще и с картой. Но он разрушил этот порядок и эту логику, и он вышел живым, и побежал через площадь, оставив после себя пять трупов и хаос. И Лама погнался за ним один.
В торговых рядах, между духами Коко Шанель и чуринскими колбасами, Лама на полминуты его упустил. Он быстро встал на след, настиг и вырубил Кронина, когда тот пытался проскочить через центральную арку, – но карты при нем уже не было. Была только пустая шкатулка с холмом и одиноким деревом на лаковой крышке. Тех тридцати секунд в слепой зоне Кронину, похоже, хватило, чтобы кому-то передать карту. Что ж, не беда. Под пытками все расскажет. Под пытками все все рассказывают, такова человеческая природа.
Лама доставил его в пыточную избушку – так они с Юнгером ласково называли пропахший кровью одноэтажный каменный домик с деревянными ставнями, один из тех, что строили для простых служащих КВЖД. Туда же люди майора Сато привели троих китайских товарищей Кронина, они таращили глаза и мычали через грязные кляпы. Сато расстреливал китайцев по очереди, а барон Юнгер перед каждым выстрелом спрашивал у Кронина, куда он дел карту, и обещал пощадить невинного человека. Кронин молчал. Он дал убить всех троих.
– Ты жестокий человек, Макс, – сказал ему Юнгер. – Продал жизни своих соратников за старый шелковый свиток… Где карта?
Кронин молчал.
Они сорвали ему все ногти – на руках, потом на ногах. Они посадили ему на живот голодную крысу и накрыли сверху жестянкой, и стучали по жестянке прикладом, сводя крысу с ума. И пока она с визгом вгрызалась в его кожу и мясо, Лама вывел у него на груди острием ножа свою метку – знак вожака, знак хозяина, ван. Он любил помечать этим знаком того, кто скоро испустит дух.
Кронин больше не молчал. Он кричал, что не видел карту. Хрипел Юнгеру:
– Антон, пристрели!
– Что ж, похоже, он и правда не знает, где карта, – Сато убрал жестянку с живота Кронина. – Если б знал, рассказал бы. Эту пытку никто не выдерживает.
Майор Сато пристрелил соскочившую на пол крысу и прицелился было в лоб Кронину, но Юнгер с вежливым поклоном сказал:
– Сато-сан, позвольте, я сам?
– Как угодно, советник Юнгер.
Юнгер выстрелил – но не в Кронина, а в Сато. А потом в его человека – умирая, тот успел прострелить барону колено. Двух других японских солдат добил Лама – не зная, не понимая, зачем они с Юнгером убивают своих.
– Расскажи мне, где карта, Макс, – голос Юнгера звучал так жалобно и просительно, что Ламе стало противно.
Это был первый раз, когда господин показался ему глупым и жалким. Он сидел на полу перед Крониным, не в силах подняться из-за простреленной японцем ноги, – и казалось, что он умоляет Кронина на коленях.
– Мне нужна эта карта, Макс! Мой отец, барон фон Юнгер, отдал жизнь, чтоб найти святилище, отмеченное на ней!
– А мой отец отдал жизнь за барона фон Врангеля. – Кронин сплюнул на пол кровавый сгусток. – Ну и что? Мы не наши отцы, Антон. Мы вольны не повторять их ошибки. Развяжи меня.
– Где карта?
– Я не знаю, где карта.
Юнгер сделал знак Ламе – тот подошел. Он надеялся, что господин убил Сато и его людей, потому что хотел знать тайну один. Он надеялся, что теперь господин прикажет ему продолжить пытки – или перерезать Кронину глотку.
– Отпусти его, – сказал Юнгер устало. – Разрежь веревки.
– Но, хозяин, его нельзя оставлять в живых! – в изумлении сказал Лама. – Он враг. Он опасен.
– Ты мне смеешь перечить? – Юнгер взял из рук Ламы нож и сам разрезал веревки – так поспешно и суетливо, как будто боялся, что Лама не подчинится и сделает все по-своему. – Я запрещаю тебе трогать этого человека.
– Почему, господин?
– Он женат на моей сестре. И я дал ей слово.
Перед тем как покинуть пыточную избушку, Кронин молча обшарил карманы майора Сато и извлек из них мелочь; сунул каждому из убитых китайцев в рот по монете, заправив между кляпом и нижней губой. Провел пальцем по разодранной вокруг пупка коже, подошел к мертвой крысе, провел тем же пальцем по ней.
Если по твоей вине убит человек, ты платишь за кровь монетой. Если зверь – за кровь платишь кровью. Лама тоже знал это правило. Очень древнее. Он давно уже перестал его соблюдать.
Равно как и другое древнее правило – служить господину верой и правдой. На своем веку он сменил немало господ и хозяев, он использовал их деньги, власть, происхождение, связи, он беспрекословно им подчинялся – но финал всегда был один. Когда господин становился ему не нужен, Лама перегрызал ему глотку. Вкус их крови компенсировал ему пережитые от них унижения.
…Юнгер нужен был Ламе в Харбине шесть лет назад – и он подчинился. Юнгер все еще нужен ему сейчас – и он подчиняется.
– Я нашел подопытного номер сто три, господин, – почтительно сообщил Лама и налил барону еще вина.
– Хорошо. Ты убил его?
– Нет, господин. Хотел – но не стал.
– Ты? Не стал? Убивать? – Юнгер пьяно хохотнул. – Ты что, приболел, мой мальчик?
– Сто третий начал переходить в активную фазу.
– Ты уверен? Ояма говорил, что он безнадежен.
– Я уверен, хозяин.
Юнгер мутно уставился Ламе в глаза:
– Интересно, после перехода у него сделается такое же пустое лицо, как и у тебя?
– Не могу знать, господин.
Юнгер открыл шкатулку. Ворон осторожно теребил клювом деревянную шпильку в его волосах. Сухие светлые пряди выбились из узла на висках и затылке, черный шелковый халат шэньи сполз набекрень, обнажив на груди татуировку в форме иероглифа «ван» – три поперечные черты и перечеркивающую их вертикальную. Барон был жалок и пьян, а это значило, что он сейчас заговорит с портретом отца.
– Сегодня хороший день, отец, – старательно артикулируя, произнес Юнгер и извлек из шкатулки черно-белое фото: усатый господин в кителе, в старомодном овале. – Твоя мечта начинает сбываться. Свет арийской расы придет с Востока. Не из Европы, нет… Европа сдохла… она гниет… Адольф – дурак! Он отказался от великого знания и предпочел танки… Но я все сделаю правильно! Я найду то, что искал ты, отец! – Юнгер ткнул пальцем в крестик на карте, которую принесла полукровка. – И подниму великое войско бессмертных, и поведу за собой! И я схвачу твоего убийцу, и заберу у него тысячу его жизней… Все жизни мастера Чж… жао… не стоят одной твоей… – Он уронил фотографию обратно в шкатулку и откинулся на подушки; ворон уселся ему на грудь. – И мне плевать, что имп-ператор Цзинь… шинь… шихан…
Барон засопел. Шкатулка выпала из его рук.
– Пьяный ишак, – Лама пнул барона ногой, тот замычал и причмокнул.
Мучительно, до ноющей боли в челюсти, захотелось взять шелковую подушку и прижать ее к лицу господина, и перегрызть его холеную глотку – прямо так, не делая перехода… Он взял подушку и подложил барону под голову. Накрыл его пледом.
Нет, не сейчас. Пусть этот одержимый сначала сделает свое дело. Пусть он отыщет, выманит Учителя – мастера Чжао. Дальше Лама сам разберется.